Чтение 28–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

- Можно шепнуть отцу Ульфилле, он ее сразу на костер... Можно, сжалившись, ничего не говорить, а отослать ее обратно в деревню. Правда, у нее там семеро братьев и трое сестер, работы нет, она им еще и помогает...

Я поморщился. Что говорить про этих несчастных бунтарей, когда двое из моих друзей два-три раза в год, в том числе и в ночь с конца апреля на первый день мая, вот так же уезжают в подмосковный лес на слеты таких же противников церкви, переодеваются в одежки, которые их предки носили тысячу лет тому, жгут костры, прыгают через огонь, передают по кругу братину с квасом, вырезают на деревьях языческие символы и то кланяются им, то бросают в них легкие туристские топорики! Если это творят через две тысячи лет после начала христианства и при почти полном невмешательстве церкви в жизнь, то что говорить про этих вот задавленных строгостью и пуританством церкви, исполнением множества обрядов, знанием молитв, заговоров, необходимостью креститься, молиться, снова креститься и молиться?

- Не надо, - сказал я, - главное, чтобы в остальные дни работала хорошо. Как у нее с этим?

Гунтер выпрямился, сказал с надеждой:

- Работает хорошо, очень старательная.

- Ну и черт с нею, - отмахнулся я. - Пусть расслабится разок-другой, пар выпустит. Нельзя всех силой в царство небесное, обожглись, знаем. Пойдемте за стол, уже зовут!

И все-таки посматривают с недоумением, все понимают буквально, уже представили себе, как тащил и пинками, пинками в распахнутые ворота мимо святого Петра с амбарными ключами на поясе...

За столом, к моему удивлению, уже восседал и священник, хотя я его вроде бы не приглашал. Все-таки в такой наглости что-то есть, уверен же в примате духовности над всеми этими подвигами, сшибанием друг друга с коней, даже уверен в том, что все люди - братья. Уверен и готов отстаивать, получить от меня в зубы недрогнувшей рукой. Более того, наверное, уверен, что это он нам оказывает благоволение, что сел с нами за один стол, ведь он - отец, падре, батюшка, а мы - чада, дети, овечки блеющие...

Когда я опустился за стол, отец Ульфилла провозгласил торжественно:

- Да возблагодарим отца небесного за дарованную нам победу над силами Зла! Да поклянемся, что и впредь будем чисты и верны его заповедям, ибо только верным своим людям господь помогает и поддерживает в трудные минуты!.. Аминь.

- Аминь, - прозвучали десятки голосов. - Аминь, аминь, аминь...

Священник требовательно взглянул на меня, я намек понял, взялся за нож и вонзил в бок зажаренного целиком олененка. Тут же заблистали ножи, мясо резали, кромсали, пошло чавканье, довольное рычание.

Зигфрид встал с чашей вина в руке, веселый, довольный.

- Выпьем же с разрешения нашего хозяина за нового рыцаря, за сэра Гунтера!

Все поднялись, я тоже встал, огромный зал дрогнул от мощного рева:

- За Гунтера!

- За рыцаря Гунтера!

- За сэра Гунтера!

Гунтер, красный и счастливый, раскланивался, прижимал руку к сердцу. Зигфрид обнял его и облобызался, как с равным. Священник под шумок незаметно покинул свое место, я услышал его сварливый и вечно недовольный голос:

- Сэр Ричард, вы заслужили славу и восхваление! Это подвиг, вы попрали дьявола и его приспешников... Теперь бы еще изловить Черного Пса, что воет по ночам у Горелых Пней... Там же ваши люди, а моя паства. Мы должны заботиться о своих людях.

Тоже мне, соратник, подумал я вяло. Ответил рассеянно:

- Ну и что, если воет собака?.. Другое дело, если бы выла кошка. Или мяукала, неважно. Собаку сотворил господь, а кошку - дьявол, потому все, что делает собака, это предзнаменование доброе. Бродящее в ночи Зло видят только собаки, начинают выть, а это уж сами судите, плохой или хороший знак. Вы предпочли бы, чтобы вам в тишине перерезали горло? Собаки предостерегают, а кошки накликивают...

Он покачал головой, дряблое лицо стало строгим, а голос стал громче:

- Вы правы, дьявол чаще всего появляется в облике кошки, но иногда, чтобы обмануть нас, может явиться и в облике большого черного пса! А жителям тех деревень как раз досаждает Черный Пес. Дьявол многолик, он пользуется любой возможностью, чтобы попасть к людям, войти в их дом, сеять смуту, ссорить мужа с женой, детей с родителями...

Голос его креп, становился звучным, как на проповеди, это профессиональное, уже и другие начали умолкать, поворачивались к нам, прислушивались, опустили чаши.

Я поморщился, эти нападки на дьявола сродни обвинениям камню, о который споткнулись.

- Дьявол никогда, - возразил я не так громко, но твердо, - никогда никем не может овладеть без согласия жертвы! Как вообще никто из его команды, как и он сам, не могут войти даже в дом человека без его приглашения. Обязательно громко и четко выраженного! Об этом уже забывают и на бедного дьявола начинают вешать всех собак...

Священник смотрел с ужасом, воскликнул верещащим голосом:

- Вы слышите? Вы все слышали? Он защищает дьявола! Он защищает дьявола!

Это было неожиданно, я никак не думал, что начнет ссору вот так прямо за столом, после блистательной победы, дурь какая-то, в самом деле не видит своей выгоды, дурак.

- Я назвал его бедным, - сказал я терпеливо, - ибо дьявол в немилости у господа, потому он и беден. Бог нас любит и нам помогает, разве это не главное богатство?

Я провел рукой широко в воздухе, показывая, что там, за стеной гора трофеев, меня поняли, довольно заорали, на священника смотрели сумрачно, не порть, отче, праздник, но отец Ульфилла заявил непоколебимо:

- Главное богатство - верить в господа нашего, верить истово, беззаветно... и тогда все сбудется!

Я стиснул челюсти, желание дал ему железным кулаком по его роже высветилось на моем лице отчетливо, священник отступил на шаг, вскрикнул:

- Ага, молитва господу нашему вызывает корчи? За столом смотрели с недоумением то на меня, то на отца Ульфиллу, начали шептать молитвы, творить крестные знамения, многие хватались за амулеты и талисманы. Я сказал зло:

- Господу нужны сильные и стойкие воины, а мы все - воины в борьбе с тьмой, дуростью и тупостью. Господу угодны лишь те, кто сам отвечает за свои поступки, как и хотел господь, а не тот, кто смиренно ссылается на волю господню, а сам и пальцем не шевельнет, чтобы идти по тропе, указанной господом.

Отец Ульфилла сказал громко:

- Богохульник! Он не верит, что господь всегда поможет слугам своим...

Я поднялся, пора этот балаган прекращать, дурак явно жаждет попасть в мученики церкви, взял чашу с вином и сказал громко:

- Давайте я расскажу случай, что имел место в моей стране. Стряслось в одном крае наводнение. Река вышла из берегов, начала заливать ближайшее село... Людям что делать? Со стонами и жалобами собрали скарб, увязали в мешки да узлы, погрузили на телеги и поехали на сухое место. Понятно, угнали и скот, увезли кур, гусей... И только один очень благочестивый священник остался. Когда вода уже залила землю, оставшиеся плавали на плотах и подбирали опоздавших, подплыли к церкви и начали уговаривать его перейти на плот, вода все поднимается. Священник твердо сказал, что верует в господа, а тот верных слуг не оставит. Ну, люди на плоту поплыли дальше. Вода все прибывала, залила церковь, пришлось священнику перебраться на хоры, а потом и вовсе на колокольню. Оттуда смотрел на бескрайние прибывающие воды, но вот однажды показалась лодка, направилась прямо к церкви. На веслах сидели мужчины, которые закричали ему, чтобы немедленно переходил в лодку, вода все прибывает, может залить и колокольню. Священник ответил с твердой уверенностью, что он верует в господа, верует без колебаний и сомнений, а господь своих слуг не оставит. На лодке поуговаривали, но священник был тверд, пришлось им отправиться ни с чем. Вода прибывала, уже скрылись крыши домов, большие волны катились там, где было большое село, и однажды показался настоящий корабль. Он направился прямо к церкви, оттуда закричали, что в столице узнали про него, священника, что остался один-единственный среди разбушевавшегося наводнения, и вот прибыли его спасти. Священник ответил красиво и гордо, что он - верный слуга господа, что господь его не оставит, так что плывите себе, господа, я останусь, господь меня спасет...

Я перевел дух, молча отпил из чаши. Гунтер спросил жадно:

- И что, спас?

А Зигфрид, более практичный, спросил:

- Как спас?

Я открыл рот, они все смотрели жадно, в ожидании чуда, я сказал трезво:

- Вода прибывала, прибывала. Наконец, затопила и колокольню. Священник захлебнулся в грязной холодной воде, где плавали трупы мышей, кошек, барсуков, всякого мелкого зверя... Потом, когда душа священника понеслась на небо и предстала перед господом, священник сказал с горьким упреком: "Господи, разве я не был твоим верным слугой? Разве не выполнял все заповеди? Разве грешил, разве не помогал бедным? Разве не верил тебе беззаветно, что не оставишь? Так почему же..."

Я умолк, все молчали, ошарашенный Гунтер спросил с недоумением:

- А что ответил господь?

Все в напряженном молчании ожидали ответа. Я допил вино, отец Ульфилла смотрел исподлобья, чувствует каверзу, но не знает, с какой стороны ждать удар.

- А господь ответил, - сказал я после паузы, - идиот, а кто же тебе посылал плот, лодку, а потом и целый корабль?

Они остались с раскрытыми ртами. Я поставил пустую чашу, вышел из-за стола и пошел осматривать трофеи.

Глава 12

Пир, по идее, должен был длиться весь день и до поздней ночи, победа нешуточная, но едва я начал осматривать доспехи, как из донжона едва не бегом начали появляться жующие на бегу стражи. Вернигора уже унес к кузнецу все то, что надеялся после переделки приладить на себя, куча прекрасных доспехов непотревоженно возвышается на высоту человеческого роста, по форме напоминает казацкий или скифский, что одно и то же, курган. Последними вышли Гунтер, Зигфрид, Ульман и Тюрингем. Они сдерживали себя изо всех сил, уже благородные, надо и держаться соответственно, но души их прибежали первыми и с разбега прыгнули в кучу железа.

- Все понятно, - сказал я. - Ладно, потом вернемся и догуляем. А сейчас... Я бы предложил, чтобы доспехи не расхватывали, как стая голодных псов, а пусть каждый выбирает себе то, что ему подходит по росту, по руке. Вообще, просто нравится!.. Первым пусть выбирает Гунтер, ему положен лучший доспех, он рыцарь, не забыли? Потом Ульман и Тюрингем, они герои битвы в подземелье, потом...

Я оглянулся, подошел священник и уставился на гору железа глазами собственника.

- Потом, - закончил я, - пусть очередь устанавливает отец Ульфилла! Вы согласны, отец?

Ульфилла важно кивнул, раздулся, поднял крест с распятием и благословил собравшихся. Поднялся шум, но мое-ухо уловило далекий звук трубы. Я прислушался, переспросил Зигфрида:

- Чего он раздуделся? Наш или чужой?

Зигфрид ответил уверенно:

- Герольд.

- Да? Ну-ну... это что значит, надо впустить?

Он пожал плечами.

- Это как ваша милость изволит.

- Изволю, - ответил я. - Мы должны жить в мире и дружбе со всем миром. Особенно с соседями. На основе многополярного мира, поддерживая баланс Добра и... Справедливости, наверное. Так что проведи его через мост. Пусть примет душ, заодно и помоется, поест, а потом я изволю спуститься, снизойти с верхов и отслушать. Что он будет петь?

- Герольды не поют, ваша милость, - ответил Зигфрид серьезно. - Поют барды да менестрели. Еще менни... менниги... меннюзгиндеры?.. нет, не вспомню. А герольды передают указы да распоряжения. Но, чуется мне, это будет сообщение о Вест-Тауэрском турнире...

Он лихо отсалютовал, я остался ждать, а он заспешил к воротам. Через несколько минут в нашу великанскую калитку въехал худощавый всадник весь в шахматной одежде из крупных разноцветных лоскутов, конь тоже укрыт такой же яркой, бросающейся издали в глаза попоной. Мол, я всего лишь королевский или чей-то еще вестник, с меня взять нечего, кроме новостей, но и те я выкладываю вам с великой охотой, дыба не нужна, как и сапоги королевы Кастилии.

Его живые глаза сразу вычленили меня на многолюдном дворе, смотрит с любопытством, я выпятил грудь и насупил брови, что должно придать лицу властное и свирепое выражение. Он поклонился, не слезая с коня:

- Ваш покорный слуга, Фредди Эйзен, герольд славного дома благородных Йорков!

- Привет, Фредди, - сказал я. - Слезай, попасись на кухне, а твоему коню стоит заправиться высокооктановым. Не обращай внимания на ту свалку, это ребята делят трофеи. Ночью десантная группа пыталась сместить нынешнего владельца... Ты из рода Крюгеров или Мэркюри?.. Или бей первым?

Он ловко спрыгнул с коня, не обремененный доспехами, слуги подхватили лошадь под уздцы и увели. Сам Фредди учтиво поклонился, голос прозвучал красиво, хорошо модулированный, натренированный:

- Нет, я из простых, хотя о Мэркюри что-то слышал... Хотя мне нравится и род "Бей первым". Красивый девиз!

- Кто не слышал о Мэркюри? - сказал я со вздохом. - Нелепая смерть... Что пьешь? Не фундаменталист, надеюсь?

Бровью не повел на незнакомые слова. Хотя явно запомнит, такая у них профессия, ответил с еще более учтивым поклоном:

- Моя профессия не позволяет выбирать, что пить. Чем изволят угостить в замке, тому и рад.

Голос сорвался, сам геродьд вздрогнул всем телом, напрягся. Глаза не отрывали взгляд от щита над воротами донжона. Лицо слегка побледнело, перевел неверящий взгляд на меня.

- Что-то не так? - поинтересовался я любезно. Он поклонился.

- Я... простите... я, видимо, не очень большой знаток гербов...

- Не скромничайте, - сказал я.

- Да, но... я видел в древних книгах нарисованное лишь по пересказам. Там гербы исчезнувших родов, стран, королей, орденов...

- Ну, я не исчез.

Он выдавил слабую улыбку.

- Да, я вижу. Исчез прежний могучий властелин...

- Он был могучий? - переспросил я. - Вы как бисексуал... простите, нейтрал, можете свободно передвигаться даже между воюющими, так что знаете всех и вся. Вернемся к столу, пока эта жадная орава под руководством священника - заметьте! - делит добычу, там за хорошим вином и за сытной едой вы и споете... ах да, вы не поете, вы не тот Фредди, жаль, конечно, но хоть расскажете, что происходит в мире по ту сторону стен этого замка...

За обедом, когда с жарким было покончено и доедали горку зажаренных мелких птичек и запивали хорошим вином, он рассказал о цели визита: посещает замки владетельных сеньоров и сообщает о предстоящем великом турнире. За столом уже сидели Зигфрид, Гунтер, Ульман и Тюрингем, теперь уже все в новых доспехах, даже Зигфрид себе подобрал замену, а свои великодушно подарил кузнецу. Остальные воины все еще выбирали доспехи, примеряли, ругались, священник мирил, срывая голос. Вообще-то Ульмана и Тюрингема тоже при первом же удобном случае в рыцари, пойдут за меня еще дальше, а я сам буду погавкивать не на двух рыцарей, а на четырех, тоже статус повышу.

Король Барбаросса, чье имечко я сразу же перевел как "Русский Варвар", устраивает турнир по случаю своего третьего брака с благородной Авлетиной, дочерью короля Джона Большие Сапоги. Только что отгремел турнир по случаю крестин первенца герцога Ланкаширского, многие рыцари еще не остыли от схваток, кто-то горит жаждой мщения, стыдом за поражение и постарается смыть позор, кто-то возжаждал еще выше подняться по турнирной лестнице, получить Большой Золотой Шлем, словом, турнир обещает быть многолюдным и насыщенным множеством интересных схваток.

Биться придется armes courtoises, т. е. тупьем, копьями с закругленными концами и мечами нарочито затупленными, герольды проследят тщательно, хотя, конечно, добавил он горделиво, убитых и покалеченных на турнирах обычно больше, чем павших в самых жестоких битвах. Я кивнул, помню, что наши папы Иннокентий и Евгений строжайше запретили турниры; такое же припечатал и собор лютеранский в Риме в 1180 году, а папа Климент в октябре 1313 года вообще запретил турниры под страхом отлучения от церкви.

- Вам нужно обязательно принять участие в турнире, - сказал герольд настойчиво.

- Почему? - спросил я.

Он застыл на мгновение, явно ожидал услышать не эти слова, уже не первый год ездит по замкам и передает эти сообщения, язык намозолил, говорит одно и то же, и ему отвечают одинаково, вряд ли бывают разные варианты, и вряд ли кто-то спросил вот так в лоб: а на фиг мне это надо?

- Да, - ответил он с неловкостью, - вижу, вы достойный член вашего древнего ордена... Но как не показаться на турнире, это же... ну, общество! Как же остаться вне...

Понятно, сказал я себе, тусовка. Показаться на тусовке, ты все-таки их человек. Даже если на самой тусовке примкнешь к той или иной партии, все равно, в целом ты их человек. А кто не явится на тусовку, тот вроде бы вообще сарацин, на которого сообща набрасываются даже враждующие между собой франки, англы, саксы, французы, немцы, англичане, испанцы.

- Сарацином мне быть ни к чему, - сказал я вслух. - Так что я вообще... в принципе, мог бы. Зачитайте весь список, пожалуйста! Особенно те пункты в анкете, что мелким шрифтом. И еще, где будет турнир?

- На полях близ Каталауна, - любезно сообщил герольд Фредди. - Прекрасное место, скажу вам. Великолепное!.. В прошлом году герцог Оранский выбил на нем самого Черного Принца... ну, вы догадываетесь, кто сражался под этим прозвищем...

- Да-да, конечно, - согласился я, - кто не догадается, дурак разве что, ни разу не грамотный в нумизматике, то бишь геральдике... И как далеко это от моего замка?

- Всего двести миль отсюда, - сообщил он жизнерадостно. - За неделю доберетесь! Зато какой великолепный праздник! Какое...

Я заметил, что он обращался исключительно ко мне, хотя за столом сидят еще двое рыцарей: Зигфрид и Гунтер, кроме того, их оруженосцы одеты в такие великолепнейшие доспехи, что не всякий богатый рыцарь себе такие позволит, однако герольд их словно бы не замечал. Да и они слушали краем уха, у них своя тусовка, сблизили головы на своем краю стола и о чем-то таинственно переговаривались.

Минут пять я слушал рекламный проспект, уже собрался отказаться, как вдруг промелькнуло слово "юг". Одно упоминание о юге действует на меня, как шило в заднице, я переспросил:

- Насчет юга не расслышал...

- Я говорю, благородный сэр, что ехать придется на юг, но зато на турнире будут знатнейшие рыцари юга, благородные сэр Астерин, благородный сэр Тотенк.

Снова я пропустил дальнейшее описание великолепнейшего из турниров, в голову кольнула острая мысль, переспросил:

- Вы ехали ко мне? Точно ко мне?

- К вам, сэр Ричард! Правда, мы еще не знали вашего благородного имени, но уже было известно, что некий герой вошел в зачарованный замок и одолел владельца. Потому мой благородный господин герцог Армии Швейцарский, это брат короля Барбароссы, и велел передать вам приглашение...

Я ощутил предостерегающий холодок, поинтересовался медленно:

- Вы говорите, на Каталаунских полях? Отсюда до них ехать не меньше недели? Там и живет ваш герцог?

Он подтвердил с готовностью:

- Все верно!

- Но, - сказал я напряженно, - простите, - я всего четвертый или пятый день здесь! Как могли так быстро... ну, узнать, прислать вас...

На его круглом лице появилось выражение удивления, даже обиды.

- Сэр Ричард! Но как же... Я же герольд! Как же иначе? Я должен бывать везде, куда меня допускают, я должен.... А, простите, кажется, я начинаю понимать...

Я наклонил голову, глядя исподлобья.

- Скажите, чтобы начал понимать и я.

- Ваше незнание извиняет только то, что вы, возможно... с дальнего севера?

Он произнес так, словно я только что вылез из яранги. Или чума. Что такое вертолет - знаю, а вот про трамвай или троллейбус надо объяснять долго и старательно.

- Да, - ответил я, холодок снова прокатился по спине. - Да, я оттуда... у нас белые медведи ходят прямо по улицам. А герольды передвигаются... чуть медленнее. На оленях потому что. Вы можете сообщить тамошние правила? Вдруг наши в чем-то расходятся? Я не хотел бы никаких дипломатических нот...

Фредди отставил чашу, громко и внятно зачитал правила проведения турнира, я с особым вниманием слушал те пункты, по которым одни могли быть допущены к турниру, другие изгнаны. К изумлению, услышал практически дословное изложение указа короля Филиппа Валуа, что лишь доказывало: турниры турнирами, но, кроме потехи для зрителей, здесь был задействован суровый принцип воспитания даже взрослых и зрелых, развлекающихся кровавым действом.

- Рыцарь, - слышался громкий звучный голос, - сделавший противное католической вере, да будет изгнан. Если будет домогаться участия в турнире, основываясь на знатности своего происхождения, да будет сильно побит и изгнан... Кто изобличен в вероломстве, да будет изгнан, а герб его бросается под ноги и попирается участниками турнира... Кто изменит, покинет поле битвы или начнет сражаться со злости со своими, вместо нападения на врага, да будет побит и изгнан... Кто употребит насилие, оскорбит честь или честное имя дамы или девицы, да будет побит и изгнан с турнира...

На том конце стола перестали шептаться, Гунтер хмыкнул, я посмотрел на него косо, он сделал каменное лицо, но глаза смотрели хитро. Впрочем, он новоиспеченный рыцарь, таких до турнира, как я понимаю, не допускают.

- Кто подделает печать свою или чужую, злоупотребит, нарушит, даст ложную клятву, похитит что-то, притеснит бедного, вдову или сироту, отнимет у них собственность, вместо того чтобы им помочь, поддержать их и поберечь, - да будет побит и изгнан.

- А вот это хорошо, - проворчал Гунтер. - Почаще бы эти турниры. Повторение - мать ученья.

Герольд перевел дыхание, сказал громко и с придыханием:

- Кто будет враждовать с соседями и вредить им потравами, поджогами, разграблением их сел, из-за чего простой люд терпит убытки и лишения, да будет побит и изгнан с турнира.

Гунтер сказал довольно:

- А это как раз про Волка! Не так ли, ваша милость? Можно заодно и жалобу на него...

- Тихо, - сказал я.

- Кто обложил свои земли новым налогом, от чего простой народ терпит лишения, торговля замирает, - да будет наказан публично... Пьяницы и сварливые к турнирам не допускаются, а из турнирного общества изгоняются вовсе... Кто ведет недостойную рыцаря жизнь, существуя ленными доходами, вредит соседям и дурными поступками порочит благородное сословие - да будет побит и изгнан... Кто по алчности женится на простолюдинке, тот изгоняется из турнира... Кто не представит доказательств или поручительств о своем благородном звании, тот к турниру не допускается...

Это был удар, я остро посмотрел на герольда. Если некто пытается выманить меня из замка, где я действительно силен, то этот пункт ему надо как-то нейтрализовать. Все остальные пункты прекрасны, под каждым я подписался бы сам. Эти турниры только для рыцарей выяснение, кто круче, а правители страхом бесчестия принуждают высший слой стремиться к добродетели и удерживаться от порока. Здесь сразу ясно, кто чист, а кто грязная свинья, и только ради того, чтобы показаться в обществе благородных, какой-нибудь местный Троекуров поневоле сдерживал свои фрейдистские комплексы. Даже запрет недворянам участвовать в турнирах не что иное, как наше обязательное требование при приеме на работу "для благородных" наличия диплома о высшем образовании, бездипломные же простолюдины идут на работу черную. Так и называются - чернорабочие, так что не надо ля-ля о несправедливых кастовых барьерах.

Понятна и еще одна тайная цель приглашения на турнир. Сравнительно недавно все воины были на конях, хорошее оружие и хорошие доспехи, драться могли как верхом, так и пешими - никаких проблем, однако каждое столетие прибавляло хотя бы пару новых железок, рыцарь перестал быть орлом, что носится на быстром как ветер коне. Теперь это тяжелый, закованный в танковую броню носорог на закованном в танковую броню носорожистом коне, чья задача уже не скорость, а умение хоть какое-то время продержать на хребте эту закованную в хорошую сталь башню.

А это значит, подумал я хмуро, что рыцарю для выезда за ворота требуется несколько лошадей и куча слуг. Мало того, требуются собственные лучники, что защищают от чужих лучников, ибо малоподвижный рыцарь - идеальная мишень. Конечно, ни один не выходит даже за двери спальни без оруженосца, а это значит, что я уведу из замка всех боеспособных воинов. Правда, остается защитная магия, но что-то не очень доверяю тому, чему не доверял всю жизнь. Вдруг где-то пробки перегорят или вирус заберется, тогда приходи и бери голыми руками?

Пальцы сами по себе легонько погладили кольцо. Жаль, не работает вне стен замка. Тогда бы все эти суперпуперные рыцари, будь родом даже из горных троллей, для меня стали бы только мясом... или камнями. Посмотрел бы, что у них за шкура и что внутри.

- Я, - проговорил я, чувствуя, что делаю самую огромную в жизни глупость, - я... благодарю за приглашение и... с благодарностью принимаю.

На миг осветившееся лицо герольда стало другим, словно прежнее на кратчайший миг исчезло и появилось снова, а то, что его заменяло, отпечаталось в моем мозгу, как отпечатывается на сетчатке глаза молния, длящаяся миллионную долю секунды.