потерял? Я не смог пробиться через толпу и пошел кругом, но павлин куда-то
исчез.
коридор привел меня вниз, в лабиринт, где обосновались золотых дел
мастера, скорняки, меняльные конторы и маленькие лавчонки; я бездумно
разглядывал витрины и испытывал ощущение, что под плитами, на которых я
стою, большая глубина, будто я оказался на замерзшей глади озера.
Аэровокзал словно имел под собой свой темный негатив. Собственно говоря, я
ничего не видел и не чувствовал, я просто знал об этой глубине. Поднялся
по эскалатору, но в другое крыло, в зал, заполненный различными машинами.
Тесными рядами ждали погрузки тележки для гольфа, багги, пляжные
автоколяски; я бродил по проходам среди нагромождения кузовов, любуясь
блеском сверкающих корпусов, словно натертых флюоресцирующей мазью. Я
приписал этот эффект освещению и новой эмали. Постоял перед золотистым
багги, золото было облито какой-то глазурью, и увидел в нем свое
отражение. Мой двойник был желтый, как китаец, с физиономией то
вытягивавшейся в струнку, то округлявшейся, а при определенном положении
головы мои глаза превращались в желтые провалы, из которых выползали
металлические скарабеи; когда я наклонился, за моим отражением замаячило
другое, побольше и потемнее. Я оглянулся, никого не было, но в зеркальном
золоте темнела эта фигура - любопытный обман зрения.
поэтому я вернулся прежним путем, окруженный со всех сторон бесконечными
отражениями каждого моего жеста, как в галерее кривых зеркал. Это будило
неясную тревогу. Я понял почему: казалось, что отражения повторяли меня с
некоторым запозданием, хотя этого и не могло быть.
принялся насвистывать "Джона Брауна". На террасу я почему-то никак не мог
попасть и боковыми дверями вышел на улицу. Хотя неподалеку горели фонари,
вокруг царил настоящий африканский мрак, такой густой, что, казалось, его
можно потрогать. Мелькнула мысль, не начинается ли у меня куриная слепота,
в порядке ли у меня с родопсином, но постепенно я стал видеть лучше.
Наверно, меня просто ослепила прогулка по золотистой галерее, а стареющие
глаза не так быстро привыкают к переменам освещения.
мачтовыми прожекторами ползали бульдозеры, перемещая горы песка, слепящего
желтизной. Над этой ночной Сахарой, подобно галактике, висело плоское
облако ртутных ламп, а черное пространство позади изредка прошивали
медленные молнии - это машины сворачивали с шоссе к аэровокзалу. В этой
привычной картине мне почудилось что-то таинственное, завораживающее.
Кажется, именно тогда мои скитания по вокзалу обрели значительность
ожидания. Не номера, хотя я не забывал о нем, - чего-то более важного,
будто я осознал, что близится решающая минута. Я был уверен в этом, но,
как человек, запамятовавший фамилию, висящую на кончике языка, не мог
определить точно, чего же именно жду.
Вернувшись в главный зал, решил, что пора перекусить, но сосиски оказались
безвкусными, как бумага. Я швырнул их вместе с бумажной тарелкой в урну и
вошел в кафе под гигантским павлином. Он расселся над дверьми -
неправдоподобно огромный, это наверняка было не чучело. Я уже был здесь,
под этим павлином, с Аннабель неделю назад, прежде чем нас разыскал ее
отец. Посетителей было мало. Я пристроился с чашкой кофе в углу, вплотную
к стене, потому что у стойки почувствовал спиной чей-то взгляд,
настойчивый взгляд, затем куда-то исчезнувший, - сейчас никто на меня не
смотрел. Нарочно, что ли. Под приглушенный свист двигателей, который
долетал сюда, как из другого, более значительного мира, я поклевывал
ложечкой сахар на дне чашки. На соседнем столике лежал журнал с красной
полосой поперек черной обложки, наверно, "Пари-матч", но женщина, сидевшая
там с немытым любовником, прикрывала название сумочкой. Умышленно? Кто же
меня распознал - собиратель автографов или случайный репортер? Словно
нечаянно, я смахнул на пол медную пепельницу. Никто не обернулся на
грохот, это только усилило мои подозрения. Чтобы не приставали с
расспросами, я одним глотком допил кофе и покинул бар.
колотье в крестце напоминало о недавней травме. Хватит бродить попусту.
Вдоль мерцающих витрин я двинулся к эскалатору с большими голубыми буквами
"Эр Франс". Это был кратчайший путь в гостиницу. Металлическая гребенка на
ступенях стерлась, и, чтобы не упасть, я вцепился в перила. Примерно на
середине эскалатора заметил впереди женщину с собачкой на руках. Я
вздрогнул, увидев распущенные белокурые волосы, точно такие, как у той, в
римском аэропорту. Медленно оглянулся через плечо, уже зная, кто стоит за
мной. Синеватая от ламп дневного света плоская физиономия, скрытая за
темными очками. Я почти грубо протиснулся мимо блондинки вверх по
эскалатору, - но не мог же я взять и убежать. Остановился наверху и
вглядывался в пассажиров по мере того, как эскалатор плавно выплескивал их
на площадку. Блондинка скользнула по мне взглядом и прошла вперед. В руках
она держала шаль с бахромой. Эту бахрому я принял за собачий хвост.
Мужчина оказался тучным и бледным. Ничего общего с японцем. "Esprit de
l'escalier, - подумал я. - Плохи мои дела, пора идти спать!" По дороге
купил бутылку швепса, сунул ее в карман и с облегчением посмотрел на часы
над конторкой.
передней уложил маленький чемодан на большой и удалился, получив свои пять
франков. Гостиница была погружена в успокоительную тишину; свист идущей на
посадку машины прозвучал в ней диссонансом. Хорошо, что я прихватил швепс,
мне хотелось пить, только нечем было сорвать пробку, и я вышел в коридор,
где должен был быть холодильник, а в нем консервный ключ. Бросились в
глаза теплые мягкие тона ковровой дорожки и стен - французские дизайнеры
знают свое дело. Я нашел холодильник, открыл бутылку и пошел к себе, и тут
из-за поворота появилась Аннабель. Почему-то выше ростом, чем раньше, в
темном платье, не в том, которое я запомнил, но с той же белой лентой в
волосах и с тем же серьезным выражением темных глаз, она шла мне
навстречу, легко помахивая сумочкой, переброшенной через плечо. Узнал я и
сумочку, хотя, когда видел ее в последний раз, она была распорота.
Аннабель остановилась у приоткрытой двери моего номера: выходя, я не
захлопнул ее.
обрадованный, но выдавил только невразумительное "А...", потому что она
вошла в комнату, приглашая меня кивком головы и таким многозначительным
взглядом, что я остановился как вкопанный. Внутреннюю дверь она не
притворила до конца. Оторопев, я подумал, что, может, она хочет поделиться
со мной какой-то тайной или заботой, но, еще не переступив порог, услышал:
дважды отчетливо стукнули туфли, сброшенные на пол, и скрипнула кровать.
Все еще слыша эти звуки, я вошел, негодуя, в комнату и задохнулся: она
была пуста.
Молчание.
замерцав, загорятся лампы дневного света. Ванна, биде, полотенце,
раковина, зеркало, а в нем мое лицо. Я вернулся в комнату, больше не смея
ее звать. Хоть она и не успела бы спрятаться в шкафу, я отворил дверцу.
Шкаф был пуст. Колени у меня подогнулись, я опустился в кресло. Я ведь в
точности мог описать, как она шла, что держала в руке, я осознавал: она
потому показалась выше ростом, что была в туфлях на высоком каблуке, а в
Риме на ней были босоножки на плоской подошве. Я помнил выражение ее глаз,
когда она входила в номер; как оглянулась на меня, и ее волосы рассыпались
по плечу. Помнил, как стукнули туфли, дерзко сброшенные с ног, как
отозвалась сетка кровати, - эти звуки просто пронзили меня и вдруг
оказались чистой иллюзией? Галлюцинацией?
следовало начать проверку, провел ладонями по шероховатой обивке кресла,
встал, пересек комнату, ударил кулаком в приоткрытую дверцу шкафа - все
было солидно, недвижимо, мертво, осязаемо и, однако же, ненадежно.
Остановился у телевизора и в выпуклой матовости экрана увидел уменьшенное
отражение кровати и двух девичьих туфелек небрежно сброшенных на коврик. С
ужасом обернулся.
Услышал сигнал, но не набрал ни единой цифры. Что, собственно, я мог
сказать Барту - что в гостинице мне привиделась девчонка и поэтому я боюсь
оставаться один? Положил трубку на рычаг, вынул из чемодана несессер,
отправился в ванную и вдруг застыл перед умывальником. Все, что я делал,
имело известный мне аналог! Я плескал холодной водой в лицо, как Прок.
Натер виски одеколоном, как Осборн...
происходило. Разумнее всего побыстрее лечь в постель и заснуть. Однако я
боялся раздеться, словно одежда служила защитой, - но это хоть было
понятно.
рубашку и, погасив верхний свет, уткнул голову в подушки. Сейчас тревогу
источало окружающее - расплывчатая подразумеваемость предметов в слабом
мерцании ночной лампы. Я выключил свет. Наплыло оцепенение. Заставил себя
дышать медленно и равномерно. Кто-то постучал в дверь. Я даже не дрогнул.
Стук повторился, дверь приоткрылась, и кто-то вошел в переднюю. Темный
силуэт на фоне освещенного коридора приблизился к кровати...
стол и неслышно удалился. Замок щелкнул, я остался один. Скорее разбитый,
чем одурманенный, я сполз с кровати и зажег бра. На столе лежал сложенный
вдвое телеграфный бланк. С бьющимся сердцем, стоя на ватных ногах, я взял
депешу в руки. Она была адресована мне, в гостиницу "Эр Франс". Я взглянул
Контровский Владимир
Быков Василий
Сапковский Анджей
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Шилова Юлия