планеты, и мы вскоре обнаружили, что его источник фиксируется в
определенном месте, в обширной котловине с координатами: шесть градусов
северной широты, сто тридцать два - западной долготы. Прошин выслал в эту
местность разведывательные зонды. От них исправно поступала информация о
величине тау-потока (он явно убывал), а фотоматериал был смутный.
Угадывались очертания круглых холмов, и только. Но вот с очередного зонда
поступила серия снимков, на которых как бы перебегали слабые огоньки. А на
одном снимке различалась фигура какого-то существа. Во всяком случае, я
это утверждал, и меня поддержал Морозов, а Прошин и остальные участники
экспедиции возражали. Справедливости ради скажу, что, действительно,
фигура эта не столько различалась, сколько угадывалась и дорисовывалась
воображением. Больше она не повторилась ни разу, а вот огоньки то и дело
появлялись на снимках снова.
высадке разведки. Прошин колебался. А колеблется он своеобразно:
становится вдруг чрезвычайно любезен, начинает расспрашивать о родных и
знакомых, об институтских занятиях. Ну, со мной такие номера не проходят,
и я как-то сказал командиру, что бывают случаи, когда осторожность теряет
свое название и переходит в другое качество. Прошин рассердился и два дня
не разговаривал со мной. Но мы с Морозовым продолжали наседать, наконец он
сдался и велел нам готовиться к разведке.
дюз тормозного двигателя, пошла на посадку. Расчет Морозов сделал точно, и
лодка мягко опустилась в той самой котловине, в которой были обнаружены
источник излучения и признаки жизни.
более мрачной картины. Это была замкнутая невысокой горной грядой долина,
протянувшаяся с севера на юг. Изборожденный трещинами грунт, и округлые
холмы, и гряда гор на близком горизонте - все было черно. Оттенки черного
цвета, от аспидного до темно-серого, - иных красок Плутон не знал. И лишь
звезда необычной яркости - далекое Солнце - давала немножко света,
позволявшего разглядеть на фоне черного неба черную неровную линию гор.
настала: он на Плутоне. Но почему-то не испытывал радости. Его томило
тягостное чувство, оно шло, наверное, от беспросветной черноты, от немоты
и бесприютности этого промерзшего мира.
медленно повертывая перископ.
десантном скафандре он казался крупнее и выше, чем был на самом деле.
Покосившись на его спокойное лицо, Морозов мысленно обругал себя за то,
что поддался непонятному томительному чувству. Непонятному? Да нет, если
уж не хитрить с самим собой, то понять можно... Можно понять - но не
нужно. Надо делать свое дело, вот и все.
Попросил разрешения на выход из десантной лодки. Да, ничего
подозрительного не видно. Нет никаких "деревьев" - их сейчас и не может
быть. ("Не сезон", - захотелось ему добавить.) Да, объедем долину и
вернемся на лодку. Есть, Петр Иванович. Есть.
Морозов включил панорамную съемку, передающую изображение на корабль.
Затем повел машину на север вдоль восточной горной гряды. Грунт был
твердый и неровный, вездеход кренило и подбрасывало, фары выхватывали из
тьмы выбоины и трещины, которые приходилось объезжать.
ощущение, будто за ними, за движением машины кто-то следит. Чтобы
отвлечься от неприятного чувства, Морозов затянул вполголоса старинную
песню из своей коллекции кристаллозаписей: "Вы мне не поверите и просто не
поймете, в космосе страшней, чем даже в Дантовом аду..."
Держался, положим, биолог просто, во время перелета бывал говорлив,
частенько был бит Морозовым в шахматы. Однако Морозов знал, что скрывается
за этой простотой, за неказистой внешностью. Знал, что еще в студенческие
годы Лавровский, исследуя проблему избыточности мозговой ткани, проделал
на себе эксперимент, едва не окончившийся гибелью. Слышал о какой-то
сложной системе "тренировки мозга", предложенной Лавровским для колонистов
Марса. Читал книжку доктора Рамона, который работал с Лавровским на
Амальтее, - Рамон с восхищением отзывался о своем коллеге. Далеко не прост
был Лев Сергеевич Лавровский, доктор инвариантной биологии.
по-прежнему безрадостно однообразным - не на чем остановить взгляд.
тебя. Хоть Марта и не хотела меня отпускать. Пусть она считает, что мне
неизвестно, перед каким тяжким выбором поставил ее Прошин накануне старта.
Мне все известно. Мухин, мой соперник, танцевал с молоденькой лаборанткой
из медпункта, и та по простоте душевной проболталась, что Марте поручено
проделать сравнительный анализ медицинских характеристик каких-то двух
космонавтов. Мухин, конечно, сразу смекнул, в чем дело. Он счел себя не
вправе утаить от меня важную информацию, касающуюся в равной степени нас
обоих, но взял с меня честное слово, что я никогда и никому... Ну, это
само собой разумелось. Как же трудно тебе было. Марта! Но ты все правильно
поняла. И за это тоже я тебя люблю..."
затормозил.
ярком свете фар можно было различить гладкую голову, без шеи переходящую в
толстенькое туловище - ни дать ни взять тюлень на двух ногах, с двумя
короткими руками. В одной руке существо держало как будто палку. Росту оно
было небольшого - чуть выше метра.
существо повернулось и длинными прыжками унеслось прочь, в темноту.
будто ожидая появления невесть кого еще. Потом откинулся на спинку кресла,
бросил коротко:
радиотени.
шкалу наружного термометра, сказал:
какие-нибудь живучие микробы - это еще понятно, но ведь тут был явный
примат.
возникла из далекого прошлого картина гибели "Севастополя", наплывающее
пятно, беззвучная вспышка взрыва... Он на мгновение зажмурился, отгоняя
видение, а когда открыл глаза, увидел впереди огоньки.
черному пологому склону, замыкающему долину с востока, - это было похоже
на вспышки электросварки. Вездеход направился в ту сторону, он шел
медленно, и теперь надо было смотреть в оба и быть готовым ко всему.
Их было много, и они что-то делали, судя по тому, что в местах их
скоплений беспрерывно вспыхивали огоньки. И еще было видно, как они
поднимались и повертывались, встревоженные ярким световым лучом, который,
наверное, ослеплял их, привыкших к вечной ночи.
Морозов переключил перископ с оптики на инфракрасное видение. Слабый
тепловой фон возник в той стороне горного склона, где работали аборигены.
Но, разворачивая перископ влево, Морозов обнаружил резкое усиление этого
фона - там будто мерцало дрожащее красное кружево. А нацеленный в том же
направлении тау-регистратор зашкалило, и Морозову пришлось переключить его
на уменьшение - один к десяти.
излучатель или что-то в этом роде. Подъедем ближе?
Надо выйти.
враждебности не проявляют. Кремниевые организмы? Очень может быть, но пока
неясно. Мы хотим выйти, Петр Иванович. Что? Нет, фары мы выключили, чтобы
не ослеплять их и не привлекать чрезмерного внимания, а ехать в темноте...
выход решительно запретит. Но, не желая делать себе поблажек, продолжал
уговаривать командира:
что они делают. Попробуем установить контакт. Что? Да не беспокойтесь, мы