метался по берегу. Наверху начал работать немецкий пулемет. Всплески
появились на воде. Слева - направо. Справа - палево. Вначале далеко впереди,
но постепенно приближаясь. Одна лошадь ушла под воду, другая... Широкая
рыжая мокрая спина несколько раз показалась из воды на середине, потом волны
сомкнулись над ней. Пулемет наверху еще некоторое время сеял по воде
всплески. Наконец и он смолк. Только жеребенок бегал по берегу, пугаясь
волн, и ржал жалобно. По-прежнему блестел на солнце Днестр, словно ничего не
случилось, а место внизу, где разорвался снаряд, уже было занято другими
стеснившимися повозками.
странно прозвучавшим, потерянным голосом. У него дрожали губы.
Бабин отошел, тяжело сел на место. А старший лейтенант все стоял рядом со
своим затоптанным в песок пистолетом, не решаясь поднять его, ни на кого не
глядя, и все старались не глядеть на него. Что-то незримо отделило его от
нас.
полголовы ниже его,- жмурясь брезгливо и жалостливо, дернул раз, другой,
оставив на плечах клочья порванной гимнастерки. И оба раза старший лейтенант
качнулся. Мертвенно-бледный, он стоял как неживой, и казалось, сейчас упадет
на песок.
покойника. Поднял пистолет, обдув от песка, оглянулся, как бы не зная, куда
деть.
закрыл его; но тут же он снова показался. Он шел у воды по мокрому песку
среди обломков и разбитых машин куда-то на левый фланг.
поднять бойцов! Коммунисты - вперед! Вперед, не останавливаясь! Не лежать
под огнем! Когда сзади смерть, люди на пулеметы полезут.
возбуждение передается всем. Я начинаю дрожать. Это уже не от малярии.
танки не сделают. Не могут они давить своих!
огнем поддерживать пехоту! И - вперед! Вперед! Другого спасения нет.
голенище брезентового сапога, в лице его отчетливо проступило жесткое,
решительное выражение.
лейтенант. Кричит поверх голов: - На левом фланге Брыль. Справа - Караев. В
центре поведу я.
ожесточившиеся, прижатые к Днестру, мы ждали последнего боя с мрачной
решимостью. Пути назад не было. И надежды тоже не было. Сейчас нам начинает
казаться, что это возможно: прорваться сквозь огонь. Сколько осталось до
артподготовки? Никто не знает. Может быть, она начнется сейчас. Торопясь, мы
расходимся. В последний момент Бабин задерживает меня:
Маклецов. Жар сжигает eго. Он все время пьет из фляжки и тут же опять
облизывает сухим языком вспухшие, лоснящиеся губы - они у него какие-то
багровые. Мне кажется, это от жары и солнца у него быстрей идет заражение.
Глаза от температуры маслянистые, в них неспокойный горячечный блеск.
от боли.
не глядеть на него.
туго набитую санитарную сумку, Рита бежит туда, мелькая пыльными голенищами
сапог. Не добежав, останавливается: пехотинцы уже волокут убитого вниз,
спиной по песку. Если так продлится, он выбьет нас по одному.
близкий и далекий берег, где ему уже никогда не быть.
раньше, кто позже - это мы вот после боя поглядим, кому какой черед.
жиже крошки желтого жира и мясо крупными волокнами.
тошнит. Рита тоже не хочет есть. Бабин ест один. Достает мясо пальцами и
жует без хлеба, прислушиваясь к выстрелам наверху. Виски то западают
глубоко, то надуваются. А Рита смотрит на него. Как смотрит! Кто она ему?
Жена? Мать? Вот такого, худого, желтого, вымученного лихорадкой, она любит
его еще больше. Я не могу видеть, как она смотрит на него.
раскинуты на песке подошвами в нашу сторону, а сам в воде до пояса.
Накатывается волна, подпирает его под затылок, под спину, и немец как будто
силится сесть. Потом волна отходит, он падает навзничь, раскинув руки.
говорю Бабину:
концов, здесь раненые.
вами! Встаю и иду в роту Маклецова. По крайней мере, не видеть все это.
приползают еще восемь: раненые. В окровавленных бинтах, многие без
гимнастерок. Один в разорванной тельняшке, прижав к животу забинтованную
руку, раскачивается взад-вперед, словно ребенка укачивает. Рядом с ним
пехотинец, вытянув длинные худые ноги в обмотках, щелкает затвором винтовки.
Ближе ко мне - Саенко с автоматом на коленях, затяжка за затяжкой
сосредоточенно досасывает мокрый окурок и поглядывает на него, словно боясь
нe успеть. Их трое моих здесь: Панченко, Саенко и радист. Коханюка видели в
первый день на берегу, нес перед собой забинтованную руку, как пропуск. С
ней и вошел в лодку. А эти двое - Панченко и Саенко - сами переплыли ко мне
с той стороны, как только узнали, что отсюда никого не выпускают. Опасность
лучше всякой проверки сортирует людей. И сразу видно, кто - кто.
с песком. И вправо и влево по всей кайме берега, перестав рыть, сжались в
песке люди. Ждем. Трудней всего ждать. Сейчас он начнет. У меня сразу
пересыхает во рту.
белесом небе. Вдруг словно подземный толчок почувствовали мы. И сейчас же,
заглушая хлопки выстрелов, в воздухе приближающийся вой и шипение. В
последний раз оглядываюсь на берег, на котором лежу, и таким спасительным,
надежным показался он мне в этот момент... В следующий момент мы уже
вскакиваем.
Мельком вижу на обрыве слева овчарку. Крутится, заглядывает вниз. С
автоматом на шее прыгаю на откос. Хватаюсь за корни. Лезу, лезу, держась за
них. Корни обрываются. Падаю спиной вниз. Внизу Саенко бьет кого-то в дыму
сапогами. Тот сжался на песке, не встает, только закрывает руками голову.
Саенко срывает с плеча автомат. Дальнейшего я нe вижу. Лезу на обвалившийся
откос. Впереди карабкается пехотинец в обмотках. Один за другим возникают
над краем откоса солдаты. И сейчас же исчезают за ним, согнувшиеся, с
автоматами в руках. Взрыв! Сверху падает пехотинец в обмотках.
Переворачивается через спину, чуть не сбивает меня. Винтовка его,
воткнувшись штыком в песок, раскачивается упруго. И еще один пехотинец. Уже
наверху. Вцепился побелевшей рукой в траву, лежит ничком. Я выскакиваю на
откос.
он! Закрываю ладонями голову.
мелькнули за дымом Бабин и Рита. Не бегут, идут. За ними ползет собака,
оставляя широкий кровавый след. Где Саенко? Панченко? Никого не вижу.
Врываемся в лес. И вдруг - та-та-та-та-та!
Каменистый Артем
Дальский Алекс
Маккэфри Энн
Лондон Джек
Свержин Владимир
Лукьяненко Сергей