тварей, где каждый из видов этого спектра интересовался ДНК строго
определенного состава, полученного в результате заранее проведенного
анализа крови, поселится в своем мамуте и начнет там свою веселую
разрушительную работу операции под кодовым названием "Холокаст". Никого из
куаферов, разумеется, эти микробы трогать не станут.
проблему, угрожающую всем куаферам, если бы к подобным неожиданностям
Антон с Федером не успели уже привыкнуть. Вся беда двойного, а по сути,
даже еще более сложного ямайского пробора заключалась в его низкой
надежности. Нежелательные дальние последствия, за которые куаферов
костерили и во времена наивысшей популярности их дела, и во времена их
всеобщего поругания, Федера и его команду сейчас волновали меньше всего -
последствия в крайнем случае можно было бы убрать соответствующими
коррекциями позже. Главный минус ямайского пробора заключался в том, что
даже немедленные реакции биосферы часто прогнозировались с минимальным
запасом надежности. В этом случае нечего было и думать о том, чтобы
вносить какое-то, пусть даже самое незначительное, изменение в
утвержденный и проверенный интеллекторами план. Но их тем не менее
приходилось постоянно вносить. Так что с академиками поступили просто -
трижды плюнули через левый наплечник, закрыв глаза, взмолились всем
мыслимым богам и продолжили работу.
был главный микробщик - Джиро Бахм, окончивший университет в
Лос-Хэлс-Уиздое, человек с фигурой грузового робота, с глазами артиста,
пальцами музыканта и занудностью, для которой еще никто не сумел подобрать
хотя бы приблизительного сравнения. Ему были переданы указания, он начал
упрямо спорить, его пытались уговорить, потом - заставить, потом у Антона
случилась почти истерика, и только после того, как Федер превзошел себя
самого в своем умении уговаривать так, что Джиро сдал свои позиции с
наименьшими потерями для собственного достоинства, микробщик умыл руки,
снял с себя всю ответственность, произнес речь о том, как такие дела
делались на других проборах, и ушел выполнять.
исчезновением стукачей отпала, но выяснилось, что это ничуть не облегчило
Федеру управление. Скорее даже наоборот - каждое его приказание теперь
обсуждалось, слава Богу, чаще после его выполнения, чем до. От Федера не
ждали, что он в подробностях объяснит суть того или иного задания, но уж
зачем оно должно быть выполнено, причем, как всегда, в безумные по
краткости сроки, хотя бы в двух словах он должен был объяснить. А он часто
уже и не помнил, зачем нужно делать то, а не это, зачем в такой
последовательности и зачем вообще так сложно, и так далее и тому подобное.
получит, достаточно было пожестче приказать и отпустить нетерпеливым
жестом, мол, некогда, беги исполняй; но теперь, когда он стал как бы
сообщником командира и матшефа, он считал себя вправе понимать то, что
делает, - иначе, действительно, какой же он тогда, к черту, микробщик?
приволок термофиал с необходимой культурой. Биобульон был тут же, при нем,
вылит в ящик с заготовленными листьями папоротника, туда были пересыпаны
только что выращенные фиолетовые тли, и на специальном лифте вся эта
сумасшедшая смесь, которая тут же начала шипеть и плеваться, была
переправлена лифтом на крышу гексхузе.
только ждать результатов - вернее, отсутствия результатов.
опередил академиков не больше, чем на два-три дня. Один из них, Данвин Ли,
действительно академик, но академии расформированной, раньше занимавшийся
общей биологией, но потом вдруг переключившийся на антропологические
проблемы племен мутантов, во множестве плодившихся в пограничных районах
Ареала; затем бросивший науку вообще и открывший частное сыскное агентство
по розыску сбежавших жен и мужей; толстый такой дядечка, законченный
поклонник наркомузыки, жутко ленивый, но с поразительно сообразительными,
цепкими мозгами, начал разрабатывать с помощью интеллекторов план контроля
пробора. Главная опасность для Федера заключалась в том, что этот план
предусматривал проверку пробора на наличие тайных программ. Лежа на
огромной кровати, Данвин щурился на потолок и всячески обсасывал свои
идеи. Поначалу у него ничего не складывалось, но потом он начал задавать
интеллектору опасные вопросы.
уже к вечеру насморк прошел, уступив место расслабленности и некоторой
сонливости. Мамуты, приставленные к академикам, насморк и сонливость
засекли, но доложили только о насморке. А поскольку здоровье академиков
тут же и восстановилось, то особенной тревоги у их начальства это
сообщение не вызвало.
не заподозрил, потому что свой насморк он посчитал поводом приналечь на
единственное лекарство, которое признавал на этом свете - крепкие
наркосимфонии, - и немножко с лечением перестарался. Но, отойдя от
лечения, Данвин обнаружил в себе особенность: он стал забывчив, легко
утомлялся и мог теперь часами, даже сутками раздумывать над какой-нибудь
маловажной проблемой, нисколько не приближаясь к ее решению. Мозг потерял
цепкость. Будь Данвин чуточку поактивнее, он бы догадался, что с ним
что-то совсем не то происходит, но он объяснил свою внезапно наступившую
умственную немощь усталостью, наркомузыкой, возрастом. А потом наступило
состояние беспрерывной эйфории. Ли стало казаться, что его новые
завиральные идеи, уже совершенно не относящиеся к пробору, чрезвычайно
важны. Только никто этого не мог оценить. Раздражения по этому поводу,
однако, у Данвина не возникало. Скорее наоборот - как никогда в жизни, был
он теперь доволен и собою, и окружением.
Благородного Аугусто вроде бы по-прежнему исправно неся, они перестали
давать результаты, из-за которых так ценил их главный бандит. И так же,
как Данвин, они были спокойны и всем довольны - довольны прежде всего
самими собою.
17
вроде контроль за этим был налажен постоянный и всеохватный, предпочитали
вслух ни о чем лишний раз не распространяться. А вот Джиро чуть не выдал
противнику секрет ямайского дождя. И не потому что был болтуном. Просто он
очень любил поучать своих подчиненных, но, будучи громкоголосым и
косноязычным, мог наговорить лишнего в присутствии мамутов-охранников.
Правда, обошлось.
армией Аугусто, чудом не нарушавшийся. С армией, которая все прибывала и
прибывала, грозя вытеснить куаферов за пределы лагеря. Несмотря на просьбы
и требования, несмотря на условия, которые Федер поставил перед Аугусто в
самом начале пробора и о которых постоянно напоминал ему позже, доказывая,
что никакой пробор с таким количеством посторонних нормально сделан быть
не может, число мамутов на Ямайке все росло. Больше того, они вели
какую-то не совсем понятную, но бурную деятельность. Ежедневно прибывали и
отправлялись куда-то большегрузные вегиклы и двухместные катера, на
площадке, специально расчищенной и отвоеванной у обрабатываемой
территории, регулярно проводились какие-то тренировки, учебные схватки,
стрельбы... "Боюсь, все это вам придется вытерпеть и учесть в своих
планах, уважаемый Федер, - говорил Аугусто. - У меня большой коллектив, в
бездействии он просто не в состоянии находиться. Да и текущих дел у меня
полно".
Федером, между куаферами и мамутами, и без того взрывоопасные. Аугусто все
чаще впадал в состояние нерассуждающей ярости - хотел немедленно покончить
с куаферами, обвинял Федера в настоящей, а не провокационной подготовке
восстания, и Федеру долго приходилось отговаривать Аугусто от
самоубийственной для него самого затем расправы.
лишение мамутов права наличную месть. В крайнем случае он только обещал,
что мамуты будут сдержанными. И действительно, регулярно случавшиеся
разборки не доходили до фатального исхода.
практически каждый день. А однажды нескольким куаферам пришлось всерьез
подраться с "родственницами". Куаферы - среди них оказался и Кун Чу -
сначала растерялись, увидев перед собой агрессивно настроенных женщин, а
не более привычных мужчин или зверей, но, получив поначалу хорошую
взбучку, умудрились все же этих девок скрутить и от души отколошматили их
по задницам. "Родственницы" при этой экзекуции визжали и выли, они
страшными клятвами клялись отомстить обидчикам за свою поруганную честь.
Впрочем, они еще больше возненавидели куаферов, когда выяснилось, что на
их честь никто не покушается.
после стычки Кун Чу.
Афанасьев Роман
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Акунин Борис
Каменистый Артем
Шилова Юлия