Чтение 28–й страницы книги ~Завтра война~

Я присвистнул. Ни фига себе - "рядом".

- А что там, в этом Первом Храме?

- Ясное дело, Атур-Гушнасп!

- А по-русски?

- Тьфу, я же сказал: священный огонь. Один из трех наиглавнейших.

- Но у них же везде священный огонь! В гостинице, где нас поселили, на каждом этаже священный огонь имеется!

- Но этот священный огонь - самый священный огонь в Конкордии! - копируя обстоятельную тавтологичность клонской речи, заявил Коля. - Потому что он непрерывно поддерживается в храме с того самого дня, как земные колонисты высадились на Вэртрагне. Ибо в первый же день высадки колонисты на него наткнулись. Прямо посреди степи. Он там горел, нерукотворный. Чтобы он не погас, над ним сразу построили небольшой купол. Представляешь?

- Нет.

- И правильно. Потому что это - официально-поэтическая версия. А фактически, как мы понимаем, Атур-Гушнасп был зажжен во время первых звоночков ретроспективной эволюции местной колонии. Тогда же столица получила название Хосров, планета - Вэртрагна, а центральное светило системы - Зерван.

- Это ясно, - сказал я и посмотрел на часы.

До встречи с Иссой оставалось девяносто часов двадцать четыре минуты.

Программа визита, которую не то предложили, не то навязали нашему брату, оказалась насыщенной и напыщенной одновременно.

Это стало ясно уже в первый день, за завтраком, когда нам, кадетам, раздали папочки (из натуральной кожи!), в каждую из которых был вложен список ожидавших нас на Вэртрагне радостей жизни.

- Ты глянь, Пушкин, чего написано! - Это был Перевер-зев, он тыкал пальцем в папку. - Сегодня вечером - вручение медали "За Наотар"!

- Что это за медаль такая? В "Статутах", по-моему, ничего про нее не говорилось, - с полным ртом непрожеванного плова отозвался я.

- В "Статутах" и быть ничего не могло! Потому что медаль эта совсем новая! Мне вестовой Туровского вчера по секрету рассказал. Ввели ее месяц назад. Чтобы вы, герои, без цацек не остались. - Переверзев многозначительно подмигнул нам с Самохвальским.

- Да-да, и я такое слышал, - поддержал Терновой. - Аверс у нее по-русски надписан, а реверс - по-клонски!

- Так что, она и "встанькам" тоже вручаться будет, что ли? - вытаращился Колька. В кои-то веки он узнавал новость чуть ли не самым последним.

- А как же! Мы же вместе джипсов били! Дружбе - крепнуть! Разве забыл?

"Неужели мне и правда дадут медаль?" - подумал тогда я.

Вообще-то это было как нельзя кстати. В свете приезда Иссы, которая, как я уже заметил, неравнодушна ко всяким знакам квантитативного выражения воинской доблести. И в свете грядущего знакомства с ее родителями. По крайней мере, будет с чего начать разговор.

- А вручение состоится в Чертоге Доблести! Так здесь написано! - заявил Самохвальский.

- И что с того?

- В Конкордии в Чертоге Доблести награждают только самых-самых! Это у клонов как у нас Кремль!

- Ни фига себе! - в один голос сказали Терновой и Переверзев.

А я подумал: "Только бы не сорвалось!"

Не сорвалось.

В тот день я отошел ко сну, повесив на спинку стула свой мундир, украшенный первой медалью. Маленькой, золотой, незабываемой, как и все первое в нашей жизни.

Я долго и обстоятельно любовался приобретением и не сразу заметил, что за гостиничным окном уже занимается ультрамариновый рассвет Вэртрагны.

Конечно, на этот рассвет я глядел совершенно пьяными глазами - очень уж затянулась процедура "обмывания" медали, которую затеяли мы с ребятами.

Но все равно, явленное мне зрелище я оценил: Хосров во всей своей подлинно неземной, невыносимой красе. Город, где родилась Исса.

Я стоял у окна в одних трусах, прихлебывая из пакетика клонскую простоквашу (к которой я пристрастился еще в "Чахре"), не в силах оторваться от созерцания.

Перед моим мысленным взором, как в сумасшедшей кинохронике, проносились обрывки церемонии награждения ("А теперь... прошу на сцену... доблестных воспитанников... Северной Военно-Космической Академии..."), а когда я закрывал глаза, там, в глубине моего мозга, мельтешили пышные букеты, которые подносят симпатичные клонские девушки, сотни букетов, сотни девушек, каждая из которых похожа на Иссу как родная сестра.

Я открывал глаза и снова погружался в день ушедший - вот Туровский жмет мне руку, вот мы с Колей обнимаемся на радостях...

Картинки, увиденные за день прогулок по столице, сталкивались и разбегались словно в калейдоскопе. Детали первого дня разбивались на маленькие детальки и перли, перли в мозг какой-то дурной лавиной.

Вот, например, автоматы "Проверь себя". Кидаешь монетку, тебе задают вопрос. Например: "Что такое турбулентность?" Или "Зачем насекомому оотека?" Отвечаешь. Если правильно - монетка возвращается. Если неправильно - монетка тю-тю.

Мы с Колей сыграть не решились. А вот идиот Переверзев проиграл порядочную сумму.

И эти автоматы у них в Хосрове везде. И все играют. И все поведены на эрудиции...

Многоголовая очередь к одному такому автомату - на нем написано "Повышенной сложности". Эту очередь я не забуду никогда...

Или вот кинотеатры. Сколько у них кинотеатров! На каждом углу! И везде на афишах одна и та же муть - уже знакомая нам "Эра Людоеда". Только теперь уже пятая серия.

А салоны ургентного ура-гипноза? Такое разве забудешь? Вот, допустим, ты - клон из касты демов. Идешь с работы, где получил пилюлю за халатность. Настроение ни к черту. Геморрой к зиме активизировался, нервишки шалят. Жена подала на развод. Из зарплаты вычли в помощь голодающим Наотара. Любимый сериал по телику отменили. Короче, жизнь дерьмо, в пору только вешаться.

Но ты же клон, а не какой-то там землянин или чоруг. Тебе вешаться Родина не велит.

Поэтому ты заходишь в салон ургентного ура-гипноза, который, кстати сказать, выглядит как наша средняя синемашка, платишь символическую деньгу (как два коктейля "Заратуштра"), выбираешь программу, и опытный оператор психических процессов (я сразу представляю себе мою Иссу, красивую и молодую) загружает тебе ее прямо в мозги своим сладким, уверенным голосом: "Все путем, налицо лишь временные трудности, не надо печалиться, вся жизнь впереди..."

Наши, я помню, смеялись над этими салонами ура-гипноза, ерничали.

Вот, дескать, какие клоны тупые.

А я думал совсем о другом. А именно: в нашей Академии такие салоны тоже не помешали бы. Не знаю, как Коля или Володя, а я, может быть, тоже туда ходил бы... После карцера и общения с контрразведкой - так точно...

Наконец я допил ряженку, задернул тяжелую бархатную штору и мой персональный номер погрузился в сумерки.

"Семьдесят шесть часов", - шепотом сказал я и бухнулся на кровать лицом вниз.

Пьянству - бой!

Хоть и говорили нам это сто, нет, двести раз за время учебы в Академии, а истина сия мне не приелась. Каждый раз ее вспоминаю, когда просыпаюсь с жутким похмельем. Так было и в то утро.

Голова чугунная, ноги ватные и никакие стимуляторы с душами сделать из тебя человека разумного не в состоянии.

Когда в мой номер вломился Коля Самохвальский, я чувствовал себя самой никчемной тварью во Вселенной. А вот Коля, наоборот, был как огурчик. И как ему удается?

- Вставай, кадет Пушкин. Нас ждет Завод имени Мира во Всем Мире.

- Чего? - осипшим голосом спросил я, приподнимаясь на подушке.

- Чего слышал.

- А может, я того... не пойду? Скажи, что я заболел...

- Никаких "не пойду"! - Коля был тверд. - Ты что, с ума сошел? - добавил он шепотом. - За такие дела тебя могут из делегации вообще исключить. И отправить в Академию первым же транспортом. Ты разве не понимаешь, что на нас все смотрят? Мы - номер один! Каждый наш шаг фиксируется конкордианскими журналистами! Мы же представляем здесь все Объединенные Нации!

Конечно, в то утро у моего Коли произошло временное обострение мании величия. Но все-таки на пятьдесят процентов он был прав. Не пойти на экскурсию значило как минимум вызвать недовольство Федюнина. А Федюнину - за его благосклонность ко мне - я теперь должен был ноги мыть и воду пить.

- И что на этом долбаном заводе? - спросил я, бочком пробираясь к душевой кабине.

- Там нам будут показывать, как в Конкордии собирают истребители.

- Типа мы роботов не видели.

- Так в том-то и прикол, что там не роботы! - возразил Коля.

- А кто?

- Кони в пальто! У них ручная сборка!

- Ручная сборка... - опешил я.

- Да!

- Так рентабельнее, что ли?

- Не уверен. Но вроде бы у них, по статистике, отказов аппаратуры в бою меньше, чем у нас...

Но это же жутко дорого! - крикнул я сквозь шум воды.

- Ты разве не понял еще - у "встанек" никто и никогда на вооружении не экономит.

Вообще-то да. Вооружение - это святое. Разве можно экономить на святом?

Я вышел из душа несколько порозовевшим - все-таки ледяная вода средство испытанное.

За столиком в гостиной сидел Коля, а перед ним стояли две пол-литровых баночки "Жигулевского".

- Освежитесь пожалуйста, кадет Пушкин, - заботливым, медсестринским тоном сказал Коля. - А то вы на мумию похожи. Тутанхамона.

Вот это было по-товарищески! По-нашему!

- А что там у нас после завода? - спросил я, с удовольствием поглощая пиво.

- После завода у нас показательный воздушный бой.

- Кто с кем бьется?

- Не написано.

- А потом?

- А потом самая скукота. - Коля сник. - Экскурсия в Первый Народный кавалерийский полк.

- Ух ты! - и куда только девалось мое похмелье! - Ты только вдумайся! В Первый. Народный. Кавалерийский. Полк.

Я люблю лошадей. Очень люблю. Даже слово "обожаю" готов употребить.

Только говорить об этом не люблю.

Почему?

Потому, что это модно нынче - лошадей любить. Разбираться в мастях и сбруе, в кормах и жокеях, отличать тракена от терца, ахалтекинца от араба, знать, что такое ногавки и чем они отличаются от подгарков.

Спорить о сравнительных достоинствах муромских тяжеловозов и тяжеловозов конкордианских.

Бросать как бы между прочим: "Ненавижу чистокровных верховых, они так быстро потеют!" или "Все наездники - хлюзди, другое дело стиплеры, вот где мужество!".

Хвастаться, кто и на каких конных мероприятиях побывал во время увольнений и отпусков. Кто на Кубке Директории, кто на Северном Дерби, а кто на выставке "Лошади в древнем мире"...

Модно это. А значит - любому идиоту доступно.

А меня от всего "модного" с самой школы крючит. Наверное, особенным быть хочется. Вот и получается, что когда Переверзев свою Настену с пеной у рта превозносит, мне только и остается, что помалкивать. Не уподобляться же занудам!

Я люблю носить свою любовь в себе. Таить ее. Выдерживать, как дорогое вино.

Но когда Коля объявил об экскурсии в Первый Народный кавалерийский полк, изобразить равнодушие у меня не получилось.

Я просто выл от счастья. Такая возможность - увидеть лучших, самых лучших лошадей Вэртрагны собственными глазами - представляется один раз в жизни. Да и то не каждому. Я не ошибся - это было здорово.

Тысяча двести голов местной породы, которая по науке называется таширской.

Таширцы - лошади нарядные, с немыслимым экстерьером, который отзывается в душе всякого конника приятным волнением.

Только вдумайтесь. Высота в холке - в среднем сто девяносто пять сантиметров! Широкая и глубокая грудная клетка, передние и задние ноги поставлены идеально правильно. А суставы, запястный и скакательный! Само совершенство! Легкая, сухая голова с длинным изогнутым затылком и прямым профилем, длинная шея с высоченным выходом, эстетно изогнутый круп, скульптурно обмускуленные подплечье и голень...

А масть? Лошадки, все как одна - изабелловые. (Для тех, кто не знает: это означает "золотые".) И голубоглазые! Лишь изредка встречаются рыжеватые да цвета речного песка. Крупные, ширококостные, резвые. Никакой простоватости, никакой грубости в движениях, А какие выносливые и работоспособные! Ну разве кто-нибудь будет спорить, если я скажу, что таширцы - подлинные четвероногие ангелы, спустившиеся на землю за тем, чтобы одним своим неземным видом срамить наше уродство?

На экскурсии по крайней мере никто не спорил. Все стояли как зачарованные, пока лучшие кавалеристы полка демонстрировали перед нами достоинства своих скакунов. И были не в силах вымолвить ни слова. Разве что Федюнин время от времени бормотал вполголоса "вот это да" и хмурился, хмурился, хмурился...

Даже Переверзев больше не вспоминал свою Настену. Какая уж тут Настена, товарищи...

Нет, у нас на Земле таких лошадей не сыскать. То есть буденновцы, от которых, как известно, произвели таширцев, в Российской Директории, конечно же, имеются. И в большом количестве. Но даже самые чистокровные, самые знаменитые буденновцы до среднего таширца не дотягивают. Ни, так сказать, по эстетическим критериям, ни по спортивным. Обидно, да?

Неужели у них в Конкордии трава сочнее и морковка каротиннее? Овес слаще? Воздух чище? Нет, что-то не верится. Так почему же тогда таширцы - самые красивые лошади Галактики?

Но самое обидное, пожалуй, в том, что экспорт таширцев из Конкордии категорически запрещен. Наказание за попытку нарушить этот запрет в Конкордии одно: смерть.

А почему, собственно, нельзя?

Разве это не подло, лишать своих братьев по Великорасе удовольствия прилить кровь этих изабелловых ангелов к крови наших, земных коней, назвать которых иначе как коньками-горбунками у меня не поворачивался язык...

Там, на ипподроме Первого Народного кавалерийского полка, меня впервые посетила странная мысль: а ведь если затеять войну с Конкордией и выиграть ее (а как же иначе?), то можно ведь захватить не только Паркиду с ее огромными заводами по производству люксогена, не только плодородные колонии, но и этих вот золотых лошадей...

Впервые в жизни я подумал о том, что лошади стоят войны. Как какой-нибудь краснокожий с пожелтевших страниц староамериканской истории. Меня эта мысль тогда не шокировала. Сомнений не было: таширцы войны стоят.

Мой затуманенный алчностью взгляд встретился со взглядом контр-адмирала Туровского. Взгляд Туровского, как обычно свинцовый, казалось, стал еще тяжелее от каких-то стратегических дум.

Держу пари, Туровский думал о том же самом! О лошадях, которые стоят войны.

Эх, жаль я не телепат, чтобы узнать это доподлинно...

А что вытворяли кавалеристы! Да они устроили в нашу честь подлинный фейерверк трюков! И вольтижировка (когда лошадь бежит галопом на корде, а всадник вытворяет немыслимые акробатические трюки у нее на спине), и выездка (когда лошадь танцует и вышагивает), и драйвинг (когда соревнуются упряжками)...

Эх, только стой с отвисшей челюстью - и балдей.

А потом нам показывали фильм про Кира Великого, где Первый Народный кавалерийский полк, переодетый в антуражные костюмы, изображал древнюю кавалерию, которая вламывается в строй врагов и приносит персидскому царю победу за победой.

И водили по денникам, в которых было так же чисто, как, например, в моем гостиничном номере и уж наверняка не грязнее, чем в госпитале нашей Академии. Показ сопровождался хвастливыми комментариями вроде "Этот жеребец по имени Турлыг стоит столько же, сколько восемь тонн люксогена!" и традиционными для клонов рассказами о том, как нелегко (хотя и почетно!) быть кавалеристом на службе Родины.

Три раза лошадь почисти, шесть раз покорми, плюс четыре часа тренировок в день...

Да уж... Разрыдаться можно, какая нагрузка!

Откровенно говоря, таширцев я был готов чистить раз десять на дню...

А затем, в обществе бравых конкордианских кавалеристов, которые при ближайшем рассмотрении оказались все сплошь пехлеванами (впрочем, можно было и раньше догадаться, глядя на их аристократические, нетрафаретные лица), мы пили кумыс, обедали под открытым небом, шутили и поднимали тосты за дружбу между братьями по Великорасе.

- Иго-го! - вместо тоста сказал Переверзев, когда банкет уже вошел в свою завершающую фазу "Все позволено".

- Иго-го! - поддержали его хором мы с Ваней Терновым, поднимая свои стаканы.

И только Колька Самохвальский оставался трезв среди всеобщего веселья. Со скучающей миной чужака он поглощал поджаренного на вертеле фазана. И смотрел Коля на нас с пехлеванами, второй час подряд смакующих достоинства таширцев, как на буйнопомешанных.

А еще через два дня я наконец обнял мою Иссу. Мысли путаются, когда я пытаюсь восстановить последовательность событий в то утро.

Помню только, что вначале настырно отпрашивался у Федюнина.

Лепетал, что, мол, невеста приезжает. Совершенно необходимо... По личным обстоятельствам... Хотя бы до следующего утра...

- До утра? Да об этом не может быть и речи! Даже и на полдня проблематично. Вы хоть понимаете, что пропустите, если я дам вам разрешение? А, Пушкин? Экскурсию на образцово-показательную плантацию финиковых пальм! Вот что вы пропустите, - изрек Федюнин, строго глядя на меня исподлобья. - Ведь там нас ждут! А после экскурсии намечается концерт оркестра народных инструментов и самодеятельных хоров Хосрова. Интереснейшее мероприятие! И познавательное... Разве вы не желаете обогатиться духовно?

- Желаю! Очень даже желаю! Я, честное слово, мечтаю попасть на концерт! С детства обожаю музыку! Особенно хоровое пение! И на плантации тоже побывать мечтаю! Только...

- Что - "только"? - На лице Федюнина не дрогнул ни один мускул.

- Только... Вы же сами подписывали мою заявку на нашу с Иссой регистрацию, верно? - с мольбой проблеял я.

Конечно, Федюнин ни на минуту не верил, что сможет уговорить меня отказаться от своей просьбы. Хоть и похож он временами на голодного носорога, а мозгов у него побольше-то будет. Но и каперанга можно понять: дать мне вольную просто так, без всякого психологического давления, он никак не мог.

Ведь все-таки я прибыл на Вэртрагну в составе официальной делегации. То есть нахожусь на службе. И каждый проведенный на тихих улицах столицы клонов день засчитывается мне как часть полноценного учебного процесса в Академии. Освободить меня от посещения идеальной плантации финиковых пальм для Федюнина, с формальной точки зрения, то же самое, что снять меня с занятий!

И потом, если отпустить меня к Иссе, то почему бы не отпустить Самохвальского в Музей Бронетехники, Переверзева - на ипподром, Тернового - в синема на "Эру Людоеда"? Мало ли кому еще куда надо? И что тогда останется от делегации? Кто же тогда будет обогащаться духовно?

"Товарищ каперанг... Пожалуйста!" - попросил я еще раз, одними глазами.

Наконец Федюнин соблаговолил нарушить молчание и произнес:

- Что ж, кадет Пушкин... Ступайте к своей невесте... Но чтобы к началу концерта были как штык!

- К началу концерта?! Но он же в шесть часов начинается! - в отчаянии воскликнул я, быстренько соображая, что на все дела нам с Иссой отводится разнесчастных девять часов!

- Я сказал к началу? - пробормотал Федюнин, симулируя рассеянность. - Оговорился. Приходите к началу третьего отделения... Но не вздумайте опоздать! Помните: после окончания концерта - пресс-конференция. Не явитесь - голову сниму!

- Служу России! - рявкнул я.

Все же дела не так плохи. Десять с половиной часов в обществе любимой - это совсем не то же самое, что девять. Живем!

Потом был космопорт - стерильный и суетливый. Имени Труда. Да-да, его самого.

Видимо, народные герои и религиозные деятели как раз на втором хосровском космодроме окончились. Остался один только труд. Вот именем его и назвали.

Я сидел в зале ожидания, закинув ногу за ногу, и сверлил взглядом дверь, из которой должны были появиться пассажиры лайнера "Кандарес", совершившего посадку только что. Пятнадцать минут, двадцать... Таможню они там, что ли, проходят?

"Да, они проходят контроль, если хотите, нечто вроде таможни", - вежливо отвечала девушка из справочной, подарив мне смурную клонскую улыбочку, которую я бы назвал "русалочьей".

"А почему таможню, ведь моя невеста Исса Гор - гражданка Конкордии?" - допытывался я.

"Не имеет значения, - объяснила девушка, - гражданка или нет. Все проходят. Потому что Хосров - это особая территория".

Слова "особый", "специальный" и "закрытый" всегда всё объясняют. Я поплелся к своему креслу.

А время шло - наше с Иссой время. Минутки, которые мы могли бы провести, нежно держась за руки, целуясь или хотя бы поглощая плов с креветками в какой-нибудь забегаловке, исправно утекали в вечность. Полчаса. Сорок минут.

Ожидание становилось невыносимым, а из-за заветной двери по-прежнему не доносилось ни звука.

Впрочем, никто кроме меня - а встречающих "Кандарес" собралась уже порядочная толпа - не нервничал. Все воспринимали задержку как нечто само собой разумеющееся. И держались как английские лорды: без сантиментов и с достоинством. А может, это их врожденная клонская отмороженность сказывалась? Есть же в конце концов и в ней свои плюсы...

Я побрел к кофейному автомату и дрожащей рукой скормил ему мелкую конкордианскую денежку с чеканным портретом бородатого хлыща в архаическом скафандре (как оказалось впоследствии, так клоны представляли себе Гагарина). Автомат содрогнулся в конвульсиях, зафырчал и стих, мигом потушив все лампочки - судя по всему, стаканчик заклинило прямо в жерле Как раз на мне.

- Твою мать, - вполголоса выругался я. Я был зол на весь мир - на этот автомат, на девушку из справочной, на Федюнина, на себя и даже на устроителей концерта. Почему все так безобразно?