Чтение 28–й страницы книги ~Призвание варяга~

Он стоял, будто спал наяву. К нему подходили прочие латыши и клялись в
верности дому Уллманисов. Ибо в Лифляндии до сих пор в ходу обычаи Кровной
Мести.

Латыши - разумный народ и такие вещи кончались полюбовными сделками, -
в самом прямом смысле этого слова. Убийца казнился своими же родичами и
кто-нибудь из его родни брал в жены кого-то из родни им убитого. Крови тогда
"перемешивались" и "успокаивались".

Если б убийца был русским, его вздернули б, чтоб "не сдавать своего"
рижскому магистрату. Латыши б пошумели, но дело на том бы и кончилось. Но
убийца оказался казаком.

Да не просто казаком, но атаманом из "низовых", а уроженцы Нижнего Дона
всегда были "белой костью" в казацкой среде. Дело стряслось сразу за
подавлением Пугачева на Волге и Яике. Добавить к сим рекам Дон, да Кубань --
просто немыслимо...

Русские в своих предпочтениях решили держаться казаков. Теперь
сторонники дома Уллманисов клялись моему отцу в том, что будут убивать
казаков при первой возможности, когда бы и где бы их не увидели. А вместе с
казаками и -- вообще русских, ибо обычному латышу сложно знать разницу.

Теперь встаньте на место матушки. Она -- рижская градоначальница и
племянница Государыни, а тут собрались почти все "нацисты" и по очереди
клянутся убивать русских без сна и отдыха. (Заговорщицы желали "небольшой
потасовки" и думать не думали, что события примут столь мрачный и
необратимый характер!)

Матушке нужно было как-то выкручиваться -- она обещала тетке, что не
все мосты меж Россией и Ригой порушатся в одночасье. Так что она потом
говорила, что в эти минуты действовала скорей по наитию.

Матушка сразу толкнула меня к моему отцу:

- "Вот твой родитель. Пусть он ведет тебя на мятеж против твоей родной
бабушки!"

Говорят, отец сразу опомнился. Он чуть присел надо мной, обнял меня и
тихо шепнул (но так, чтоб все кругом слышали):

- "Ты -- Бенкендорф. Не дело тебе соваться в Месть Уллманисов. Когда
твоего прапрадеда против правил убил шведский король, русский царь принял
прадеда твоего и обещал ему дружбу и помощь. Пока руки Романовых не
запятнаны нашею Кровью, ты не смеешь идти против них без ущерба для Чести и
Бенкендорфов, и Уллманисов.

Забери свою мать и уходи, пока не узнал того, о чем обязан сказать
своей бабке -- Романовой".

Все зрители понимающе закивали, а отец поманил моего брата -- Яна
Уллманиса со словами:

- "Встань рядом, маленький Уллманис, и повторяй... Пока я жив, убийцы
моего деда умрут при встрече со мной".

Сегодня в Риге нет русских людей. Говорят, неизвестные сажают их на
корабль и вывозят в Залив. Через недельку они всплывают уже в прусских
водах, а Пруссия -- вне моей компетенции. Но это -- не важно.

Так уж повелось, что мои егеря были и остаются главной огневой мощью
имперской армии. В то же самое время служба в гусарах -- позор для всякой
уважающей себя русской семьи (причины я доложу). Регулярной армии всегда не
хватало дворян в легкую кавалерию. Сей недостаток по сей день покрывают
казаки.

Теперь вообразите себе, что имперские егеря при первом случае стреляют
в спину казакам, а те в любую минуту готовы обрушить сабли на егерей. "День
бойни" привел к разделенью имперских армий. На -- стремительную, но не
способную к прорыву, а только к заваливанию врага горами своих трупов. И --
невероятно мощную, умеющую взламывать "неприступные" рубежи, но... ужасно
медлительную.

(В этом и есть отличье "горячего латыша" от "казацкой вольницы". Казаки
хороши на словах, да в начале сражений. Когда ж они сыщут конец на нашем
штыке, итог всегда за варягом. Судьба ж что Емельке со Стенькой, что
Кондрату с Игнатом -- который век падает решкой.)

Опора Власти есть Сила. А Сила -- Армия. Две армии -- две Силы, две
партии. И я расскажу, как извечный спор славян, да варягов опять кончился
так же, как у Аскольда и Рюрика, иль Ярослава и Святополка.

Мистика. Иль правы те, кто считает, что вещи, народы и страны имеют
свою Судьбу и сколько бы раз не возникла какая-то ситуация -- она всегда
решится так, как уже и решалась.

Говорят, германцам (что немцам, что -- шведам) нельзя воевать с
Русью-матушкой. Говорят, что Россией могут править только германцы. Ибо
русский солдат -- лучший солдат мироздания, а вот русский царь -- ровно
наоборот.

Говорят, что в России нет и не будет добрых дорог. Зато нет и не будет
скверных дорог здесь - в Прибалтике. Ибо в России есть все, а у нас --
только камни. Вы в сие верите? Я -- верю.

Похороны павших в той страшной трагедии вылились в нечто особенное. Я
совершенно не помню подробностей, но рассказывают, что матушка шла впереди
похоронной процессии и держала в руках зажженную свечку, а меня с Дашкой
несли вслед за нею. На кладбище матушка целовала погибших, а все кругом
плакали.

Потом она хотела сказать надгробную речь, но тут закричали, что она -
женщина и жена убийцы всех этих людей и потому не смеет прощаться. Тут
возникла заминка, ибо члены магистрата почуяли, что панихида приобрела
характер политический и антирусский, а речи, какие бабушка простила б
племяннице, выйдут боком для прочего. Так они препирались, пока народ не
утратил терпенье и какая-то латышская бабушка не крикнула по-латышски:

- "Бенкендорфы издревле наши вожди и всегда говорили в таких случаях.
Пусть Бенкендорф скажет и на сей раз".

Матушка рассказывала, что в первый миг она не поняла, что латыши имеют
в виду, пока не увидала, что лица людей обращены в мою сторону. А я -
четырехлетнее дитя - устал ото всей этой церемонии и играл по рассказам с
какой-то веревочкой.

Меня поставили на пирамиду из гробовых крышек и просили сказать
что-нибудь. Я сперва не взял в толк, что хотят, а потом от обилья крестов и
распятий видно решил, что это какая-то служба на улице и прочел "Отче наш" и
"Верую". Представьте себе, что при первых же моих словах все бросились на
колени и стали молиться, говоря: "Чудо, чудо!"

Мой отец -- Карлис Уллманис был ревностным лютеранином и хотел, чтоб
все дети его выросли лютеранами. Поэтому он и выучил нас Писанию, как сумел.
Лютерово учение тем и отлично от католичества, что католики отправляют
службы на латыни, а мы - на родном языке. Вот латыш Карлис Уллманис и выучил
меня - Александра Карла фон Бенкендорфа молитве на своем родном латышском
языке. Но рижане настолько привыкли к тому, что бароны говорят лишь
по-немецки, что молитва неразумного мальчика и показалась им чудом,
ниспосланным Богом для ободрения в страшный час.

Это был холодный, ветреный день, - в начале осени в Риге бывают такие
дни, и свечи у многих собравшихся задувало. Поэтому, когда матушка после
этой молитвы, поднялась на крышки гробов, прикрывая свечу от ветра руками,
это было - нормально. А матушка заговорила о том, что:

"Господь дал нам знак. И хорошо, что сегодня такая погода - само Небо
скорбит вместе с нами. И хорошо, что дует такой сильный Ветер - он быстро
сушит нам слезы. И хорошо, что в наших руках наши свечи - мы видим, как слаб
Божий Огонь перед лицом сего свирепого Ветра.

Так дуй же Ветер! Выдуй же Огонь из нашей свечи! Ведь Ветер был и нет
его, а Огонь - остается.

Ну, дуй же Северный Ветер! Вот Наш Огонь - Огонь победит Ветер!"

С этими словами матушка вдруг подняла свою свечу вверх и первый же
порыв ветра едва не задул ее. Все ахнули, а потом кто-то крикнул: "Горит!
Горит!"

И верно, - огонек матушкиной свечи превратился в тоненькую, мерцающую
ниточку и все казалось, что ветер вот-вот задует его, но огонек отчаянно
трепыхался и люди снова заговорили: "Чудо, чудо..."

Тут матушка резко подняла свечу к самому небу и закричала громовым
голосом:

- "Дай знак Господи! Дай знак нам, детям твоим", - вдруг тучи на миг
раздвинулись и на матушку упал ослепительный луч, и она прошептала на целую
площадь -- "Огонь победит Ветер".

С этими словами она спрыгнула с крышек и, поцеловав ближнюю погибшую,
приладила свечу меж ее мертвыми пальцами и велела всех заколачивать. Все
вспоминают, что свеча, прикрытая стенками гроба, сразу же загорелась ровным,
покойным светом. А люди заговорили:

"Господь подал нам новый знак - нас ждет Царствие Небесное. Огонь
победит Ветер".

Впрочем, надобно сделать одно добавление. Когда я стал немного
постарше, я как-то спросил, почему не приехала комиссия из Синода, дабы
расследовать все эти чудеса. Матушка долго смотрела на меня ошалелым
образом, а затем не то всхлипнула, не то задавила в себе смех и ушла в свою
комнату. Вернувшись оттуда, она передала мне письмо с вензелями моей
бабушки, датированное осенью того самого 1787 года.

В письме было много всяких банальностей и прочей ерунды, а
заканчивалось оно так:

"Приезжай-ка ко мне, милочка, скучно мне тут одной - никто не
повеселит, не позабавит. А помнишь, как ты представляла мне античных героев
в трагедиях? Лучше чем все мои девки - жаль, что так впустую пропал твой
сценический дар. Иль - не пропал?

А помнишь какие ты делала фейерверки на праздник? А помнишь тот фокус с
"негасимой свечой", который ты мне как-то показывала? Невероятно, что могут
сделать эти растворы селитры, серный порошок и этот - порошковый никель, или
как его там? Да, - НИКЕЛЬ. Любопытно - в немецком "Nick" - означает "черт".