выкрикивая ругательства, а сердце, застрявшее в горле, независимо от его
воли отчаянно ожидало острого удара в голову и падения в воду. "Вот это, я
боюсь умереть...", - мелькнуло у него.
колыхалось перед глазами и мчалось вкось, как в бредовом жару. Кто-то упал
рядом, нелепо вскинув подбородок, протянув вперед руки, выронившие автомат.
Солдат без оружия, возникнув худенькой мальчишеской спиной, на которой
подпрыгивал тощий вещмешок, обогнал Ермакова, зажимая простреленную кисть
окровавленной пилоткой. И вдруг, раскрыв удивленно рот, выкатив испуганные
глаза, мягко осел в воду, и она сомкнулась над ним.
валило с ног течение. Он хрипел:
медленно на слабеющих, дрожащих руках вытянул тело из воды. Он не мог
встать. Не было сил. Он не мог передохнуть. Он чувствовал, что лежит на
берегу перед немецкими танками и нет воли сдвинуться с места.
смутно увидел искаженное тревогой бледное лицо Жорки и вблизи его лица -
мокрый немецкий автомат, придавленный к земле синими пальцами.
остальные?..
остальные! Гляньте! Ноль целых!..
на берег, впиваясь обессилевшими локтями в глину, упираясь в нее
подбородками. Пули красным роем вились над ними, полосовали по воде.
ревом и грохотом выросло громадное тело танка, из открытого люка лучами
выбивался свет, - взвизгнул над головой вихрь пулеметных очередей, окатило,
как горячим паром, гарью бензина. Из-за танка, путаясь в треугольной
плащ-палатке, боком выскочил человек, присел, вздернул автомат. Ермаков
первый нажал спусковой крючок, и в тот же миг мимо уха промчалась шумящая
радуга. Вновь надвинулось впереди огромное туловище танка. Два человека
лежали на броне, и один прицельно стрелял сверху, другой прокричал что-то,
взмахнув рукой. Потом они исчезли. Ермаков задел ногой за мягкий бугор,
заметил пулемет, окоп, белое лицо в нем и выпустил в это лицо всю очередь.
Как в сыром колодце, Борис бежал, захватывая ртом воздух, тяжело спотыкаясь,
- сучья, колючие ветки острой проволокой цеплялись за ноги. Сзади вразброд
каркали автоматы, но этот звук, угасая, скользил мимо сознания, кровь
толчками стучала в висках, и единственное, что он твердо осознавал сейчас,
было - прорвались в лес.
безмолвие затопило все вокруг, сдавило его, как песчинку во тьме. Он не
услышал топота ног, движения за собой: никто не бежал за ним. Позади никого
не было. Он был один. Тогда, обдирая о кусты руки, он повернул обратно к
опушке, где замолкли отдельные очереди, и, расслышав хруст кустов в
темнеющем сумраке, вскинул автомат, прохрипел:
дыша друг другу в лицо.
отдал сумку Бульбанюка. Вот смотрите. Я видел, как он... Он успел в лес.
прислушиваясь, тихонько добавил: - Товарищ капитан, нам идти надо...
Прорвался же кто-нибудь!..
горькая прель гнилых папоротников. Ермаков сказал чужим голосом:
негромко и внятно окликнул: - Скляр! - И позвал громче и решительнее: -
Скляр! Сюда!
капель среди мокрых листьев, - недалекие людские голоса донеслись до них и
угасли.
между ними и теми голосами, что всплыли и оборвались в сырой чаще осеннего
леса.
Это мы!
утихающим, струящимся шумом. Кто-то, казалось, опасливо шел к ним через
кусты, едва уловимо похрустывали под ногами опавшие листья.
этот близкий, неуверенный голос; в ту же секунду оглушительный треск
распорол тишину, и Ермаков увидел, как Жорка с разбегу натолкнулся на что-то
огненное и острое, вылетевшее ему навстречу в грудь.
ответ прежнюю затаенную тишину.
струились капли:
крючок, автомат яростно заколотил в ключицу, как живой, и тотчас смолк -
весь диск вылетел единой длинной очередью, а палец еще торопил, дергал
крючок...
не мог перевести дыхание; оглушали глухие удары сердца.
смерть Жорка, и так же ощупью нашел его. Он лежал лицом вниз, приникнув
грудью к земле, в странном объятии раскинув руки. Ермаков охватил его за
обмякшие плечи, осторожно положил на спину, назвал по имени с открытой и
ненужной сейчас нежностью. Жорка, постанывая, еще дышал жарко и часто, но
Ермаков, прикоснувшись на его груди к чему-то горячему, вязкому и влажному,
понял, что все кончено с белокурым, отчаянным, веселым ординарцем командира
полка...
один-единственный из всего батальона, прорвавшийся сюда сквозь заслон танков
на берегу С ним были только сумка лейтенанта Прошина, сумка майора
Бульбанюка, документы и ордена братьев Березкиных, документы и ордена Жорки
Витьковского.
вокруг красные, широкие, бесформенные лица, вибрирующими перебоями гудят
танки. Он вздрагивал и, приходя в себя, чувствовал непроходящую тоску,
впившуюся в сердце. Прежде был он убежден, что любое чувство можно подавить,
но теперь он не мог этого сделать и не пытался. Память, не угасая даже в
мгновения забытья, была его мукой и наказанием, а он знал, что шел назад, к
Днепру, не ища дороги, сцепив зубы, будто что-то тупое и знобящее воткнулось
ему в грудь.
одиночество. Вечное одиночество. Я последний из батальона... Я остался один.
Так разве это не смерть? И зачем я еще живу, когда все погибли?.."
испытал жалости ни к этой боли, ни к себе: указательный палец другой руки
стал ощупью пробовать стальную упругость спуска. "Зачем? Стоило ли
прорываться такой ценой? Зачем? - подумал он, закрывая глаза, обливаясь
горячим потом. - Кто здесь судья? Я сам над собой. Убить себя - значит
оправдаться перед памятью и людьми?" И он почувствовал зависть к Бульбанюку,
у которого не было другого выхода.
впотьмах: "Что это? Здесь рядом дорога?.. А! Спасибо вам, вы сами на меня
идете. Я точно все рассчитаю. До патрона!.." Он усмехнулся одеревенелыми
губами и, расталкивая кусты, напрямик пошел на голоса, до судороги стискивая
ледяную рукоятку пистолета.
Ермаков и никак не мог вспомнить, в какой стороне были голоса.
повернувшись, увидел, как во тьме леса засветились огненные нити пуль. И он
пошел туда, на эти выстрелы, дрожа от злости и ненависти, с бешеной верой в
самого себя...
Посняков Андрей
Конюшевский Владислав
Орлов Алекс
Ильин Андрей
Пехов Алексей
Флинт Эрик