вроде бы познакомиться и, кажется, так никаких препятствий не возникало
(что же касалось отсутствия у этой самой матушки паспорта, как и у других
землянинских порожденцев, то Федор Петрович уверил Тригорьева, что вопрос
этот в срочном порядке решается на самом верху избудет решен положительно,
так что надо только потерпеть еще немного; а Федор Петрович был, без
сомнения, человеком уважаемым и информированным). Да, любовь, как понимал
капитан Тригорьев, дело житейское, а в общем-то им самим виднее, по таким
вопросам в милицию не обращаются.
вчетвером уже - Витя Синичкин должен был появиться с минуты на минуту. Он
лежал в ванной сейчас, под непрозрачным колпаком, где-то уже совсем близко
был к появлению в этом не самом уютном из миров, - но все-таки что-то,
вероятно, влекло их сюда из того края, где же несть ни печали, ни
воздыхания... Горела только одна лампочка, на столике, так что стоял
полумрак, цилиндр в углу как-то волнами гнал тепло, что-то журчало,
шуршало, иногда как бы даже попискивало, словно мышка - но от мышей и крыс
лаборатория была изолирована надежно, их отсюда давно уже вытравили по
всей науке. Тригорьев замер, совсем потеряв как будто ощущение времени,
Землянин целиком, казалось, переместился в другой мир, в котором только и
существовало, что несколько приборов, от которых он сейчас не отрывался;
девушка же по имени Сеня стояла близ Тригорьева, дыхание ее было легким и
таким же невесомым - шепот, которым она капитана предупредила: "Совсем
немного осталось, вот сейчас, сейчас...". Землянин не разгибаясь над
приборами, поднял руку - то ли просил полной тишины, то ли объявлял
готовность. И, словно это он аппаратам подал команду - всякий шелест вдруг
стих, все умолкло, какие-то светлячки погасли, какие-то новые зажглись,
потом оглушительно (по ощущению) заскрипело - и рычаги стали медленно
поднимать колпак, будто крышку ювелирной коробочки, в которой на атласной
подушечке лежит драгоценность; так и здесь было - лежала великая
драгоценность, человек лежал; только не на атласной подушке, а в каком-то
растворе, словно в жирном и густом бульоне. Наверное, атлас лучше
смотрелся бы; но человек и рождается не в атласе, когда появляется на свет
впервые - и сейчас, рождаясь вторично, тоже в чем-то таком купался -
однако же не зря ведь сказано поэтом: "Когда б вы знали, из какого сора
растут стихи..." Вот и люди тоже.
и вот человек лежал уже на дне. Из трубы со множеством отверстий (труба
эта огибала ванну изнутри поверху) наискось ударили вниз струйки, омывая
тело, очищая кожу, и вот уже стало можно смотреть на него без некоторой
невольной брезгливости. Землянин теперь только поднял глаза, глянул на
тело, потом перевел взгляд на Тригорьева, усмехнулся едва заметно и поднял
брови, как бы спрашивая: ну как, узнаешь? Тригорьев шагнул к ванне и
посмотрел уже пристально, серьезно, по-деловому.
такой, каким был в жизни: с короткими, ежиком стриженными светлыми
волосами, округлым приятным лицом, слегка вздернутым носом, хорошо
развитыми мускулами (при жизни Витя постоянно следил за своей физической
формой, служба того требовала, да и нравилось ему быть сильным, ловким,
быстрым - а кому бы это не понравилось?) - и со всеми другими своими
несомненными приметами, и тою в том числе, о которой Тригорьев невольно
подумал: "Не след бы девушке глядеть, без привычки..." Но тут Землянин
извлек уже откуда-то чистую простыню, развернул, взмахнув в воздухе, и
поспешил накрыть тело - но не с головой, как накрывают покойников, а лишь
до подбородка, как человека спящего. Тело можно разглядывать как угодно,
трогать руками, резать, зарывать в землю или сжигать; спящего можно, в
крайнем случае, разбудить - осторожно, чтобы не напугать нечаянно, а
мягко, ласково вывести из сна...
ничто не двигалось, грудь не дышала, кожица не подрагивала в тех местах,
где бьются у живого пульсы, закрытые глаза не суетились под веками, как
бывает, когда снится что-то. Тригорьеву не раз приходилось видеть
мертвецов, и вовсе не только своею смертью повергнутых; и он сразу понял,
что тело не живет, и испугался, что у Землянина на этот раз не получилось,
и может быть, как раз оттого, что он, Тригорьев, пришел посмотреть: кто
его знает, дело ведь тонкое... Он уже собрался что-то сказать, просто
чтобы нарушить застывшую тишину, но девушка ветерком подышала ему в ухо:
"Сейчас... сейчас вот..." И вдруг не удержалась и хоть тихо, но
вскрикнула: что-то шевельнулось в ванне - не тело, нет, что-то маленькое,
яркое, какое-то пятнышко ожило, оторвалось от ванны, поднялось в воздух,
пересекло полосу света от настольной лампы, и все узнали: бабочка!
Неизвестно откуда взялась здесь бабочка, вспорхнула и полетела. И не
успели еще люди опомниться от неожиданности, как с телом произошла
какая-то перемена. Нельзя было сразу сказать какая: так же неподвижно
лежало оно, и в той же позе, и по-прежнему лишь голова с чуть потемневшими
от влаги волосами виднелась из-под простыни, и не замечалось дыхания; но
почему-то вдруг очевидно стало: жив! Жив! Тригорьеву захотелось кинуться к
другу, обнять, поцеловать - от радости, из благодарности за то, что ожил -
как будто сделал этим одолжение стоявшим здесь людям, не наоборот;
впрочем, если о самом Тригорьеве говорить, то и в самом деле большую
услугу ему оказал опер Витя, великий груз снял с души... Капитан едва
совладал с собой - а Витя уже дышал! Открыл глаза. Миг смотрел
бессмысленно. Потом негромко произнес: "Э?" и стал водить открывшимися
глазами, никак не разумея, видимо, как, и почему, и где он вдруг оказался,
и почему в ванне, и кто эти люди вокруг него. На Тригорьеве взгляд Виктора
на миг остановился, скользнул дальше, но морщинка пересекла лоб, глаза
возвратились к милицейскому мундиру, поднялись выше и стали разумеющими,
узнающими, потом удивление мелькнуло в них, губы дрогнули, Синичкин
улыбнулся - как-то неуверенно, словно разучился. Тригорьев поймал себя на
том, что и сам улыбается, как мальчишка, рот до ушей. А Витя заговорил. Он
сказал:
у меня все в порядке, Витя...
ли? Э, да ты капитан уже! Когда успел?
скромно отошли в другой угол, чтобы не мешать друзьям. - Потом, Витя.
Ты-то как?
Только почему я тут в ванне? Мы же вроде с тобой только что в отделении
были... Что тут - медвытрезвитель, что ли? Но я-то при чем?
страшного не случилось, совсем наоборот. Ваш друг вам все объяснит -
попозже. А сейчас скажите: как вы себя чувствуете?
стоявших поодаль. - Доктор, а чего это я в ванне? Чувствую себя
нормально...
послушно отступил подальше. Девушка же успела тем временем отворить дверцу
шкафчика и теперь доставала оттуда форменную милицейскую одежду, заранее
принесенную Тригорьевым. Одежда эта хранилась как реликвия у вдовы
Синичкина, но отдала она ее без возражений, потому что, как оказалось,
была уже не вдовой, но женой - только другого мужа. И это, и многое другое
Предстояло теперь объяснить Виктору, и Тригорьев чувствовал, что очень
трудно будет сделать это - но никуда не денешься, надо...
кушетке, - втолковывал Землянин оперуполномоченному. - Потом оденетесь и
сможете идти. Ну, попробуйте встать... Сеня, вы можете выйти. Ну, смелей,
смелей... Поддержите его, капитан. Теперь шаг вперед...
решете?
А мы выйдем, чтобы вас не беспокоить.
увлекая с собой. В приемной А.М.Бык вполголоса разговаривал о чем-то с
молодым человеком, ведавшим теперь химической книгой. Тригорьев ощутил,
что лоб его взмок. Он вытер лоб платком. Землянин сказал:
клиентов в норму. Наймем врача, медсестру или даже двух... - Он помолчал.
- Ну как - интересно было?
улыбки:
словно все идет прахом...
стороны это так и выглядело. На самом деле это - обычное и неизбежное
явление. Тело созрело, но еще не живет. Нет в нем чего-то такого... что мы
для простоты называем душой. И вот приходится сконцентрировать всего себя
на том, чтобы она - душа - возникла. Как бы призываешь ее войти в тело,
одушевить его, оживить. И она входит - чуть раньше, чуть позже... Сегодня
это еще быстро получилось, бывает, куда дольше приходится ждать. На эту
работу больше всего уходит сил. - Наверное, Землянину приятно было после
удачно проделанного дела поговорить о нем, расслабиться, да и слов нет -
куда приятнее и легче объяснять удачу, чем неудачу. - А если взять старые
записи - по отпечаткам, которым больше ста лет - то душа может и не