хватающих с неба, но и целые скопления дюжинами, даже ядра галактические.
Десятки миллардов солнц! Ничего себе размах!
- У кого есть вопросы? - спросил председатель.
Камера оператора скользнула по бакам, стоящим на сцене, остановилась на
центральном... я подправил анапод... и ахнул. Дятел собственной персоной!
Дорогой мой школьный учитель. То есть, конечно, не сам он, его звездный
аналог.
О земном Дятле я рассказывал выше. Великий мастер был докапываться до
истины, умел извлекать суть из-под коры слов, упрямых заблуждений, тупых
предрассудков, невежества, невнятности. А если верить анаподу, и тут передо
мной извлекатель истины. Вот он клонит голову на плечо, щурит глаз.
Интересно, как препарирует Их-Дятел Их-Физика,
- Пожалуй, у меня самого тьма вопросов, - торопится он. - Первый: везде ли
физические условия в Ядре совпадают с привычными для нас - жителей Шара?
Сумеем ли приспособиться?
- Ядро предоставляет нам громадные возможности, - отвечает Физик быстро. -
Внутри там такие же звезды, как в Шаре, можно отобрать среди них наиболее
удобные. Но зато какой простор! Мы получим как бы Супершар. диаметром в
четыре тысячи световых лет, сверхастрономических размеров строительную
площадку. Там возможно создать невиданных размеров общество единой
культуры. И каких высот оно достигнет, мы, скромные жители одной звездной
кучки, даже не можем и вообразить. Разве не стоит потрудиться для такой
перспективы?
- Вопрос второй, - вставил Дятел поспешно, словно опасаясь, что его
перебьет кто-нибудь. - Сколько труда все это потребует?
- В проекте есть цифры, - сказал Физик неохотно. - Затраты труда во
времени, затраты труда в пространстве, затраты энергии и материалов. Вы
хотите, чтобы я зачитывал таблицы?
- Нет, зачитывать не стоит. Это утомительно и не внесет ясности. Но
уважаемому собранию для оценки полезно было бы знать порядок цифр. Сейчас у
сапиенсов в среднем по Шару четыре часа обязательного труда. Сколько
прибавится?
- Не больше, чем при освоении шара ОГ.
- Точнее? От и до?
- Очень большой разброс в цифрах в зависимости от вариантов. - Физик явно
уклонялся от прямого ответа. - Легче начинать на поверхности, труднее
проникнуть к внутренним звездам. В Ядре десятки миллиардов светил. Есть
возможность выбирать самые удобные для жизни.
- Но, вероятно, самые благоприятные для жизни уже заселены. Там могут быть
и свои сапиенсы.
- Суперсапиенсы едва ли. Если бы были, давно связались бы с нами.
- А низшие расы вы предлагаете уничтожить? - Это уже не Дятел спрашивает,
другой голос. Я бы поручился, что голос Лирика.
- Не передергивайте. Я имел в виду животных, досапиенсов.
- Кто определит: перед вами уженеживотные или ещенесапиенсы?
- Определят специалисты на основе науки.
- Ваша наука столько раз ошибалась. (Ну конечно, Лирик!)
- Это не моя наука, а ваша: астропсихология, астродипломатия.
- Граве, Гилик, где вы? Что такое астродипломатия? У вас и такая наука есть?
- Удивительные пробелы у тебя, Человек. Я же сам астродипломат. И практик и
преподаватель. Веду курс. Кстати, и тебе полезно было бы позаниматься. -
Позаниматься? А я справлюсь, Граве?
Я - снег.
Пухлой шубой я лежу на пашне, очень белый, белей, чем белье, накрахмаленное
и подсиненное, белый с искрой, словно толченым стеклом присыпанный. И,
наращивая шубу, на меня бесшумно ложатся невесомые снежинки.
На подоле шубы следы. Уродливые ямки с рубчатыми отпечатками галош.
Случайный прохожий с трудом, барахтаясь, выбрался из меня, помял краешек,
накидал комьев. А дальше гладь моя нетронута, словно ватман, приколотый к
чертежной доске, только лыжни исчертили меня, нанесли двойные линии
рейсфедером, ровные-ровные, идеально параллельные, льдисто-голубые днем,
сиреневые к вечеру. И рядом с лыжней легли гряды бугорков, шероховатых,
уплотненных остриями палок.
Я - снег. Я пахну свежестью и чистотой. Я воздушный, на ощупь холодный, в
ладонях становлюсь влажным, слипаюсь в мокроватые комья. Я ноздреватый, а
если присмотреться, видишь темную пыль - это хвойные иголки, нанесенные
ветром...
- Достаточно. Верю. Вынужден верить, не видел ваших снегов. А теперь ты -
дерево.
Я - дерево. Какое? Береза. У меня не кожа, а кора, снизу до коленей грубая,
изборожденная трещинами, в которых роются жучки, выше атласно-гладкая,
белая с черточками снаружи и с розоватой изнанкой. Я стою на опушке,
растопырив ветки, и при каждом порыве ветра кланяюсь, гнусь со стоном и
выпрямляюсь, охая, как старуха с больной поясницей. На моих
пальцах-веточках трепещут ярко-зеленые листья. Каждый из них с зубчатой
кромкой и украшен орнаментом жилок. Листьев слишком много, глаз их сливает.
Вам видна зеленая масса всех оттенков, золотистая на свету, почти синяя в
густой тени. Лишь на крайних веточках различаешь отдельные зеленые кружочки
на фоне неба, белесовато-голубого, водянисто-голубого...
- Ничего! Зримо, и деталей вдоволь. Но опять ты выбрал незнакомое мне
дерево. Будь огнем, огонь одинаков везде.
Я - огонь. Я пляшу на поленьях, изгибаясь и извиваясь, звонко-оранжевый с
синими лентами и желтыми колпачками на каждом языке. В черное небо я бросаю
охапки искр, светлых, продолговатых. Я вкусно пахну смолой и горьковатым
дымом, дрова подо мной трещат и трескаются, отслаивая седые вуальки. Я
огонь. Не подходите, я дышу жаром, от меня горячо глазам, и кожу я колю
жгучими иголками. Я обжигаю. Осторожно!
- Ну, для первого раза приемлемо. А теперь ты - я.
Сдвинув анапод, бросаю вороватый взгляд на Граве. Вижу его каждый день...
но не надеюсь на зрительную память. Вдруг подведет.
Итак, я - он, каков есть на самом деле, без анапода. Удлиненный череп
обтянут землистой кожей, темнеют провалившиеся глазницы. Пятна, не забыть
бы - пятна! Три над левым глазом, два - над правым. Оскаленные зубы,
выпирающие ребра... Сколько ребер? Не помню. К счастью, на туловище
мешковатый балахон, тоже землистый. Характерная поза: сидит, согнувшись,
острые колени расставлены врозь, на коленях острые локти, на ладонях
костистый подбородок. Все?
- Пальцев сколько?
Ах да, три пальца у него. А я свои руки вообразил, пятипалые.
- Придешь еще раз, - говорит он жестко. И ставит кол.
- Я столько занимался, так старался, - плачусь я, словно студент, лишенный
стипендии. - У меня просто нет артистических способностей, не могу я
вживаться в образ по Станиславскому. Нельзя же требовать, чтобы каждый
космонавт был еще и артистом. Кто там заметит: пять пальцев или три? Такая
ничтожная мелочь.
- В нашем деле мелочей нет, - отрезает Граве. - Представь себе, что я
пришел бы в твою гостиницу, сел в кресле как человек и положил бы на столик
Николаев Андрей
Лондон Джек
Березин Федор
Никитин Юрий
Журавлев Владимир
Орловский Гай Юлий