как сделаю.
улице, а улица та была хоженая-перехоженая, улица детства и юности,
когда-то гордая, славная и главная, а сейчас слегка задвинутая в тень
новым проспектом, слегка заброшенная и печальная, но это была их улица,
Надежда Сергеевна училась в одном из ее переулков, Николай Александрович
много лет работал на ней, а тот, о ком они сейчас думали, вообще был
арбатский человек.
ему, - сказал он простые слова, которые, как ни странно, помогают.
Помогают даже тогда, когда кажется, ничто помочь не может.
дал:
Надежду Сергеевну, она замечательный экскурсовод, пойдите с ней по
Метростроевской, а там она вас поведет.
стол, стараясь придать ему сходство с опрокинутой витриной кондитерского
магазина. Ей вдруг пришло в голову, что Петр Николаевич может захотеть
сладкого. Она слушала, что он говорит, и все добавляла конфет к конфетам,
халву, рахат-лукум.
потом едят. На дне пиалы колышутся-травы, плавают звезды из ярких овощей.
Ну, Катя, куда пойдем?
ней Пушкин ездил несчетное число раз, по ней его в фельдъегерской тележке
доставили в Кремль к Николаю, но мы с вами пойдем по Тверскому бульвару,
где гуляла вся Москва и где он в тысяча восемьсот двадцать седьмом году
гулял с Римским-Корсаковым, останавливался побеседовать с Зубковым и
Данзасом. С левой стороны два дома принадлежали как раз
Римскому-Корсакову, фавориту Екатерины. Следующий дом, где Иогель задавал
балы, Пушкин бывал у него еще на детских балах, по четвергам...
Там же в переулочке жил душевнобольной Батюшков, Пушкин навестил его
третьего апреля тысяча восемьсот тридцатого года. Знаете, мои милые,
лучше, пожалуй, я подарю вам мою книжечку, там все это есть. А когда я
поправлюсь, мы пойдем, пойдем и будем ходить много дней подряд. А потом
поедем в Ленинград, я давно хочу съездить с вами в Ленинград. Я решил не
умирать. Буду лечиться. Умирать не буду...
теперь всегда буду делать. Попробуй.
появится аппетит.
улыбнулся, погрозил пальцем и сказал:
вашем стиле.
Улыбка - последнее мужество, последняя доброта тех, кто остается жить.
Художник увидел, как смотрит Петр Николаевич на Катю, взмахнул рукой и
выскочил за дверь. Женщины сильнее в таких испытаниях, а мужеству надо
учиться каждый день.
кого-нибудь, Петр Николаевич не хотел. Только ее просил не оставлять его
одного, просил:
дивана, а уход этот от людей, от себя, от нее. Он не благодарил ее больше,
ни о чем не вспоминал, это был уход и от воспоминаний, он лишь держал ее
руку в своей, как держит младенец почти бессознательно теплый палец
матери.
и прекрасной, уходили вместе с ним.
дождливая погода, и Катя подумала, что это дар Петра Николаевича тем
людям, которые придут его проводить, еще один его подарок среди всех
прочих, еще одна примета его доброты.
стесняясь, принимая как благо эту возможность свободно и откровенно
оплакать последнего человека девятнадцатого века, Последнего Чудака,
Последнего Добряка, хотя, наверно, он не был последним и никогда не будет
последнего.
особыми, охраняющими движениями поддерживали ее под руки и вели, им
казалось, что она не может идти сама. А она стеснялась попросить, чтобы
они ее отпустили. Для них она была вдова за гробом, для себя она еще была
никто и ничто, человек, который знает, что должен идти, ехать, сидеть,
стоять, опять ехать. А больше пока не знает ничего. Похоронное агентство
предложило четкую программу. Оставалось ее выполнить. Она знала, что не
упадет в обморок и не будет плакать. Если бы она умела плакать, может,
было бы лучше. Не сейчас, сейчас ничто не имело значения, а раньше,
когда-то. Может быть, ему живому было бы лучше, если бы она умела плакать,
а не молчать неделями. Ничего не вернешь, ничего не исправишь.
разделан, что называется, под орех, любимое им дерево, материал
восемнадцатого века. Он бы посмеялся на такую красоту или рассердился и
стал объяснять, почему это плохо, безвкусно и невозможно. Он умел
сердиться, умел смеяться, умел прощать.
что так полагается. Откуда она это знала? Она специально купила шелковый
галстук и повязала его, подобрала запонки, расправила манжеты, добиваясь
какого-то ей известного эффекта. У Надежды Сергеевны не хватило духу все
это отменить в пользу старой бархатной куртки.
какой он хороший и красивый. Спит, и все. Люди будут с ним прощаться,
пусть он будет такой.
почти не узнать. Добрые намерения маленькой жены художника сделали его
похожим на актера МХАТа. Соседи по двору не могли скрыть своего
восхищения.
успокоенным после страданий. "Еще не старый", и это казалось правдой, он
умер, почти не побыв стариком. "Отмучился". И это.
эпохой в истории этого музея, и Петр Николаевич принадлежал к ней. Они
помнили молодого Петра Николаевича, они изумлялись его знанию
девятнадцатого века, а они его тоже знали. Пришли сотрудники из журналов и
издательств, где он печатался, переиздание его популярной книжки о Пушкине
в Москве появится уже без него. Пришел друг юности, старый эстрадный
певец, чей голос, лицо и слава к этому году уже оказались крепко забытыми,
но мода вдруг вытащила его из забвения вместе с песенками, которые он
когда-то пел, не имея особого голоса и усиливающей аппаратуры. Лишь
обаяние и стиль. Недавно было напечатано интервью с ним, и Петр Николаевич
позвонил ему и сказал: видишь, фокус в том, чтобы дожить... На "Мосфильме"
Петр Николаевич консультировал исторические картины, приехали два
кинематографиста с лицами людей, уставших хоронить. Из Башкирии прилетела
Наталья Миленина.
некоторых очень интересовало, как вдова поступит с вещами.
очищенный смертью от обиды и злости за ошибку, допущенную Петром
Сертаков Виталий
Аникина Наталья
Березин Федор
Посняков Андрей
Круз Андрей
Андреев Николай