Александре I, сломали дыбу, станки пыточные, чистили тюрьмы. Чередин еще
распоряжался всем. Он тут и жил, при мне еще. Он рассказывал, как Пугачева при
нем пытали,-- это еще мой отец помнил... И Салтычиху он видел здесь, в этой
самой комнате, где мы теперь сидим... Потом ее отсюда перевезли в Ивановский
монастырь, в склеп, где она тридцать лет до самой смерти сидела. Вот я ее
самолично видел в Ивановском монастыре... Она содержалась тогда в подземной
тюрьме, выглядывала сквозь решетку, в окошечко, визжала, ругалась и плевалась на
нас. Ее никогда не отпирали, и еду подавали в это самое единственное окошечко.
Мне было тогда лет восемь, я ходил в монастырь с матерью и хорошо все помню..."
Прошло со времени этой записи больше двадцати лет. Уже в начале этого столетия
возвращаюсь я по Мясницкой с Курского вокзала домой из продолжительной
поездки--и вдруг вижу; дома нет, лишь груда камня и мусора. Работают каменщики,
разрушают фундамент. Я соскочил с извозчика и прямо к ним. Оказывается, новый
дом строить хотят. -- Теперь подземную тюрьму начали ломать,--пояснил мне
десятник. -- А я ее видел,-- говорю. -- Нет, вы видели подвальную, ее мы уже
сломали, а под ней еще была, самая страшная: в одном ее отделении картошка и
дрова лежали, а другая половина была наглухо замурована... Мы и сами не знали,
что там помещение есть. Пролом сделали, и наткнулись мы на дубовую, железом
кованную дверь. Насилу сломали, а за дверью--скелет человеческий... Как сорвали
дверь-- как загремит, как цепи звякнули... Кости похоронили. Полиция приходила,
а пристав и цепи унес куда-то. Мы пролезли в пролом, спустились на четыре
ступеньки вниз, на каменный пол; здесь подземный мрак еще боролся со светом из
проломанного потолка в другом конце подземелья. Дышалось тяжело... Проводник мой
вынул из кармана огарок свечи и зажег... Своды... кольца... крючья... Дальше
было светлее, свечку погасили. -- А вот здесь скелет на цепях был. Обитая ржавым
железом, почерневшая дубовая дверь, вся в плесени, с окошечком, а за ней
низенький каменный мешок, такой же, в каком стояла наливка у старика, только с
каким-то углублением, вроде узкой ниши. При дальнейшем осмотре в стенах
оказались еще какие-то ниши, тоже, должно быть, каменные мешки. -- Я приду
завтра с фотографом, надо снять это и напечатать в журнале. -- Пожалуйста,
приходите. Пусть знают, как людей мучили. Приходите. Я вышел на улицу и только
хотел сесть на извозчика, как увидел моего товарища по журнальной работе--
иллюстратора Н. А. Богатова. -- Николай Алексеевич, есть у тебя карандаш? --
останавливаю его. -- Конечно, я без карандаша и альбома --ни шагу. Я в кратких
словах рассказал о том, что видел, и через несколько минут мы были в подземелье.
Часа три мы пробыли здесь с Богатовым, пока он сделал прекрасную зарисовку,
причем десятник дал нам точные промеры подземелья. Ужасный каменный мешок, где
был найден скелет, имел два аршина два вершка вышины, ширины--тоже два аршина
два вершка, а глубины в одном месте, где ниша,-- двадцать вершков, а в другом --
тринадцать. Для чего была сделана эта ниша, так мы и не догадались. Дом сломали,
и на его месте вырос новый. В 1923--1924 годах, на месте, где были "Мясницкие"
меблированные комнаты, выстроены торговые помещения. Под ними оказались
глубоченные подвалы со сводами и какими-то столбами, напоминавшие соседние
тюрьмы "Тайного приказа", к которому, вероятно, принадлежали они. Теперь их
засыпали, но до революции они были утилизированы торговцем Чичкиным для склада
молочных продуктов. По другую сторону Мясницкой, в Лубянском проезде, было
владение Ромейко. В выходящем на проезд доме помещался трактир Арсентьича,
задний фасад которого выходил на огромнейший двор, тянувшийся почти до
Златоустовского переулка. Двор был застроен оптовыми лавками, где торговали
сезонным товаром: весной--огурцами и зеленью, летом--ягодами, осенью-- плодами,
главным образом яблоками, а зимой--мороженой рыбой и круглый год--живыми раками,
которых привозили с Оки и Волги, а главным образом с Дона, в огромных плетеных
корзинах. Эта оптовая торговля была, собственно, для одних
покупателей--лотошников и разносчиков. В начале девяностых годов это огромное
дело прекратилось, владения Ромейко купил сибирский богатей Н. Д. Стахеев и
выстроил на месте сломанного трактира большой дом, который потом проиграл в
карты, Позади "Шиповской крепости" был огромный пустырь, где по зимам торговали
с возов мороженым мясом, рыбой и птицей, а в другое время -- овощами, живностью
и фруктами. Разносчики, главным образом тверские, покупали здесь товар и ходили
по всей Москве, вплоть до самых окраин, нося на голове пудовые лотки и поставляя
продукты своим постоянным покупателям. У них можно было купить и крупного
осетра, и на пятак печенки для кошки. Разносчики особенно ценились хозяйками
весной и осенью, когда улицы были непроходимы от грязи, или в большие холода
зимой. Хороших лавок в Москве было мало, а рынки -- далеко. Как-то, еще в
крепостные времена, на Лубянской площади появился деревянный балаган с
немудрящим зверинцем и огромным слоном, который и привлекал главным образом
публику. Вдруг по весне слон взбесился, вырвал из стены бревна, к которым был
прикован цепями, и начал разметывать балаган, победоносно трубя и нагоняя страх
на окружившие площадь толпы народа. Слон, раздраженный криками толпы, старался
вырваться, но его удерживали бревна, к которым он был прикован и которые
застревали в обломках балагана. Слон уже успел сбить одно бревно и ринулся на
толпу, но к этому времени полиция привела роту солдат, которая несколькими
залпами убила великана. Теперь на этом месте стоит Политехнический музей.
Полтораста лет стоит на Тверской дом, в котором помещается теперь Моссовет.
Выстроил его в 1782 году, по проекту знаменитого архитектора Казакова, граф
Чернышев, московский генерал-губернатор, и с той поры дом этот вплоть до
революции был бессменно генерал-губернаторским домом. Фасадом он выходит на
Советскую площадь, которая называлась Скобелевской, а ранее того--Тверской
площадью. В этом доме происходили торжественные приемы и блестящие балы,
устраивать которые особенно любил в восьмидесятых годах князь В. А. Долгоруков,
правивший столицей в патриархальном порядке. На его балах бывала вся Москва, и в
роскошных залах, среди усыпанных бриллиантами великосветских дам и блестящих
мундиров, можно было увидеть сапоги замоскворецких миллионеров, поддевку
гласного Давыда Жадаева и долгополый сюртук ростовщика Кашина... Ростовщики и
даже скупщики краденого и содержатели разбойничьих притонов бывали на этих
балах, прикрытые мундирами благотворительных обществ, в которые доступ был
открыт всем, кто жертвует деньги. Многие из них даже получали чины и ордена, ими
прикрывали свои преступные дела, являясь недоступными для полиции. Подъезжает в
день бала к подъезду генерал-губернаторского дворца какой-нибудь Ванька Кулаков
в белых штанах и расшитом "благотворительном" мундире "штатского генерала",
входит в вестибюль, сбрасывает на руки швейцару соболью шубу и, отсалютовав с
вельможной важностью треуголкой дежурящему в вестибюле участковому приставу,
поднимается по лестнице в толпе дам и почетных гостей. А пристав, бывший
гвардейский офицер, принужден ему ответить, взяв под козырек, как гостю
генерал-губернатора и казначею благотворительного общества, состоящего под
высочайшим покровительством... Ну как же после этого пристав может составить
протокол на содержателя разбойничьего притона "Каторга", трактира на Хитровом
рынке?! Вот тут-то, на этих балах, и завязывались нужные знакомства и
обделывались разные делишки, а благодушный "хозяин столицы", как тогда звали
Долгорукова, окруженный стеной чиновников, скрывавших от него то, что ему не
нужно было видеть, рассыпался в любезностях красивым дамам. Сам князь, старый
холостяк, жил царьком, любил всякие торжества, на которых представительствовал,
В известные дни принимал у себя просителей и жалобщиков, которые, конечно,
профильтровывались чиновниками, заблаговременно докладывавшими князю, кто и
зачем пришел, и характеризовавшими по-своему личность просителя. Впрочем, люди,
знакомые князю, имели доступ к нему в кабинет, где он и выслушивал их один и
отдавал приказания чиновникам, как поступить, но скоро все забывал, и не всегда
его приказания исполнялись. Много анекдотов можно было бы припомнить про
княжение Долгорукова на Москве, но я ограничусь только одним, относящимся,
собственно, к генерал-губернаторскому дому, так как цель моих
записок--припомнить старину главным образом о домах и местностях Москвы. В конце
семидесятых годов в Москве работала шайка "червонных валетов", блестящих
мошенников, которые потом судились окружным судом и были осуждены и сосланы все,
кроме главы, атамана Шпейера, который так и исчез навеки неведомо куда. Самым
интересным был финал суда: когда приговор был прочитан, из залы заседания вышел
почтенный, профессорского вида, старик, сел на лихача, подозвал городового,
передал ему конверт, адресованный на имя председателя суда, и уехал. В конверте
оказалась визитная карточка Шпейера, и на ней написано карандашом: "Благодарю за
сегодняшний спектакль. Я очень доволен. Шпейер", Вот этот самый Шпейер, под
видом богатого помещика, был вхож на балы к В. А. Долгорукову, при первом же
знакомстве очаровал старика своей любезностью, а потом бывал у него на приеме, в
кабинете, и однажды попросил разрешения показать генерал-губернаторский дом
своему знакомому, приехавшему в Москву английскому лорду. Князь разрешил, и на
другой день Шпейер привез лорда, показал, в сопровождении дежурного чиновника,
весь дом, -двор и даже конюшни и лошадей. Чиновник молчаливо присутствовал, так
как ничего не понимал по-английски. Дня через два, когда Долгоруков
отсутствовал, у подъезда дома остановилась подвода с сундуками и чемоданами,
следом за ней в карете приехал лорд со своим секретарем-англичанином и приказал
вносить вещи прямо в кабинет князя... Подробности этого скандала я не знаю,
говорили разно. Известно только, что дело кончилось в секретном отделении
генерал-губернаторской канцелярии. Англичанин скандалил и доказывал, что это его
собственный дом, что он купил его у владельца, дворянина Шпейера, за 100 тысяч
рублей со всем инвентарем и приехал в нем жить. В доказательство представил
купчую крепость, заверенную у нотариуса, по которой и деньги уплатил сполна. Это
мошенничество Шпейера не разбиралось в суде, о нем умолчали, и как разделались с
англичанином--осталось неизвестным. Выяснилось, что на 2-й Ямской улице была
устроена на один день фальшивая контора нотариуса, где и произошла продажа дома.
После этого только началась ловля "червонных валетов", но Шпейера так и не
нашли. Вся Москва об этом молчала, знал только один фельетонист "Современных
изве стай", Пастухов, но с него Долгоруков взял клятву, что он никогда не
заикнется об этом деле. Много лет спустя Пастухов, по секрету, на рыбной ловле,
рассказал мне об этом факте, а потом подтвердил его мне известный в свое время
картежник Н. В. Попов, близко знавший почти всех членов шайки "червонных
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий