Чтение 28–й страницы книги ~Вино из одуванчиков~

Конечно, пирамиды -- это очень мило, но мумии вовсе не подходящая для вас
компания. Куда бы вам хотелось поехать? Что бы вы хотели делать, чего
добиться в жизни?

-- Хотел бы повидать Стамбул, Порт-Саид, Найроби, Будапешт. Написать
книгу. Очень много курить. Упасть со скалы, но на полдороге зацепиться за
дерево. Хочу, чтобы где-нибудь в Марокко в меня раза три выстрелили в
полночь в темном переулке. Хочу любить прекрасную женщину.

- -- Ну, я не во всем смогу вам помочь,-- сказала мисс Лумис.-- Но я
много путешествовала и могу вам порассказать о разных местах. И если угодно,
пробегите сегодня вечером, часов в одиннадцать, по лужайке перед моим домом,
и я, так и быть, выпалю в вас из мушкета времен Гражданской войны, конечно,
если еще не лягу спать. Ну как, насытит ли это вашу мужественную страсть к
приключениям?

-- Это будет просто великолепно!

-- Куда же вы хотите отправиться для начала? Могу увезти вас в любое
место. Могу вас заколдовать. Только пожелайте. Лондон? Каир? Ага, вы так и
просияли! Ладно, значит, едем в Каир. Не думайте ни о чем. Набейте свою
трубку этим душистым табаком и устраивайтесь поудобнее.

Билл Форестер откинулся в кресле, закурил трубку и, чуть улыбаясь,
приготовился слушать.

-- Каир...-- начала она,

Прошел час, наполненный драгоценными камнями, глухими закоулками и
ветрами египетской пустыни. Солнце источало золотые лучи, Нил катил свои
мутно-желтые воды, а на вершине пирамиды стояла совсем юная, порывистая и
очень жизнерадостная девушка, и смеялась, и звала его из тени наверх, на
солнце, и он спешил подняться к ней, и вот она протянула руку и помогает ему
одолеть последнюю ступеньку... а потом они, смеясь, качаются на спине у
верблюда, а навстречу вздымается громада Сфинкса... а поздно ночью в
туземном квартале звенят молоточки по бронзе и серебру и кто-то наигрывает
на незнакомых струнных инструментах, и незнакомая мелодия звучит все тише и
наконец замирает вдали...

Уильям Форестер открыл глаза. Мисс Элен Лумис умолкла, и оба они опять
были в Гринтауне, в саду, с таким чувством, точно целый век знают друг
друга, и чай в серебряном чайнике уже остыл, и печенье подсохло в лучах
заходящего солнца. Билл вздохнул, потянулся и снова вздохнул.

-- Никогда в жизни мне не было так хорошо!

-- И мне тоже.

-- Я вас очень утомил. Мне надо было уйти уже час назад.

-- Вы и сами знаете, что я отлично провела этот час. Но вот вам-то что
за радость сидеть с глупой старухой...

Билл Форестер вновь откинулся на спинку кресла и смотрел на нее из-под
полуопущенных век. Потом зажмурился так, что в глаза проникла лишь
тонюсенькая полоска света. Осторожно наклонил голову на один бок, потом на
другой.

-- Что это вы? -- недоуменно спросила мисс Лумис. Билл не ответил и
продолжал ее разглядывать.

-- Если найти точку,-- бормотал он,-- важно приспособиться, отбросить
лишнее...--а про себя подумал: можно не замечать морщины, скинуть со счетов
годы, повернуть время вспять.

И вдруг встрепенулся.

-- Что случилось? -- спросила мисс Лумис. Но все уже пропало. Он открыл
глаза, чтобы снова поймать тот призрак. Ошибка, это делать не следовало.
Надо было откинуться назад, забыть обо всем и смотреть словно бы лениво, не
спеша, полузакрыв глаза.

-- На какую-то секунду я это увидел,--сказал он.

-- Что увидели?

Лебедушку, конечно, подумал он, и, наверно, она прочла это слово по его
губам.

Старуха порывисто выпрямилась в своем кресле. Руки застыли на коленях.
Глаза, устремленные на него, медленно наполнялись слезами. Билл растерялся.

-- Простите меня,--сказал он наконец.--Ради бога, простите.

-- Ничего.-- Она по-прежнему сидела выпрямившись, стиснув руки на
коленях, и не смахивала слез.-- Теперь вам лучше уйти. Да, завтра можете
прийти опять, а сейчас, пожалуйста, уходите, и ничего больше не надо
говорить.

Он пошел прочь через сад, оставив ее в тени за столом. Оглянуться он не
посмел.

Прошло четыре дня, восемь, двенадцать; его приглашали то к чаю, то на
ужин, то на обед. В долгие зеленые послеполуденные часы они сидели и
разговаривали -- об искусстве, о литературе, о жизни, обществе и политике.
Ели мороженое, жареных голубей, пили хорошие вина.

-- Меня никогда не интересовало, что болтают люди,-- сказала она
однажды.-- А они болтают, да? Билл смущенно поерзал на стуле.

-- Так я и знала. Про женщину всегда сплетничают, даже если ей уже
стукнуло девяносто пять.

-- Я могу больше не приходить.

-- Что вы!--воскликнула она и тотчас опомнилась.-- Это невозможно, вы и
сами знаете,-- продолжала она спокойнее.--Да ведь и вам все равно, что они
там подумают и что скажут, правда? Мы-то с вами знаем--ничего худого тут
нет.

-- Конечно, мне все равно,-- подтвердил он.

- ---- Тогда мы еще поиграем в нашу игру.-- Мисс Лумис откинулась в
кресле.--Куда на этот раз? В Париж? Давайте в Париж.

- -- В Париж.--Билл согласно кивнул.

--Итак,--начала она,--на дворе год тысяча восемьсот восемьдесят пятый,
и мы садимся на пароход в нью-йоркской гавани. Вот наш багаж, вот билеты,
там -- линия горизонта. И мы уже в открытом море. Подходим к Марселю...

Она стоит на мосту и глядит вниз, в прозрачные воды Сены, и вдруг он
оказывается рядом с ней и тоже глядит вниз, на волны лета, бегущие мимо. Вот
в белых пальцах у нее рюмка с аперитивом, и снова он тут как тут,
наклоняется к ней, чокается, звенят рюмки. Он видит себя в зеркалах Версаля,
над дымящимися доками Стокгольма, они вместе читают вывески цирюльников
вдоль каналов Венеции. Все, что она видела одна, они видят теперь снова
вместе.

Как-то в середине августа они под вечер сидели вдвоем и глядели друг на
друга.

-- А знаете, ведь я бываю у вас почти каждый день вот уже две с
половиной недели,--сказал Билл.

-- Не может быть!

-- Для меня это огромное удовольствие.

-- Да, но ведь на свете столько молодых девушек...

-- В вас есть все, чего недостает им,-- доброта, ум, остроумие...

-- Какой вздор! Доброта и ум--свойства старости. В двадцать лет женщине
куда интересней быть бессердечной и легкомысленной.-- Она умолкла и перевела
дух.-- Теперь я хочу вас смутить. Помните, когда мы встретились В первый раз
в аптеке, вы сказали, что у вас одно время была... ну, скажем, симпатия ко
мне. Потом вы старались, чтобы я об этом забыла, ни разу больше об этом не
упомянули. Вот мне и приходится самой просить вас объяснить Мне, что это
была за нелепость.

Билл замялся.

-- Вы и правда меня смутили.

-- Ну, выкладывайте!

-- Много лет назад я случайно увидел вашу фотографию.

-- Я никогда не разрешаю себя фотографировать.

-- Это была очень старая карточка, вам на ней лет

двадцать.

-- Ах, вот оно что. Это просто курам на смех! Всякий раз, когда я
жертвую деньги на благотворительные цели или еду на бал, они выкапывают эту
карточку и опять ее перепечатывают. И весь город смеется. Даже я сама.

-- Со стороны газеты это жестоко.

-- Ничуть. Я им сказала: если вам нужна моя фотография, берите ту, где
я снята в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году. Пусть запомнят меня
такой. И уж, пожалуйста, во время панихиды не открывайте крышку гроба.

-- Я расскажу вам, как все это было.

Билл Форестер скрестил руки на груди, опустил глаза и немного помолчал.
Он так ясно представил себе эту фотографию. Здесь, в этом саду, было вдоволь
времени вспомнить каждую черточку, и перед ним встала Элен Лумис-- та, с
фотографии, совсем еще юная и прекрасная, когда она впервые в жизни одна
позировала перед фотоаппаратом. Ясное лицо, тихая, застенчивая улыбка.

Это было лицо весны, лицо лета, теплое дыханье душистого клевера. На
губах рдели гранаты, в глазах голубело полуденное небо. Коснуться этого
лица--все равно что ранним декабрьским утром распахнуть окно и, задохнувшись
от ощущения новизны, подставить руку под первые легчайшие пушинки снега, что
падают с ночи, неслышные и нежданные. И все это -- теплота дыханья и
персиковая нежность -- навсегда запечатлелось в чуде, именуемом фотографией,
над ним не властен ветер времени, его не изменит бег часовой стрелки, оно
никогда ни на секунду не постареет;

этот легчайший первый снежок никогда не растает, он переживет тысячи
жарких июлей.

Вот какова была та фотография, и вот как он узнал мисс Лумис. Он
вспомнил все это, знакомый облик встал перед его мысленным взором, и теперь
он вновь заговорил:

-- Когда я в первый раз увидел эту простую карточку--девушку со
скромной, без затей, прической,--я не знал, что снимок сделан так давно. В
газетной заметке говорилось, что Элен Лумис откроет в этот вечер бал в
ратуше. Я вырезал фотографию из газеты. Весь день я всюду таскал ее с собой.
Я твердо решил пойти на этот бал. А потом, уже к вечеру, кто-то увидел, как
я гляжу на эту фотографию, и мне открыли истину. Рассказали, что снимок
очаровательной девушки сделан давным-давно и газета из года в год его
перепечатывает. И еще мне сказали, что не стоит идти на бал и искать вас там