Борису давал бодрый совет: - Ты, парень, не скисай! Имайся за травку-то,
имайся за вешнюю. Она выташшыт. В ей, знаешь, какая сила. Камень колет! А
это хто же, а? Хто же это?! Клюв-от кочергою?
Кулик, и все!
тебя, окаянного!..
остались под Москвою. Реденько прокалывали ночь огоньки российских деревень,
набегали россыпью станционные фонари, вспышки их за окном были похожи на
разрывы зенитных снарядов. Стук колес напоминал перестрелку, буханье вагонов
по стыкам - разрывы бомб.
для него тоже онемел. Он смотрел на мир как бы уже со стороны. "Зачем все
это? Для чего? Ну что он, вот этот мужичонка, радующийся воскресению своему?
Какое уж такое счастье ждет его? Будет вечно копаться в земле, а жить
впроголодь, и однажды сунется носом в эту же землю. Но, может, в самом
воскресении есть уже счастье? Может, дорога к нему, надежда на лучшее - и
есть то, что дает силу таким вот мужикам, миллионам таких мужиков".
расклеенную ветром но стеклу,срубленное дерево, худых коров на полях,
испитых детишек на станциях.
Лиц пастуха и пастушки он уже не помнил, и выходило: похожи они на мать, на
отца, на всех людей, которых он знал когда-то.
на свете, не выбирая выражений. Стучит молотком по крышке буксы и кроет,
по-чалдонски растягивая букву "е". Нахлынуло: пристань, пропахшая соленым
омулем, старая дамба, березы над нею, церкви с кустами на куполах, крестики
стрижей в небе.
подошла к Борису, приложила ладонь на его лоб.
картоне; глаза начищенно блестели, горя последним накалом; губы поплясывали
- никак не мог согреться, хотя температура держалась у него высокая.
засуетилась, сбегала в топку вагона, налила в грелку воды, услужливо
присунула ее к ногам.
а тебя что-то гнетет.- Арина похлопывала по одеялу, байкала его, как малое
дитя, но убаюкалась сама. Губы ее приоткрылись, веки беспокойно подрагивали
и во сне. Доверчивостью веяло от этой девушки с приплюснутым носом, с
соломенно-прямыми волосами, выбившимися из-под косынки на лоб.
девушка, но все-таки она приблизила к нему образ той женщины, которую память
не удержала, сохранив лишь глубокие, невзаправдашно красивые глаза и ночной
пожар за окном, да еще ее дыхание теплое-теплое и слова, смысл которых
постиг он позднее: "Вот и помогла я фронту".
остановилась в нем, и тоска та красной корью испекла его душу. "Я тоже
маленько помог фронту".
разговаривать умеешь? Какая печаль-то у тебя?
заболело...- Мелкий кашель встряхнул его, зашекотало нутро.
рвалось.
какой нехороший.
запасались продуктами, топливом и разным другим снаряжением, Борис вышел из
забытья еще раз, услышав музыку, доносившуюся с крыши насупленного, темного
от копоти вокзала. Он напрягся. Чумазый вокзал с облупленными стенами,
черные, грязные пути, грачи на черных тополях, и вагоны, и дома незнакомого
города, раскиданные по пригоркам, и люди с голодной тупостью в глазах - все
начало окрашиваться в сиреневый цвет. Погружаясь в него, молодел,
обновлялся, делался приглядней мир, а из станционного дыма вдруг явилась
женщина с фанерным чемоданом, та единственная женщина, которую он уже с
трудом, по глазам только и узнавал, хотя прежде думал, что в любой толпе,
среди всех женщин мира смог бы узнать ее сразу.
Дрогнуло лицо ее - она шагнула к поезду, но тут же отступила назад и уже без
интереса пробегала взглядом по другим окнам, другим поездам.
спрашивала лейтенанта, тряся его, а он тянулся к окну вагона, мычал и от
усилия закашлялся. Музыки он уже не слышал - перед ним лишь клубился
сиреневый дым, и в загустевшей глуби его плыла, качалась, погружаясь в
небытие, женщина со скорбными бездонными глазами богоматери.
выдувало золу, сделалось сквозно и совсем свободно внутри.
вагонов, пузыристый дождь омывал стекла. Впереди по-ребячьи бесшабашно
кричал паровоз, в пристанционных скверах, мелькавших мимо, беззвучно кричали
грачи, скворцы шевелили клювами.
и вместе с уходящими вдаль громами билось тише и реже, тише и реже. Поезд
оторвался от рельсов и плыл к горизонту, в нарождающийся за краем земли
тихий, мягкий мрак.
исчахлую, жестяную грудь и выкатилось из нее, булькнуло в бездонном омуте за
окном вагона.
заря, возникшая из-под грозовых туч. Свет зари постепенно сузился в щелочку,
потом потух, и заря остыла в остекленевших зеницах.
улыбке. Арина попятилась, закричала, уронила кувшин с водой, бросилась
бежать по вагону и торкнулась в тамбурное стекло, забыв повернуть ручку
двери.
Прикрытый палаткой, среди поленниц дров, среди ящиков, старых носилок и
прочего скарба ехал он целую ночь по степи. Потом еще ночь, еще ночь -
мертвого не могли сдать, с мертвым возни даже больше, чем с живым
ранбольным. В безлесом южном Приуралье, на глухом полустанке мертвого
выгрузили, оставив при нем Арину, чтобы она похоронила покойного лейтенанта
по всем человеческим правилам и дожидалась санпоезда обратным рейсом.
где нет кладбища. Если кто умирал на полустанке, его отвозили в большое
степное село. Начальник полустанка сказал, что земля в России повсюду своя,
сделал домовину из досок, снятых с крыши старого пакгауза, заострил
пирамидку из сигнального столбика, отслужившего свой век. Двое мужчин -
начальник полустанка и сторож-стрелочник, да Арина отвезли лейтенанта на
багажной тележке в степь и предали земле.
могилой фронтовика, Арина, пронзенная печальной минутой, винясь за бедный
похоронный обряд, горестно покачала головой:
оглядывалась, ровно бы на что еще надеясь, утирала глаза рукой, измазанной
землею.
остановок, сгружая на больших станциях больных с обострившимися ранениями.
Ростов-на-Дону, Краснодар, станица Тимашовская, Балашов - всюду госпиталя
переполнены,- война шла уже долго. В стационарных госпиталях скопились
"отстойники" - больные с трудноизлечимыми ранениями, и хотя их комиссовали
недолеченными домой, для дальнейшего лечения по месту жительства, пачками
отсылали в нестроевые части с "остаточными явлениями", случалось - и на
фронт, в действующую армию сплавляли с сочащимися ранами, со свищами,
припадками - все равно госпитали оставались перегруженными.
продуктами, медикаментами - и погнали по новому адресу, в город Джамбул,
намекнув, что и в Джамбуле могут раненых не принять.
надеясь на сознательность и патриотизм советских людей. Все равно где-нибудь
да сжалятся, разбросают больных там-сям, разместят сверх всякой нормы,
растычут по коридорам, подсобным и служебным помещениям, разделят лекарства,
которых и без того катастрофически недостает, сварят суп и кашу пожиже,
будут сутками стоять хирурги возле операционных столов, спасая загнивших в
долгом пути раненых людей, будут медсестры и няни падать от сверхусталости.
умело отчитаются, их похвалят и наградят...
Черепнин Владимир
Орлов Алекс
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Круз Андрей
Зыков Виталий