говорил, все будет хорошо. Говорил ведь?.. Ну что ты плачешь.
котором заранее знал, что понять его будет непросто. Я готовил себя к этой
встрече, спешил, потому что днем позже он не стал бы со мной говорить. Я не
предупреждал его, мне надо было застать этого человека врасплох. Просто
пришел к нему рано утром, представился:
слышал. Я сказал:
да, в тысяча девятьсот тридцатом году.
фельетон, тот старого типа фельетон "подвалом", каких нынче почти не знаем
мы, фельетон несмешливый, строгий. И подпись под ним стояла: "А.
Аграновский", - я уже привык, меня и раньше путали с отцом. В 1928 году отец
приехал в глухую алтайскую деревушку, была сильная вьюга, это был край
света, тогда это было очень далеко. В избе, куда ввалился он, девочка по
имени Глафира читала книжку. "Что читаете?" - спросил отец. "Генриха
Гейне... - смутилась она. - Ах, нет, простите! Генриха Ибсена". А старик,
хозяин избы, приметив, как удивила гостя эта обмолвка, сказал: "Поживи у
нас, не то узнаешь. Тут старые бабы и те Ибсена знают". И отец увидел чудо.
Увидел коммуну "Майское утро", где каждый вечер шли в клуб старики и
молодые, детишек здесь же укладывали спать на мохнатых шубах и читали -
Толстого, ургенева, Лескова, Горького, Лермонтова, Короленко, Некрасова,
Бунина, Писемского, Помяловского, Муйжеля, Григоровича, Гоголя... "Весь
Гоголь! - сказали отцу. - Так и пиши: весь Гоголь, весь Чехов, весь
Островский!" - "Мы и на новую напираем!" И снова град имен: Всеволод Иванов,
Сейфуллина, Лидин, Катаев, Джон Рид, Бабель, Демьян Бедный, Есенин, Шишков,
Леонов, Новиков-Прибой, Уткин... "Когда вы все это успели?" - "Восемь лет,
паря! Восемь лет изо дня в день, каждый вечер в клубе". И снова записывал
отец и признавался, что он "московский писарь", со всеми его гимназиями и
университетами, чувствовал себя в этой нахлынувшей волне щепкой: "Мольер,
Ибсен, Гюго, Гейне, Гауптман, Мопассан, Метерлинк... Пиши, пиши еще!"
не только читали вслух книги, но обсуждали их, выносили приговоры, и
учитель, затеявший это, записывал суждения - из них составилась впоследствии
удивительная книга "Крестьяне о писателях" (она вышла с предисловием отца).
Но, разумеется, специальный корреспондент "Известий" попал в далекую деревню
не случайно. За пять тысяч километров от Москвы он приехал, чтобы защитить
учителя. Его травили там. Почему?
что творить революцию в окружении головотяпов чертовски трудно, потому что
героев окружают завистники, потому что невежество и бюрократизм не терпят
ничего смелого, революционного, живого. Вот и все. Разве это недостаточно?"
Кончался он так: "Давайте же запомним имя учителя: Адриан Митрофанович
ТОПОРОВ". И я запомнил это имя с детских лет.
котором я знал, что он-то и есть главный гонитель Топорова, антипод
Топорова, кровный враг Топорова... Почему торопился я? Потому, что глухая
алтайская деревушка, где побывал когда-то мой отец, и стала большим селом, в
котором я был накануне. Потому что при мне родители космонавта рассказывали
журналистам о Топорове: он учил Титовых, вывел Титовых в люди. Я понимал,
что завтра же это все появится в газетах, и тогда вряд ли этот человек,
сидящий передо мной, захочет быть откровенным.
истлели, да-а... Что ж, о теперешнем его не буду говорить: данных у меня
нет. Может, он и исправился. Вон Алексей Толстой графом был, а пользу таки
принес государству. Зачем старое поминать? Но статейкой вашей вы, товарищ
Аграновский, нам, старым борцам, плюнули в душу, да. Вся эта топоровщина...
власти? Ведь он коммуну строил, воевал с Колчаком.
опирается тяжело на палку... Господи, сколько уж лет минуло, старики оба, а
нет предела вражде, весь он пропитан старой злобой и продолжает обличать,
скрипучий голос его наливается вдруг тонкой силой, а я втянут в спор,
начатый отцом. Будто и не прерывался спор.
Топоров, он умело маскировался. Но материал кое-какой у нас был, а... Я
тогда работал в Косихе, заведовал школой. А рядом со школой была КК и РКИ.
Контрольная комиссия и Рабоче-Крестьянская Инспекция, серьезный орган по тем
годам. И мне предложили быть внештатным инспектором, хотя всего лишь
комсомолец. Но я парень был бойкий. Вызывают однажды и говорят: "Как
смотришь, поехать в школу "Майского утра"? Есть сигнал оттуда... Понимаешь,
н а д о". И я поехал, хотя зарплата там ниже. А о Топорове и не знал до
этого: "Есть там учитель... Присмотрись, собери материал, что плохого о нем
говорят и прочее".
Может, помнит, что был такой парень, который из коммуны выселял его, а
фамилию-то забыл. Что ж, человек я маленький, а он высоко себя ставил. Да,
высоко! Начитанный был, этого не отнимешь, а у меня какое образование? Имел,
конечно, опыт массово-политической работы с крестьянством, тут меня терли. А
он, Топоров, мог большие цитаты из Маркса-Ленина наизусть говорить, ловок!
Вы учтите обстановку, очень близко к сердцу я все принимал: вот он,
затаившийся враг, и я знаю, что враг, а поймать трудно. Ведь он и музыку
знал, и был у него оркестр, два даже - народных инструментов и такой, со
скрипками. Вообще-то ничего выдающегося, сейчас вон у нас какие капеллы, но
мы тогда считали, что это буржуазное влияние. Не я один, вышестоящие
товарищи приезжали и твердо на это указывали.
после попал мне в руки такой документ: "Чтением, тоскливыми скрипичными
мелодиями Чайковского и Римского-Корсакова учитель Топоров расслабляет
революционную волю трудящихся и отвлекает их от текущих политических
задач..." - это из докладной двух инспекторов окружного колхозсоюза.)
здоровался с немногими. Страшно самомнительный - это его недостаток. Мылся
всегда в своей бане. По-белому. Были случаи, я лично видел, отчитывал
мужиков, как барин какой: "Что у тебя, времени не было помыться?" Корову
имел свою, она стояла в общей стайке. Но молоко пил только от своей коровы.
Почему? - спрашивается. Молока в коммуне хватало, пять копеек литр. И всем
нам давали, а он свое пил молочко-то! Вот вам его моральный облик, самый
настоящий. Что нам еще не нравилось в его действиях? Вот эта книга Топорова
- в ней ведь бедняцкой прослойки, можно считать, нет. Бедняку не до книжек!
Я сам-то с Тюменской области, у нас хуже жили; я как приехал, все удивлялся,
как это на Алтае считают: десять гектаров - не кулак. И народ упрям, у нас
народ легче. У нас, скажем, у зырян, хлеб у кулака изымаешь, а он же тебя
яйцами угостит и на перину уложит, да-а... Вы учтите, тогда это все
болезненно воспринималось, не как сейчас. Почему один ходит с голой пузой, а
у другого смазные сапоги? Почему читкам этим привержен? Какое у него
прошлое?.. И как мы стали кулаков выявлять, так Топоров до того дошел, что
открыто на собрании выступил некоторым на защиту: мол, они воевали в
гражданскую и вообще труженики. Но белое оно и есть белое, его в красное не
перекрасишь, да! Все ж таки их раскулачили. Чья правота? Фамилии? Не помню
сейчас. Блиновых там было семей пятнадцать, полдеревни Титовых...
стекло: видит и не видит. Гордый! Знал ведь, что я приехал неспроста, и я
знал, что он знает, а ничем, видишь, не показал этого. Сквозь смотрел! Ну
ничего, материал мы все ж таки собрали. А уж когда перед КК и РКИ поставили
его, тут я сидел в центра, а он перед нами стоял. Час целый стоял...
Говорил-то он красно.
тайной даже - сказал же он мне об этом, до сих пор вспоминает с упоением: "Я
сижу - он стоит". Что еще? Топорова из коммуны в конце концов выжили, с
чтением книг покончили, оркестр разогнали, последнюю скрипку нашли на
чердаке и сломали мальчишки что-нибудь году в тридцать восьмом, просто
так... Степан Павлович Титов сказал мне о гонителях Топорова: "Зависть,
думаете? А умеют ли они завидовать? Это ведь тоже сильное чувство. Чтобы
завидовать, надо хотя бы понимать величие того, чему завидуешь. Нет, это
хуже зависти. Это желание извести, растоптать все, что лучше, умнее, выше
тебя... Как они только живут на свете?"
стекла очков, и я вижу, что за все эти годы он так ничего и не понял, не
разоружился и хоть встревожен визитом, а стоит на своем и все еще убежден,
что правильно прожил свою долгую, ровную, пустую жизнь.
охота. Но если сейчас появится опять про Топорова, да еще в похвалу, то это
для нас, старых борцов, будет оскорбление. Лучше вы не пишите. Не советую
вам, товарищ Аграновский. Что же тогда выйдет, что напрасно все? Зря? Это
было прекрасное время, лучшее время: преданным людям верили, несогласных
умели осадить, и все шло чинно-благородно. И учтите: мы не сами решали. Мы
только выполняли указания... Понимаете меня?
полагал свою удачной: учился помалу, других учил, дом выстроил себе уютный с
садом, и была в его положении устойчивость, и не было передряг. Он лукавит,
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Перумов Ник
Шилова Юлия