спросил, как ее зовут по имени и отчеству. А ночью Людмила Николаевна
ходила по палубе.
ветер. А над головой светили звезды, и не было утешения и покоя в этом
жестоком, из огня и льда небе, стоявшем над ее несчастной головой.
27
распоряжение продлить рейс до Саратова, погрузить на пароход раненых из
саратовских госпиталей.
чемоданы, пакеты, укладывали их на палубе.
казалось, по-иному зашумела вода за кормой, по-иному, тревожней застучала
пароходная машина.
поблескивающая стеклами, в клочьях фабричного, паровозного дыма.
завязались в дороге знакомства.
Желтолицый человек в бекеше генеральского сукна откозырял старухе,
поздоровался с мальчиками за руку.
исчезли, точно и не было их.
дышаться среди людей, объединенных одной судьбой, трудом, горем.
28
человеком; споткнувшись, он толкнул ее и выругал грязными словами.
взвозу и остановилась, тяжело дыша, оглянулась. Пароход белел внизу между
пристанских серых амбаров и, словно поняв ее, негромко, отрывисто
протрубил: "Иди уж, иди". И она пошла.
отпихивали старых и слабых. Слепой в красноармейской шапке, видимо,
недавно выпущенный из госпиталя, не умея еще одиноко нести свою слепоту,
переминался суетливыми шажками, дробно постукивал палочкой перед собой. Он
по-детски жадно ухватился за рукав немолодой женщины. Она отдернула руку,
шагнула, звеня по булыжнику подкованными сапогами, и он, продолжая
цепляться за ее рукав, торопливо объяснял:
мостовую.
году, пережитый ею в детстве; мор 1930 года? Жизнь, полная по края нужды?
вероятно, с невыносимой пронзительностью увидел своими слепыми глазами
самого себя в съехавшей набок шапке, бессмысленно машущего палкой.
ненависть к безжалостному, зрячему миру. Люди, толкаясь, лезли в вагон, а
он стоял, плача и вскрикивая. А люди, которых Людмила с надеждой и любовью
объединила в семью труда, нужды, добра и горя, точно сговорились вести
себя не по-людски. Они точно сговорились опровергнуть взгляд, что добро
можно заранее уверенно определить в сердцах тех, кто носит замасленную
одежду, у кого потемнели в труде руки.
прикосновением наполнило ее холодом и тьмой тысячеверстных, нищих русских
просторов, ощущением беспомощности в жизненной тундре.
проговорила:
ли они, как окаменели, не желали подвинуться.
саратовской женской гимназии. Зимним утром она сидела за столом, болтая
ногами, и пила чай, а отец, которого она обожала, намазывал ей маслом
кусок теплого калача... Лампа отражалась в толстой щеке самовара, и не
хотелось уходить от теплой руки отца, от теплого хлеба, от тепла самовара.
самоубийц, умирающих в больницах детей, а одно лишь тепло, тепло, тепло.
крупа, - Александра Владимировна назвала ее Соней в честь Софьи Львовны
Перовской. На этом же кладбище, кажется, и дедушка похоронен.
лежал Толя.
ощутила госпитальный воздух, такой тягучий и липкий, что даже измученные
морозом люди не радовались его теплу, а вновь хотели уйти от него на
мороз. Она прошла мимо уборных, где сохранились дощечки "для мальчиков" и
"для девочек". Она прошла по коридору, и на нее пахнули кухни, она прошла
еще дальше и через запотевшее окно разглядела сложенные во внутреннем
дворе прямоугольные ящики-гробы, и снова, как у себя в передней с
нераспечатанным письмом, она подумала: "О Боже, если б сейчас упасть
мертвой". Но она пошла большими шагами дальше, ступила на ковровую серую
дорожку и, пройдя мимо тумбочек со знакомыми ей комнатными растениями -
аспарагусами, филодендронами, - подошла к двери, на которой рядом с
дощечкой "четвертый класс" висела сделанная от руки надпись:
"регистратура".
тучи, ударил в окна, и все вокруг засияло.
длинном сиявшем на солнце ящике, говорил ей:
счастье, что не встретили нашего коменданта, не раздевши, в пальто, он бы
вам дал жизни... так-так... ну вот, значит, Шапошников... Да-да, он самый,
лейтенант, правильно.
фанерного ящика, и казалось, она стоит перед Богом, и в его воле сказать
ей слово жизни либо слово смерти, и вот он на миг замешкался, не решил
еще, жить ее сыну или умереть.
29
Толе сделали еще одну, третью, операцию. Операцию производил военврач
второго ранга Майзель. Операция была сложная и длительная, более пяти
часов Толя находился под общим наркозом, дважды пришлось вводить в вену
гексонал. Никто из госпитальных военных и клинических университетских
хирургов подобной операции в Саратове не производил. Известна была она по
литературным источникам, американцы в военно-медицинском журнале за 1941
год поместили ее подробное описание.
рентгеновского исследования длительно и откровенно беседовал доктор
Майзель. Он объяснил лейтенанту характер тех патологических процессов,
которые происходили" в его организме после ужасного ранения. Одновременно
хирург откровенно рассказал о риске, сопутствующем операции. Он сказал,
что врачи, консультировавшие вместе с ним, не единогласны в своем решении,
- старый клиницист, профессор Родионов был против операции. Лейтенант
Шапошников задал доктору Майзелю два-три вопроса и тут же в рентгеновском
кабинете, после короткого размышления, согласился оперироваться. Пять дней
ушло на подготовку к операции.
четвертом часу. При операции присутствовал начальник госпиталя военный
врач Димитрук. По отзывам врачей, наблюдавших за операцией, она прошла
блестяще.
неожиданные, не предусмотренные в литературном описании трудности.
хорошего наполнения, без выпадений.
почувствовал себя плохо и вынужден был на несколько минут прервать работу.
Доктор-терапевт Клестова дала ему валидола, после чего Майзель уже не
делал перерывов до конца работы. Однако вскоре после окончания операции,
когда лейтенант Шапошников был транспортирован в бокс, у доктора Майзеля
произошел тяжелый приступ стенокардии. Лишь повторные инъекции камфары и
прием жидкого нитроглицерина ликвидировали к ночи спазм сосудов. Приступ