Чтение 28–й страницы книги ~День триффидов~

через разбитую витрину. Кто-то упал с диким криком. Остальные рванулись,
едва не опрокинув меня. В дверях началась давка. Прежде чем мы прошли,
позади дважды свистнули удары. В задней комнате я огляделся отдуваясь. Нас
было семеро.

- Стойте смирно, - сказал я. - Здесь мы в безопасности.

Я вернулся к двери. Внутренняя половина магазина была вне пределов
досягаемости для триффидов - пока они оставались снаружи. Мне удалось
добраться до люка и снова откинуть крышку. Из подвала вылезли двое мужчин,
упавших туда после того, как я выскочил наружу. Один придерживал сломанную
руку, другой отделался синяками и царапинами.

Задняя комната выходила в небольшой дворик. В кирпичной стене дворика
была калитка, но я стал осторожен. Вместо того, чтобы направиться к
калитке, я забрался на крышу флигеля и осмотрелся. Калитка открывалась в
узкую аллею, которая проходила по всей длине квартала. Аллея была пуста.
Но на другой ее стороне, за стеной, огораживавшей, вероятно, частные
садики, я различил среди кустарников неподвижные верхушки двух триффидов.
Может быть, это было еще не все. Стена на той стороне была ниже, и их
высота позволяла им бить жалами через аллею. Я объяснил своим людям
положение.

- Проклятые уроды, - сказал один. - Всегда ненавидел этих тварей.

Я снова осмотрелся. Через одно здание от нас оказалась автопрокатная
контора, там стояли наготове три легковые машины. Было непросто добраться
туда через две отделявшие нас стены, особенно с человеком, у которого была
сломана рука, но нам это удалось. Кое-как я втиснул всех в большой
"даймлер". Едва все уселись, я открыл ворота на улицу и побежал назад к
машине.

Триффиды тут же заинтересовались. Зловещая чувствительность к звукам
подсказала им, что здесь что-то происходит. Когда мы тронулись в путь,
двое уже поджидали нас у ворот. Их жала хлестнули нам навстречу и без
вреда шлепнулись в закрытые окна. Я круто свернул, сбил одного и переехал
через него. Минуту спустя мы были уже далеко и мчались на поиски другого,
более безопасного места.

Этот вечер был для меня самым скверным со дня катастрофы.
Освобожденный от своих стражей, я выбрал себе небольшую комнату, где мог
побыть в одиночестве. На каминной полке я установил в ряд шесть свечей и
долго сидел в кресле, обдумывая положение. Вернувшись домой, мы узнали,
что один из первых заболевших умер; другой был, несомненно, при смерти;
заболели еще четверо. К концу ужина заболели еще двое. Что это была за
болезнь, я понятия не имел. При отсутствии санитарных условий и вообще при
теперешнем положении это могло быть все, что угодно. Я подумал, о тифе, но
у меня было смутное впечатление, что у тифа должен быть более длительный
инкубационный период. Да и то сказать, если бы я и знал - какая разница?
Достаточно того, что болезнь эта очень скверная, раз рыжеволосый молодой
человек пустил в ход пистолет и отказался от преследования нашей группы.

Похоже было на то, что я с самого начала оказывал своей команде
сомнительную услугу. Мне удалось помочь им продержаться, в то время как, с
одной стороны, им угрожала соперничающая шайка, а с другой - из пригорода
надвигались триффиды. Теперь появилась еще эта болезнь. Чего же я достиг в
конце концов? Отодвинул на какое-то время голодную смерть, только и всего.

Я не знал, что делать дальше. И кроме того, меня мучила мысль о
Джозелле. То же самое, а может быть, нечто похуже, могло твориться и в ее
районе...

Я обнаружил, что снова думаю о Микаэле Бидли и его группе. Еще раньше
я знал, что на их стороне логика, а теперь я начинал думать, что на их
стороне и истинная гуманность. Они исходили из того, что невозможно спасти
кого-нибудь, кроме очень немногих. Внушать же остальным беспочвенные
надежды - это по меньшей мере жестоко.

Кроме того, были еще мы сами. Если в чем-либо вообще есть
какая-нибудь цель, то для чего мы выжили? Не для того же, чтобы попусту
растратить себя в безнадежных усилиях?..

Я решил, что завтра же отправлюсь на поиски Джозеллы, и мы вместе
разрешим все сомнения.

Щеколда двери звякнула. Дверь медленно приоткрылась.

- Кто там? - спросил я.

- О, вы здесь... - сказал девичий голос.

Она вошла и притворила за собой дверь.

- Что вам угодно? - спросил я.

Она была высокая и тонкая. Меньше двадцати, подумал я. Я нее были
слегка вьющиеся волосы. Каштановые волосы. Она была тихая, но не из тех,
кого не замечают: так уж она была устроена и сложена. Золотисто-коричневые
глаза ее смотрели поверх меня, а то бы я подумал, что она меня
рассматривает.

Она ответила не сразу. Была в ней какая-то неуверенность, которая
очень не шла ей. Я ждал, пока она заговорит. У меня почему-то комок
подкатил к горлу. Понимаете, она была молода и она была прекрасна. Вся
жизнь должна была лежать перед нею: возможно, чудесная жизнь. Всегда есть
что-то немного печальное в молодости и красоте при любых обстоятельствах,
не правда ли?..

- Вы собираетесь уходить? - сказала она. Это был наполовину вопрос,
наполовину утверждение тихим, чуть нетвердым голосом.

- Я этого не говорил, - возразил я.

- Да, - согласилась она. - Но это говорят другие... И ведь это
правда?

Я ничего не сказал. Она продолжала:

- Так нельзя. Вам нельзя бросать их. Вы им нужны.

- Мне здесь нечего делать, - сказал я. - Все надежды напрасны.

- А вдруг окажется, что не напрасны?

- Этого не может быть... не сейчас. Мы бы уже знали.

- Но если они все-таки оправдаются? А вы все бросили и ушли?..

- Вы полагаете, я не думал об этом? Мне здесь нечего делать, говорю я
вам. Я был чем-то вроде наркотика, который впрыскивают больному, чтобы
хоть немного продлить его жизнь... не вылечить, а именно отсрочить смерть.

Несколько секунд она молчала. Затем она проговорила нетвердо:

- Жизнь прекрасна... даже такая. - Она едва владела собой.

Я не мог выговорить ни слова.

- Вы можете не дать нам умереть. Всегда есть шанс... просто шанс, что
что-нибудь случится, даже сию минуту.

Я уже сказал, что думаю, об этом и не стал повторяться.

- Это так трудно, - проговорила она, словно сама себе. - Если бы
только я могла видеть вас... Но, конечно, если бы я могла видеть... Вы
молоды? Голос у вас молодой.

- Мне около тридцати, - сказал я. - И я очень обыкновенный.

- Мне восемнадцать. Это был день моего рождения... день, когда пришла
комета.

Я не мог придумать, что ответить. Любые слова были бы жестокими.
Пауза затянулась. Я видел, как она стискивает руки. Затем она уронила их;
костяшки пальцев у нее побелели. Она шевельнула губами, чтобы заговорить,
но ничего не сказала.

- Ну что? Что я могу сделать? - спросил я. - Продлить это еще
немного?

Она закусила губу, затем сказала:

- Они... они говорят, что вы, наверно, одиноки. Я подумала, что если
бы... - Ее голос дрогнул, костяшки пальцев побелели еще сильнее. - Если бы
у вас кто-нибудь был... я хочу сказать, если бы у вас был кто-нибудь
здесь... вы... вы бы, может быть, не ушли от нас. Может быть, вы остались
бы с нами?

- О Боже, - сказал я тихо.

Я глядел на нее. Она стояла очень прямо, губы ее слегка дрожали. У
нее должны были быть поклонники, жадно ловившие тень ее улыбки. Она была
счастлива и беззаботна, а потом к ней пришло бы счастье в заботах. Ее
ждали жизнь, полная очарования, и радостная любовь.

- Вы ведь будете добры ко мне, правда? - сказала она. - Понимаете, я
никогда еще...

- Замолчите! Замолчите! - оборвал я ее. - Вы не должны говорить мне
такие вещи. Пожалуйста, уходите.

Но она не уходила. Она стояла и глядела на меня невидящими глазами.

- Уходите же! - повторил я.

Она была прямым укором, и я не мог вынести этого. Она была не просто
собой. Она была тысячами тысяч погибших юных жизней.

Она подошла ближе.

- Что это, вы плачете? - спросила она.

- Уходите. Ради Бога, уходите! - воскликнул я.

Она постояла в нерешительности, затем повернулась и ощупью
направилась к двери. Когда она выходила, я сдался:

- Можете сказать им, что я остаюсь.

Проснувшись на следующее утро, я прежде всего ощутил запах. Он
чувствовался и раньше, но погода, к счастью, была прохладная. Теперь же
наступил теплый день, и было уже довольно поздно. Не стану подробно
рассказывать об этом запахе; те, кто знал его, никогда не забудут, а для
остальных он неописуем. Он неделями поднимался над городами и разносился
каждым дуновением ветра. Я ощутил его в то утро, и он окончательно убедил
меня, что наступил конец. Смерть есть лишь жуткий конец движения;
окончательным же является распад.

Несколько минут я лежал и думал. Теперь единственное, что можно было
сделать, это погрузить команду на грузовики и вывезти из города. А запасы,
которые мы сделали? Их также надо погрузить и вывезти... и, кроме меня,