Чтение 28–й страницы книги ~Али-Баба и сорок разбойниц~

- Мы готовили выступление, - охотно объяснила Базилевич, - в марте должен состояться концерт, посвященный юбилею нашей школы. Это танец "Домино".

- "Домино"?

- Ну да! Видите - дети изображают костяшки.

Очень симпатично получается!

- Какая интересная идея! - восхитился я. - Вы гениальный педагог!

- Что вы, - смутилась Фира, - я всего лишь самый рядовой преподаватель музыки. Все уже давно придумано до меня. В живые шахматы играли еще во времена Римской империи.

- Надо же! - кивнул я. - Никогда не слышал о таком.

- Вы почитайте замечательную книгу Иосифа Гольцова "Люди и игры", - посоветовала мне Фира, - вот там об этом подробно написано. - Потом она отвернулась от меня, хлопнула в ладони и сказала:

- Итак, танцуем!

Глава 30

Нора забрала у меня диктофон и велела:

- Так, послушаю это без тебя. Ты пока поешь!

Но мне совершенно не хотелось опять попасть в руки Муси и Ореста Михайловича. Очень тихо я прокрался в свою комнату. Вообще говоря, все идет к тому, чтобы сесть на диету, сегодня утром я не сумел застегнуть брюки, потом кое-как влез-таки в них, но испытываю дискомфорт, они явно стали мне малы.

Я, конечно, не Николетта, которая приходит в панику, увидев на своих сверхточных электронных весах прибавку в пятьдесят граммов. Но ведь неизвестно, сколько еще килограммов прилипнет ко мне: Муся и Орест Михайлович самой важной своей задачей считают "откармливание" хозяев. Хотя они же не привязывают меня к стулу и не впихивают в горло еду, кто мешает мне отказаться от ужина...

В комнате я перевел дух, зажег лампу и, включив. тихо радио, начал раздеваться. Не привязывают к столу? Да, веревками они не пользуются, парочка применяет иную методу. Стоит вам отодвинуть от себя полную тарелку или вообще отказаться трапезничать, как из глаз Муси и Ореста Михайловича начинают изливаться потоки слез и они заводят речи о самоубийстве. Волей-неволей приходится есть.

Вообще говоря, своей пламенной заботой они довели нас с Норой почти до безумия. Никогда бы не подумал, что это возможно. Вот сейчас я вошел в комнату и увидел, что Муся расстелила мне постель, взбила подушку, а на одеяло положила теплую фланелевую пижаму, кстати, сие ночное облачение она купила лично. Я, извините за интимную подробность, предпочитаю спать в чем мама родила. Мне неудобно в куртке и брюках лежать под одеялом, к тому же жарко. На мой взгляд, лучше иметь теплое одеяло. Но у Муси имелось свое мнение по этому поводу, и она, не поленившись, сгоняла в магазин. Теперь мне предписывается спать в пижаме. Радует лишь то, что Муся не приобрела для меня ночной колпак и ночной горшок. Еще она удалила из моего ночника двадцатипятиваттовую лампочку и ввернула туда более мощную. Я люблю вечером читать в полумраке. Но Муся пришла в ужас:

- Вы испортите глаза!

Я попытался отшутиться:

- Ну сколько мне еще осталось! На мой век этих глаз хватит.

Сказал и горько пожалел об этом. Муся моментально захлюпала носом.

- Я не переживу вашей кончины! - зарыдала она.

Пришлось утешать горничную, и теперь ради ее спокойствия мне приходится лежать вечером при свете прожектора. Ей-богу, я все больше и больше прихожу к выводу, что наша Ленка, тоскующая сейчас со сломанной ногой в больнице, не самый плохой вариант домработницы. Да, она мерзко готовит, плохо убирает, ворчит по каждому поводу и никогда не записывает фамилии тех, кто звонит по телефону в ваше отсутствие. Зато она не мешает вам жить. Муся же безупречна со всех сторон. Перед телефоном у нас теперь лежит блокнот, где корявым почерком написано: "12 числа, месяц февраль, звонил Рогов Константин Борисович, хотел поговорить с Элеонорой.

Цель разговора: не сказал". Но почему же мне кажется, что с Ленкой жить комфортней? Нет, человек неблагодарное животное, чем лучше ему делаешь, тем хуже он к вам относится.

Заперев тщательно дверь (кстати, до появления в нашем доме Муси я никогда не пользовался ключом, Ленке и в голову не приходило ворваться в мою спальню, а Муся вполне способна влететь сюда и начать подтыкать одеяло), я мирно сел в кресло, слегка приоткрыл окно и начал курить, слушая радио. Шла передача, посвященная музыке.

- Как ты относишься к группе "Мармелад", - гнусаво спросила ведущая.

- Прикинь, Маньк, - ответил гость, - эти козлы из "Мармелада" считают, что лабухают музыку! Да это отстой! Не вставляет она меня! Козлятина!

- Ну ты ваще и злой, - восхитилась ди-джей, которую гость без особых церемоний величал Манькой, - прям весь зашился! А вот Петька из "Мармелада" говорит, что ты, Пашка, говнюк!

- Забил я на его слова, - фыркнул Пашка, - плюнул и растер. Я говнюк? И.., со мной! Только Петька кто? Педрила! Ваще у нас одни педики на сцене, только я мужик! Девки, слыхали? Все ко мне!

Из динамика понеслось довольное, визгливое хихиканье ведущей и густой хохот гостя.

- Ну ты, блин, Пашка, приколист, - восторгалась ди-джей, - я просто описалась!

- Памперсы на эфир одевай, - ржал очень довольный собой Пашка.

Я не стал слушать, чем закончится эта восхитительная передача, и выключил приемник. Наверное, я начинаю стареть. Один из признаков утраты молодости - это заявление: "В мое время молодежь была иной". А и правда иной! Впрочем, и радио вещало по-другому. Вышеупомянутых Маньку и Пашку в приснопамятные советские времена не допустили бы к микрофону даже на пушечный выстрел. Да и прямых эфиров тогда не было. Хотя и раньше случались разные казусы, смешные оговорки и нелепицы.

Я, будучи одним из редакторов толстого журнала, подрабатывал на радио, писал для эфира обзоры литературных новинок и частенько появлялся в большом мрачно-каменном доме на Пятницкой улице.

Очень хорошо помню одну замечательную историю.

В те годы все материалы, которые предстояло озвучить в эфире, обязательно проходили цензуру и тщательную проверку. Читало их огромное количество народа: редактор, зав, отделом, завершал цепь проверяющий, так сказать, "свежая голова". Человек, озвучивавший текст у микрофона, не имел права добавлять никакой отсебятины, как напечатано - так и читай. Отступившему от этого правила грозило увольнение. Сейчас, когда ди-джеи высказывают все, что у них на языке, трудно себе представить, в каких жестких рамках работали в коммунистические времена их коллеги.

Так вот, придя в очередной раз на Пятницкую, я столкнулся с Колей Мамоновым. Бледный Николаша трясущейся рукой хлебал из мензурки валокордин.

- Что случилось? - испугался я. - Врача позвать? Сердце прихватило?

Мамонов навалился на меня:

- Пошли покурим, сейчас расскажу.

Мы пришли в курилку, и он выложил дивную историю. Он в числе прочих готовил передачу на тему религии. В те времена это была обличительная программа с девизом "Бога нет". Но Николай человек верующий и старался по мере сил делать программу хорошо. Он придумал хитрый ход, рассказывал весьма подробно эпизод из Библии, растолковывал его, а потом бросал вскользь фразу:

- Вот как церковники оболванивают простых людей.

Самое интересное, что ему все сходило с рук. Так вот, написав текст очередной передачи, Николя отнес его машинистке. Там была фраза: "Входит служка, отдает митру архиерею". Для тех, кто не знает, поясню: митра - это такая шапка, часть облачения архиерея.

Машинистка то ли не разобрала почерк Николаши, то ли опечаталась, но к редактору текст отправился в таком виде "Служка отдает литру архиерею". Редактор возмутился и исправил текст: "Служка отдает архиерею литр водки". Бумажка пошла по кругу дальше и добралась до главного проверяющего. Тот сначала раскричался:

- Пошлятина, такое нельзя выдавать в эфир! - Но потом успокоился и заявил:

- Впрочем: обличение пьянства в среде попов хорошая тема, только мне не нравится слово "литр". - Он схватил ручку, и фраза приобрела такой вид: "Служка отдает чекушку водки архиерею". Затем на текст легла виза, и бумажонка, совершив круг, вернулась к Николаше. Тот, схватившись за сердце, увидел, как слово "митра" было сначала превращено в "литру", потом трансформировалось в "литр водки", затем стало "чекушкой". Главного редактора не было на работе, пока текст "шел" к Николя назад, начальство убыло на очередное совещание. Совершить обратное превращение "чекушки" в "митру" мог только верховный главнокомандующий на радио. Бедному Николаше по правилам надлежало записать для эфира безумную фразу про архиерея и бутылку "огненной воды".

Мамонов мучился, переживал, но в конце концов нарушил предписания и прочел предложение в первозданном варианте. Честь архиерея была спасена.

Интересно, сколько бы минут сумели проработать при прежних порядках на радио самозабвенные грубияны Маня и Паша? Да, я определенно старею, вот уже начались ностальгические воспоминания о молодости...

- Ваня, вставай, - раздалось в комнате.

Я рывком сел и пару секунд очумело смотрел на часы. Наконец я понял: семь утра. Заснул я вчера просто мгновенно.

- Ваня, - стучала в мою дверь Нора, - быстро открывай, ну сколько можно спать?

Я вскочил, накинул на себя халат и распахнул дверь. С недовольным видом Элеонора вкатилась в комнату.

- С каких пор ты решил баррикадироваться? - сердито поинтересовалась она.

- Ну... Муся...

- Ясно, - оборвала меня Нора, - можешь не продолжать. Так, я все поняла!

- Вы о чем?

- Знаю, вернее, предполагаю, где Ирина! - торжествующе заявила Нора. - Осталось уточнить мелкие детали. Немедленно поезжай в "Голубое солнце", там...

- Сейчас семь утра, - осторожно напомнил я.

- Четверть восьмого, - не преминула настоять на своем Нора, - пока ты провозишься в ванной, пока позавтракаешь...

Услыхав последний глагол, я вздрогнул:

- Я просто хлебну кофе!

- Так нас и отпустят, - печально вздохнула Нора, - там уже оладьи жарят! Кстати, Ваня, ты толстеешь! Растешь, как на дрожжах! Ешь меньше, занимайся спортом, не сиди на одном месте! Давай, собирайся! Оденешься - приходи в кабинет, я расскажу тебе, что предстоит делать.

Я молча поплелся в ванную. Нора, как все женщины, обладает просто железобетонной логикой. Ну каким образом можно соблюсти диету, имея в доме Мусю и Ореста Михайловича? И когда заниматься спортом, если весь день, высунув язык, я ношусь по городу?

Уложив в себя гору оладий, обильно сдобренных сметаной, вареньем и сгущенкой, я, ощущая себя Гаргантюа, поехал в "Голубое солнце". Нора велела всенепременно выполнить две задачи. Во-первых, попытаться поговорить с Катей и, во-вторых, познакомиться с работой шахматного кружка.

- Узнай, - строго внушала мне Элеонора, - чем они там занимаются, потолкайся на занятиях...

- Зачем? При чем тут шахматы?

- Есть у меня мыслишка, - загадочно ответила Нора, - кстати, книга "Люди и игры" есть в моей библиотеке, спасибо госпоже Базилевич за идею, ладно, потом все тебе объясню, сейчас некогда.

В "Голубом солнце" меня встретили как родного.

Ираида Сергеевна, улыбаясь, сообщила:

- Иван Павлович, чем бы вы хотели заняться?

Сразу сядете за изучение историй болезни? Или начнете прием больных?

- Лучше я с бумагами посижу, - испугался я.

- Конечно, дружочек, - согласилась главврач, - как там Аристарх Владиленович?

- Спасибо, - бойко ответил я, - дядюшка чувствует себя прекрасно.

Меня отвели в кабинет и посадили у компьютера.

Два часа мне пришлось провести в томительном безделье. Потом, когда я уже совсем было собрался выйти, появилась Ираида Сергеевна.

Она покусала нижнюю губу, потом сказала:

- Уважаемый Иван Павлович, вы мне сразу понравились!

- Взаимно, - галантно ответил я.

- Редко сейчас встретишь человека такого воспитания, - залилась соловьем дама, - вот у меня есть сын, тоже замечательный мальчик, умница, работяга. Сейчас он оканчивает аспирантуру, написал кандидатскую в срок, через несколько дней защита, знаете где?

- Нет.

- На ученом совете, председателем которого является Аристарх Владиленович, - сообщила Ираида Сергеевна. - Вы не могли бы поговорить с дядей?

Только не подумайте, что я прошу пропихнуть в науку стоеросовую дубину. Славик - великолепный специалист, но ведь в жизни случаются казусы. Растеряется мальчик, разволнуется перед мэтрами, сконфузится, члены ученого совета и подумают, что он неуч. А, голубчик?

Я улыбнулся:

- Нет проблем, только скажите фамилию вашего сына.

- Радько, - воскликнула образованная Ираида Сергеевна, - Вячеслав Александрович Радько. Огромное спасибо, дружочек, очень меня обяжете, право слово.

- Я пока еще ничего не сделал!

- Иван Павлович! Я же вижу, вы человек крайне ответственный. И потом, племянник Аристарха Владиленовича не станет бросать слова на ветер.

К вам же наверняка часто обращаются с просьбой о содействии?

- Случается.

- И вы небось не всем помогаете?

- Естественно. Я беспокою дядю только тогда, когда речь идет о достойном варианте.

- Конечно, - умилилась Ираида Сергеевна, - вы же настоящий психолог, сразу просекаете ситуацию. Ах, спасибо, дружочек. А уж я вам пособлю во всех делах, ну, говорите скорей, чего вы хотите?

Я изобразил смущение.

- Собственно говоря, меня заинтересовало несколько моментов.

- Говорите, голубчик, - растекалась в сладкой любезности Ираида Сергеевна.

- Мне очень хотелось бы побеседовать с Катей Коротковой.

Ираида Сергеевна радостно воскликнула:

- Нет проблем! Сейчас пациенты на занятиях, но после обеда, в тихий час, говорите с ней сколько угодно!

- И еще мне бы очень хотелось побывать в шахматном кружке.

- Зачем? - вдруг насторожилась Ираида Сергеевна.

- Понимаете, используя материал о том, как умственно несостоятельные люди, осваивая шахматную науку, делаются адекватными, можно написать хорошую работу.

- Прекрасная мысль, - улыбнулась Ираида Сергеевна, - давайте прямо сейчас я отведу вас к Софье Леонидовне. Она молодой, очень перспективный доктор. Это была ее идея создать кружок.

Честно говоря, мне казалось, что из этой затеи ничего не получится, но через год мне стало понятно: я ошибалась. Больные, попав к Софье Леонидовне, просто преображаются...

Продолжая говорить, Ираида Сергеевна привела меня в дом в глубине сада.

- Давайте посмотрим отсюда, - заговорщицки подмигнула она мне, - Софья Леонидовна очень не любит, когда ей мешают.

Я увидел, что часть одной из стен комнаты сделана из прозрачного стекла. Перед ней стоял стол и три стула. Мы сели, я посмотрел сквозь стекло и едва сдержал крик.

Перед моими глазами распростерся большой, прямо-таки огромный зал. Часть его пола была превращена в гигантскую шахматную доску, на бело-черных квадратах стояли люди разного пола и возрастов. Одеты они оказались одинаково, одна команда - в белое, другая, соответственно, в черное. На женщинах были юбочки и кофточки с золотыми пуговицами, на мужчинах брюки, рубашки и жилеты. Разнились лишь шапочки. У большинства они были остроконечные, многоугольные, похожие на конусы. Это, очевидно, были пешки, у остальных на головах громоздились сложные конструкции: голова лошади, вырезанная, скорей всего, из картона, нечто с зубцами, а у четырех участников были короны. У "белых" - золотые, у "черных" - серебряные.

В непосредственной близости от поля находился письменный стол, за которым, спиной ко мне сидела худенькая женщина, очевидно, руководитель кружка, а заодно и главный режиссер действия.

- Так, - донеслось из динамика, висевшего в углу, - хорошо, теперь ход конем, белым. Ну, Ася, вспоминай! "Д..."

Довольно полная женщина двинулась было влево, но Софья Леонидовна ее остановила:

- Ася, подумай!

"Конь" замер, потом взял вправо.

- Ася!

Женщина в белой юбочке растерянно потопталась на черном квадрате и шагнула вперед и в сторону.

- Молодец, - восхитилась Софья Леонидовна, - горжусь твоей сообразительностью, следующий ход делает Маша!

Черная пешка ловко прыгнула вперед.

- Отлично, - одобрила Софья Леонидовна, - тура.

Мужчина с зубчатой конструкцией на голове перешел на другой квадрат, но там уже стояла девушка в остроконечной шапочке.

- Так, - возвестила руководительница, - и кого мы позовем?

- Палача, - прошелестело над "доской".

- Правильно, - кивнула доктор, - следует убить пешку. Палач, сюда!

Все "шахматы" повернули головы налево, и я увидел в самом углу, у стены, скамеечку, на которой сидел парень в ярко-оранжевой бейсболке, совершенно не подходившей для вьюжного февраля. Отчего-то его лицо со странными, стекающими от верхней губы к подбородку усами показалось мне знакомым. Он лениво встал и подошел к пешке. Остальные участники спектакля закрыли лица руками.

Тут я заметил, что "бейсболка" держит в руке пистолет. Быстрым движением палач приставил дуло к спине "пешки". Раздался сухой выстрел. Женщина очень осторожно, подогнув ноги, опустилась на пол, лицом вниз. Я с ужасом увидел у нее на спине ярко-красное пятно. Честно говоря, мне стало не по себе.

Но Ираида Сергеевна, на глазах которой произошло убийство, сидела абсолютно спокойно.

- Олеся! - воскликнула Софья Леонидовна. - Очень плохо! Мы тебе не поверили, ведь так?

- Не поверили, - эхом отозвались "шахматы".

- Давай еще раз! - велела режиссер.

"Пешка" вскочила на ноги. Я расслабился. Скорей всего, пистолет был заправлен капсулой с краской, такими пользуются те, кто увлекается пентболом.

Ситуация повторилась. Но на сей раз "пешка" повалилась с легким криком и, оказавшись на полу, широко раскинула в разные стороны руки.

- Ладно, - согласилась Софья Леонидовна, - а кого позовем сейчас?

- Доктора, - отозвались "шахматы".

- Верно!

Софья Леонидовна хлопнула в ладоши. Откуда ни возьмись появились двое мужчин с носилками, они быстро погрузили на них "пешку", но тут раздался резкий звонок.

- Обед, - возвестила Софья Леонидовна, - все быстро переодеваются, складывают свои костюмы, моют руки и идут в столовую. Кто из вас не кладет сейчас одежду в шкафчик, а? Кому следует оставить костюм на скамеечке, ну-ка?

- Олесе, - бойко ответила черная "королева".

- А почему? - спросила Софья Леонидовна.

- Он грязный, его стирать надо! - пропел хор голосов.

- Молодцы, - восхитилась Софья Леонидовна, - значит, скоро мы сможем показать спектакль зрителям, раз вы такие умницы.

"Фигуры", оживленно болтая, цепочкой потянулись из зала. Парень в оранжевой бейсболке и "врач" тоже удалились.

- Пошли, познакомлю вас с Софьей Леонидовной, - велела мне Ираида Сергеевна, выталкивая меня из "наблюдательной" комнаты.

Не успели мы оказаться в зале, как доктор повернула голову и воскликнула:

- Как? Это вы? Вот так встреча!

Я тоже был немало ошарашен, передо мной сидела та самая девушка, чью заглохшую, красную "Ауди-ТТ" я тащил на тросе до сервиса!

- Вы знакомы с Иваном Павловичем? - удивленно воскликнула Ираида Сергеевна.

Соня кивнула:

- Помните, я рассказывала вам, как застряла тут, на безлюдной дороге, а незнакомый мужчина, изменив свои планы, довез мою машину до ремонтной мастерской? Знакомьтесь, добрый самаритянин Иван Павлович! Ну почему вы мне ни разу не позвонили, а? Я чувствую себя в долгу!

Ираида Сергеевна всплеснула руками:

- Иван Павлович! Аристарх Владиленович может гордиться вами! Когда Софья Леонидовна поведала нам о своих злоключениях, мы все хором заявили: "Таких благородных людей, способных бесплатно, из чистого сострадания, помочь постороннему человеку, осталось очень мало!"