альбиноска, и ее чрево было им заполнено. Значит, она избежала гибели при
крушении башни? Это она научила тебя нашему языку? Жива она или мертва?
которую он назвал, и волосы мои встали дыбом. Но это была не моя
мать-рысь, возникшая из воздуха, это была Демиздор.
речи, но иногда я употребляла ее, а он хитрый и быстрый, этот человек, он
научился от меня. Истории о Вазкоре и Уастис я тоже рассказала ему. Я не
считаю его посевом Вазкора, несмотря на его сходство. Он держал меня как
свою девку в вонючих палатках варваров, он осквернил меня, и я должна была
соблюдать обычаи его слабоумной расы, чтобы сохранить свою жизнь. Из этого
ада меня спасли мои родственники.
была всего на шаг позади меня, но я не мог обернуться и посмотреть на ее
не скрытое маской лицо, ее бледную лихорадку, ее глаза и ненависть.
из-за этого лживого дерьма. Мой повелитель был одним из них. Я умоляю о
мщении, - она задохнулась и начала плакать.
собой. - Кто бы и что бы он ни был, он будет наказан. - Его глаза
обратились ко мне. - Ты понимаешь?
гуляющие на задних лапах.
удар, просто чтобы проучить глупого раба за оплошность, и его бронзовая
гвардия схватила меня. Зренн приказал им снова распластать меня и тащить
за мои веревки на потеху хозяину и себе самому.
в сырые подземные помещения. В одном из них, настолько же крохотном,
насколько верхний зал был громадным, мои веревки были заменены на оковы,
которые соединялись с кольцами из черного металла, вделанными в мокрые
каменные стены.
ни одна еще не подходила слишком близко. Однако камера не улыбалась мне в
случае, если у меня пойдет кровь.
маски, моя гордость, требования Демиздор. Она представлялась мне теперь
галлюцинацией. За моим плечом не было больше тени, которая руководила бы
мной. У меня была сила убить Эттука, но, казалось, недостаточно было сил,
что разорвать свои собственные путы.
подступили к моим ногам широкой приливной волной. Я полоснул своей цепью
по красным звездам их глаз, и они разбежались с писком ждать, пока я снова
успокоюсь.
Демиздор, заплакавшей, когда она поверила, что убила меня.
родила меня.
металлическую дверь. На этот раз меня разбудили их факелы и звук их шагов,
а не крысы, что явилось некоторым разнообразием.
поражен. Он вошел в камеру, поставил один из факелов в ржавую корзинку, и
стражник закрыл дверь и удалился на порядочное расстояние. Предстояла,
похоже, частная аудиенция.
колец-печаток. Он сказал:
возможно, твоя семейная история несколько изменилась.
вашего гостеприимства не ожидал. У вас во всех комнатах крысы. Некоторые
пищат, а некоторые носят золото на мордах.
отвернулся, вглядываясь в прошлое. - В дни славы в Белой Пустыне, когда
Союз еще существовал, я был племянником Джавховора Эшкорека, и я не был
доволен. Однажды на закате солнца, когда я отправился на ястребиную охоту
в пустыне, моя группа встретилась с компанией из Эзланна и в ней был
Вазкор. Они пришли на весенний отлов лошадей, потому что лучшими конями
были дикие кони Эшкорека. Он был очень молод, не многим старше, чем ты,
мой дикарь; но у него был язык, язвительный, как укус гадюки, а его глаза
заставляли верить в его мудрость. Я слышал, что в нем была рабская кровь,
что-то от Темного Народа, что вполне может быть. Я также слышал, что он
колдун, и в этом я никогда не сомневался. Мы провели ту ночь вместе на
краю пустыни, и он составил для меня план, кусочек за кусочком, как
складывание картинки-головоломки. Однако прошло несколько лет, прежде чем
богиня своевременно поразила моего дядю, и Вазкор усадил меня в
королевское кресло Эшкорека. - Он снова взглянул на меня. Казалось, он
обязан рассказать мне эту историю и устал от нее, и ему надоело
рассказывать ее, потому что я видел, что он говорил об этом много раз
самому себе. - Когда власть Вазкора пошла на убыль, когда он зарвался, я
объединился с пятью городами Союза. Я не думаю, чтобы он особенно
ненавидел меня; он был не способен на ненависть, так же как не был
способен получать удовольствие. Ни один мужчина не значил для него
столько, чтобы вызвать в нем ненависть, и ни одна женщина. Кроме одной,
может быть. Уастис. Я никогда не видел ее, возродившуюся богиню Эзланна,
но я думаю, ее сила равнялась его силе, и если она осталась жить после
него, тогда, несомненно, она тоже предала его, как это сделал я.
разглядывая мое лицо. Было видно, что ему пришлось собрать для этого все
свое мужество, глаза его за янтарным стеклом были неподвижны и широко
раскрыты.
лучше примени ее. Эшкорек расколот на фракции, и я уже не единственный
человек, которому поклоняются как Джавховору. Но в одном мы едины. Убить
тебя по кусочку будет изысканным блюдом для тех из нас, кто узнал только
мрачные последствия битв Вазкора.
меня внезапно испугаться предстоящего мне так же, как я не боялся его
раньше. Там, где была эта пустота, казалось, нет надежды на послабление и
никакой надежды на милосердие. Я бы предпочел брань Демиздор, которая (я
думаю, что уже тогда знал это) была всего лишь облаченной в другую форму
любовью. Я сглотнул, потому что в горле был привкус болиголова.
На нем не было больше черной одежды и серебряной маски-черепа, он был одет
в костюм цвета охры, расшитый изящными девическими орнаментами, и в
серебряную маску-лису.
согласны встретиться с нами, как ты предполагал, но прежде они послали
человека посмотреть на нашего пленника. Их предосторожность делает им
честь, мой повелитель, ты согласен?
снова раздался топот ног, и факелы осветили проход. Вскоре вошел посланец.
Его одежда была даже более истрепанной, чем потертое великолепие Феникса и
его командиров, а маска у него была из серой материи. Какой-то простой
гражданин, несчастный, приобретенный для этой работы соперничающими
принцами, с его потерей можно было не считаться, и он полностью отдавал
себе в этом отчет.
Зубы у него были серее материи маски, и лицо тоже почти такое же серое.
Джавховор. Не причиняйте мне вреда, я всего лишь старый человек, ничто...
было приказано твоими благородными хозяевами. Мой повелитель Кортис уже
устал от твоего шума.
орбит. Из коленопреклоненного положения перед Кортисом он бухнулся лицом
вниз передо мной, скуля.
крысиным лужам к моим закованным ногам. - Милости, владыка, - причитал он,
обращаясь ко мне, как бы не в силах отвести глаза под неумолимым жестким
взглядом.