- И, дружелюбно положив свою большую руку ему на спину, втолкнул его в
камеру и захлопнул дверь. Священник наступил кому-то на руку, на плечо и,
припав лицом к решетке, в ужасе пролепетал:
донесся хохот сержанта.
не сидел?
3
голос повелительно сказал: - Воды, скорее! - будто обладатель его думал,
что, если новичка застать врасплох, он все даст.
враждебность поднимается снизу, как дым. Он снова двинулся. Кто-то сказал:
дожидаясь, когда к нему вернется зрение. Дождь на улице стихал, припуская
лишь на минутку, и гром удалялся. Между вспышками молний и громовыми
раскатами уже можно было сосчитать до сорока. На полпути к морю или на
полпути к горам. Он стал нащупывать ногой, где бы опуститься на пол, но
свободного места не было. При вспышке молнии он увидел гамаки в дальнем
конце двора.
повторил: - Поесть не найдется?
Кто-то устало сказал:
приглушенные, но не болезненные стоны. Он ужаснулся, поняв, что даже
здесь, в тесноте и мраке, кто-то ищет наслаждения. И снова двинул ногой и
дюйм за дюймом стал пробираться подальше от зарешеченной двери. Поверх
людских голосов, ни на минуту не умолкая, слышался другой звук, точно шум
работы маленького движка с приводным ремнем. Шум заполнял минуты тишины
сильнее человеческого дыхания. Это были москиты.
различать головы... Может быть, в небе стало светлее? Головы вырастали
вокруг, точно тыквы. Кто-то спросил:
наткнулся на заднюю стену: ладонь уперлась в мокрые камни. Тюрьма была не
больше двенадцати футов в глубину. Оказалось, что тут можно втиснуться и
сесть, если подобрать под себя ноги. К нему привалился старик; он понял
это по легчайшему весу его тела, по слабому, неровному дыханию. То ли
старик на пороге смерти, то ли ребенок на пороге жизни - но ребенок вряд
ли мог очутиться здесь. Старик вдруг сказал:
прождал долго-долго и может ждать еще дольше.
его слова, точно они несли какую-то важную весть. Потом голоса и движение
снова возникли. Но звук собственного голоса и общение с соседом успокоили
его.
Она сюда не придет.
невидимок, которые были заняты только своим скрытым темнотой, стесненным в
пространстве наслаждением.
старческий голос. Поджатые ноги начали затекать.
женщина снова вскрикнула - это был завершающий все крик протеста,
отрешенности и наслаждения.
просто так спросил.
обязан защищать свою честь. Ты согласен со мной?
шлюха". Что я мог поделать? У него был револьвер. Тогда я решил ждать,
больше мне ничего не оставалось. Он пил пиво, много выпил, а я знал, что
так оно и будет, и когда он вышел, пошатываясь, я пошел за ним. У меня
была бутылка, и я разбил ее об стену. Ведь револьвера со мной не было. Его
родные заручились поддержкой хефе, иначе я бы здесь не сидел.
еще что расскажу...
когда он услышит из чьих-то уст название цветка, сходное с женским именем.
Незаконнорожденная... Это слово пронзало горьким счастьем. Оно приблизило
к нему его дочь: вот она, такая незащищенная, сидит под деревом возле
мусорной кучи. Он повторил:
за равнодушием.
девочке пришлось вернуться к нему. Куда ей было идти? - Счастливый конец,
подумал он, но женщина добавила: - Она, конечно, возненавидела его.
Кое-что ей объяснили. - Священник представил себе говорившую: маленький
рот, поджатые губы - образованная женщина. Как она попала сюда?
без всякой вентиляции, и он услышал, как струя мочи ударяет в стенки
жестяного ведра. Он сказал:
Их долг учить... учить любви.
своему завершению. Вокруг него все смолкло. Тюрьма - как мир: в ней всего
было много - и похоти, и преступлений, и несчастной родительской любви.
Тюрьма смердела. Но он понял, что в конце концов здесь можно обрести
покой, если знаешь, как мало тебе осталось жить.
Повсюду слышался шепот. Тот же голос продолжал с горечью: - Ты думаешь, я
доносчик? Только потому, что когда тебе говорят: "Твоя мать шлюха..."
все узнают.