Чтение 28–й страницы книги ~325000 франков~

заработает ли он триста двадцать четыре тысячи семьсот франков вместо
трехсот двадцати пяти тысяч, уже не имело никакого значения для его
дальнейшей судьбы. Он мог даже немедленно бросить работу. Он уже скопил
сумму, нужную, для внесения залога за снэк-бар. Расчет делался с точностью
до сотен франков. Но он уже не мог рассуждать здраво, и такая простая
мысль не приходила ему в голову. Вот уже шесть месяцев как все его
существование было подчинено одной цели: проработать две тысячи двести
сорок четыре часа, отлить за это время двести одну тысячу девятьсот
шестьдесят карет и тем самым заработать триста двадцать пять тысяч
франков. Если бы у него хоть на секунду мелькнула догадка, что он может
отступить от этих цифр, он бы давно уже ушел с фабрики.

Он говорил себе: "Если я восстановил прерыватель, испортилось что-то в
самой системе. Я _должен_ прекратить работу до восьми утра, когда придут
механики. А потом ждать, пока они починят, и ждать, кто знает, сколько
часов, сколько дней!"

Он отсек, разъединил, сбросил, дождался красного глазка, вынул
сдвоенную игрушку...

"Сейчас мне раздавит пальцы. Нельзя допустить, чтобы мне раздавило
пальцы".

Он напряг все свое внимание.

Форма остается раскрытой десять секунд. Рука задерживается в ней всего
четыре секунды.

Бюзар старался как можно быстрее вынимать готовое изделие. Этим он
уменьшит опасность. Он стал вслух отсчитывать секунды. Ему удалось довести
это время до трех секунд, потом до двух с половиной. Таким образом, у него
оставалось в запасе семь, а затем и семь с половиной секунд.

Эх, была бы у него сейчас коробочка с макситоном, которую он всегда
носил в кармане рабочей куртки... Но после памятной ночи, проведенной в
кабаке Серебряной Ноги, Бюзар дал себе слово больше не прибегать к этому
возбуждающему средству. Он приписывал действию макситона то непреодолимое
желание пить, которое им овладело после первой рюмки рому. У него тогда
два дня мучительно болела голова...

Но сейчас он горько сожалел о том, что выбросил таблетки макситона в
гортензии, росшие под окном Мари-Жанны.

Бюзар снова стал считать секунды. Он тратил на извлечение карет те же
две с половиной, три секунды...

Ему пришло в голову, что, если заставить себя как можно напряженнее и
быстрее работать, это поможет бороться со сном. Он попробовал удержать тот
же темп, не отсчитывая секунды, по инерции.

Бюзар взглянул на часы: десять минут второго. Брессанца он разбудит в
три часа.

Когда он снова посмотрел на часы, было уже без десяти два. Он принялся
считать вслух: рука оставалась в форме четыре секунды и даже немного
дольше.

"Я потеряю пальцы", - мелькнуло у него в голове.

Он ждал, а вдруг что-нибудь вынудит его отойти от пресса: например,
опять закапризничает автомат. Он прислушивался, не загудит ли зуммер. Так
продолжалось довольно долго. Бюзар опять бросил взгляд на часы: пять минут
третьего. Он снова проверил себя: рука задержалась в форме больше шести
секунд.

Он подумал: "Плохо мое дело, наверняка оттяпает пальцы".

Он ждал, а вдруг кому-нибудь из рабочих отдавит руку раньше, чем ему.
Он услышит крик, бросит пресс и кинется на помощь. Всегда так бывает:
рабочие оставляют свои машины, чтобы помочь пострадавшему. Он поступит,
как все. А пока придет "скорая помощь", на часах уже будет три. И он
спасен.

Бюзар взглянул на часы: двадцать пять минут третьего. Он опять
проверил, сколько времени рука находилась в форме: шесть с половиной
секунд. Он отсек "морковку", разъединил кареты. И громко сказал:

- Так я доиграюсь!

Сбросил симметричные кареты в ящик. Он твердо решил:

"Сейчас я починю электрический прерыватель... Я спасен". Загорелся
красный глазок. Бюзар вынул, отсек, разъединил, сбросил, вынул, отсек...

Часы показывали сорок две минуты третьего. Раздался крик Бюзара.
Рабочий с ближайшего пресса тут же подбежал к нему. Рука Бюзара была
защемлена формой по самое запястье.

У него все еще был широко открыт рот, как будто он кричал, но не было
слышно ни звука. Рабочий подхватил его под мышки, чтобы не дать упасть.
Форма раскрылась. Бюзар рухнул на грудь рабочего. Подбежали остальные.
Один из рабочих уже звонил по телефону. А брессанец спал.

Давление в несколько тысяч килограммов Бюзару раздробило всю кисть...
Ожоги покрывали руку до самого локтя, так как расплавленная масса,
вытесненная из формы зажатой рукой, вытекла сквозь зазоры.

Бюзару наложили жгут. Прибыла карета "скорой помощи". Рабочие разошлись
по своим местам.

8

Если вы, проезжая через Бионну, зайдете в "Пти Тулон", вы всегда
застанете там одну и ту же картину.

В глубине зала, за одним из угловых столиков сидят любители тарока -
распространенной в Юрских горах игры в карты. У одного игрока нет руки. Из
рукава куртки торчит никелированное приспособление, нечто среднее между
щипцами и крючком. В этой искусственной кисти, прикрепленной, по-видимому,
к культяпке, безрукий держит сложенные веером карты. В течение дня игроки
сменяются, а безрукий остается сидеть все на том же диванчике в углу. Он
играет с самого раннего утра до поздней ночи, пока не закроется бистро.
Это Бернар Бюзар, владелец "Пти Тулона".

Время от времени он стучит своим стальным протезом по мраморной доске
столика, и немедленно к нему подбегает хозяйка, его жена - Мари-Жанна.

Бюзар сухо распоряжается:

- Получи с шестого номера, они хотят расплатиться.

- Сейчас.

- Пиво еле течет.

- Я спущусь в погреб и проверю, в чем дело.

- Папаше Вэнэ охота развлечься. Почему ты с ним неприветлива?

- Постараюсь быть любезнее.

- Улыбайся!

- Хорошо, - покорно отвечает Мари-Жанна.

Бюзар дает понять, что разговор окончен, стукнув по столику своей
металлической рукой. У игроков смущенный вид, Мари-Жанна убегает.

Чаще всего Бювар подзывает жену, чтобы заказать напитки:

- Налей всем еще по рюмке!

- Хорошо, - отвечает Мари-Жанна. - Повторить то же самое? - спрашивает
она игроков.

Одни просят коньяку, другие вина, а Бюзар всегда только рому. Он пьет с
утра до поздней ночи. По его виду не скажешь, что он пьян. Но к концу дня
кажется, что его глаза сходятся все ближе и ближе, и от этого у него
становится мрачное и злое лицо.

Мари-Жанна все такая же аккуратная, чистенькая, отшлифованная, как и в
прежние времена.

Однажды, это было через полгода после того, как они купили бистро, я
спросил Бюзара, почему он так суров со своей женой.

- Она шлюха, - заявил он в ответ.

Я принялся было ее защищать, но он сухо оборвал меня:

- Я знаю, что говорю. - И углубился в свои карты.

Мне пришлось много раз, окольными путями, возвращаться к этому вопросу,
прежде чем я добился от него объяснений.

После того как Бюзар потерял руку, владелец снэк-бара отказался
доверить ему свое заведение, опасаясь, что вид калеки отпугнет
посетителей. Да и как он будет обслуживать клиентов одной рукой?

Заработанные Бюзаром триста двадцать пять тысяч повезла в Лион
Мари-Жанна. Хозяин снэк-бара сказал ей:

- Я не хочу пользоваться печальным положением вашего жениха. - И
полностью вернул внесенные ранее триста семьдесят пять тысяч, несмотря на
договор, в котором была оговорена уплата неустойки.

Итак, Мари-Жанна вернулась в Бионну с семьюстами тысячами франков.
Бюзар находился еще в больнице. Ожоги на руке гноились, у него поднялась
температура, и он беспрерывно твердил:

- Я тут оставил руку, но сам я смоюсь.

Он вспомнил басню, которую учили в школе: лисица, чтобы вырваться из
капкана, перегрызла себе лапу. И Бюзар повторял в бреду:

- Я настоящая лиса.

Мари-Жанна скрыла от него крах их затеи.

В это же время Серебряная Нога объявил, что уезжает из Бионны. Здесь,
мол, негде развернуться его таланту организатора ночных увеселений. Он
решил купить бистро в Париже, около площади Бастилии, и продавал свой "Пти
Тулон" за два миллиона франков, из которых восемьсот тысяч просил
наличными.

Все, включая и обоих Морелей, уговаривали Серебряную Ногу спустить цену
с тем, чтобы Мари-Жанна могла купить это бистро. И впрямь Серебряная Нога
заломил слишком высокую цену. "Пти Тулон" не был таким уж доходным
заведением, чтобы платить за него два миллиона.

Целую неделю Серебряная Нога упорствовал и вдруг совершенно неожиданно
уступил. Мари-Жанна приобрела бистро за семьсот тысяч франков наличными и
миллион векселями, растянутыми на два года.

К тому времени, когда была подписана купчая, у Бюзара уже спал жар. Он
находился в состоянии прострации. Мари-Жанна, не вдаваясь в подробности,