взглянул в окно. Его сердце замерло. Картина пылающего
Замоскворечья развернулась теперь перед ним во всем ужасе. То
было море сплошного огня и дыма, над которым лишь кое-где
виднелись не тронутые пожаром кровли домов и церквей. Недалекий
пожар освещал красным блеском комнату и всех стоявших в ней.
Базиль, глядя за реку, вспомнил вечернее зарево над Москвой во
время его прогулки с Авророй на Поклонную гору. "Точно
напророчилось тогда!" - подумал он со вздохом.
- Что, любуетесь плодами ваших рук? - раздался за спиной Базиля
резкий голос. Он оглянулся. Перед ним, как он понял, в
красноватом отблеске стоял, окруженный адъютантами, начальник
главного штаба французской армии Бертье. Это был худощавый,
узкогрудый, с острым носом и, очевидно, больной простудою старик.
Его горло было обмотано шарфом, щеки покрывал лихорадочный
румянец, глаза сердито сверкали.
- Дело возмутительное, во всех отношениях преступное, - сказал
Бертье, - вы... ваши за это поплатятся.
- Не понимаю, генерал, ваших слов, - вежливо отвечал Базиль, -
почему вы укоряете русских?
- О, слышите ли, еще оправдания?! Ваши соотечественники, как
разбойники, жгут оставленный прекрасный город, жгут нас, -
раздражительно кашляя, продолжал Бертье, - и вас не обвинять? Мы
узнаем, назначена комиссия о поджигательстве; откроется все...
- Извините, генерал, - произнес Базиль, - я задержан во время
перемирия. Пожары начались после того, и я не могу объяснить их
причины. Настоятельно прошу вас дать приказ об отпуске меня к
нашей армии. В этом мне поручился словом, честным словом
французского офицера, генерал Себастьяни.
- Не могу, не в моей воле, - кашляя и сердясь на свой кашель,
ответил Бертье. - Мне доложено, вы провели двое суток среди
французских войск; вас содержали не с достаточною осторожностью,
и вы могли видеть и узнать то, чего вам не следовало видеть и
узнать.
- Меня, во время перемирия, задержали французские аванпосты не по
моей вине. Спросите тех, кто это сделал. Повторяю вам, генерал, и
позволяю себе протестовать: это насилие, я не пленный... Неужели
чувство справедливости и чести... слово генерала вашей армии?..
- Честь, справедливость! - с презрительною злобой вскрикнул
Бертье, указывая в окно. - Чем русские искупят этот вандализм?
Bce, что могу для вас сделать, - это передать вашу просьбу
императору. Подождите... Он занят, может быть, лично выслушает
вас, хотя теперь трудно поручиться...
В это мгновение внизу у дворца послышался шум. Раздались крики:
"Огонь, горим!" Все торопливо бросились к окнам, но отсюда не
было видно, где загорелось. Поднялась суета. Бертье разослал
ординарцев узнать причину тревоги, а сам, отдавая приказания,
направился к двери, охраняемой мамелюками. Дверь неожиданно
отворилась. На ее пороге показался невысокий, плотный человек,
лет сорока двух-трех. Он, как и прочие, также осветился отблеском
пожара. Все, кто был в приемной, перед ним с поклоном
расступились и замерли как истуканы. Он никому не поклонился и ни
на кого не смотрел. Верхняя часть туловища этого человека, как
показалось Перовскому, была длиннее его ног, затянутых в белую
лосину и обутых в высокие с кисточками сапоги. Редкие каштановые,
припомаженные и тщательно причесанные волосы короткими космами
спускались на его серо-голубые глаза и недовольное, бледное, с
желтым оттенком, полное лицо. Короткий подбородок этого толстяка
переходил в круглый кадык, плотно охваченный белым шейным
платком. Ни на камзоле, ни на серо-песочном длинном сюртуке,
распахнутом на груди, не было никаких отличий. В одной его руке
была бумага, в другой - золотая табакерка. Страдая около недели,
как и Бертье, простудой, он, в облегчение неприятного насморка,
изредка окунал в табакерку покрасневший нос и чихал. Перовский
сразу узнал Наполеона. Кровь бросилась ему в голову. В его глазах
потемнело. "Так вот он, герой Маренго и пирамид! - думал он, под
наитием далеких, опять всплывших впечатлений разглядывая
Наполеона. - И действительно ли это он, мой былой всесильный
кумир, мое божество? Он тогда скакал к редуту Раевского. Боже
мой, теперь я в нескольких шагах от него... И неужели же есть
что-либо общее в этом гении со всеми теми, кто его окружает и кто
его именем делает здесь и везде столько злого и дурного? Нет, его
ниспослало провидение, он выслушает меня, вмиг поймет и
освободит..." Перовский сделал шаг в направлении Наполеона. Две
сильные костлявые руки схватили его за локти.
- Коснитесь только его - я вас убью! (Si vous osez у toucher, je
vous tue!) - злобно прошептал сзади него голос мамелюка, сильно
ухватившего его за руки за спиной прочей свиты. Раздались резкие,
громкие слова. "То говорит он! - с восторженным трепетом помыслил
Базиль. - Я наконец слышу речь великого человека..."
- Русские нас жгут, это доказано! Вы это передадите герцогу
Экмюльскому! - произнес скороговоркою Наполеон, небрежно подавая
пакет Бертье. - Утверждаю! Расстреливать десятками, сотнями!.. Но
что здесь опять за тревога? - спросил он, осматриваясь, и при
этом, как показалось Перовскому, взглянул и на него. Базиль
восторженно замер.
- Я послал узнать, - склонившись, заговорил в это время Бертье, -
сегодня поймали и привели новых поджигателей; они, как и прочие,
арестованы. Председатель комиссии, генерал Лоэр, надо надеяться,
раскроет все... Да вот и посланный...
Наполеон, потянув носом из табакерки, устремил недовольный,
слезящийся взгляд на вошедшего ординарца.
- Никакой, ваше величество, опасности! - согнувшись перед
императором, произнес посланный, - загорелись от налетевшей искры
дрова, но их разбросали и погасили. Все вокруг по-прежнему
благополучно.
- Смотрителю дворца сказать, что он... дурак! - произнес
Наполеон. - Все благополучно... какое счастье! (quelle chance!..)
Скоро благодаря этим ротозеям нас подожгут и здесь. Удвоить,
утроить премию за голову Растопчина, а поджигателей -
расстреливать без жалости, без суда!..
Сказав это, Наполеон грубо обернул спину к Бертье и ушел, хлопнув
дверью. Базиль при этом еще более заметил некрасивую
несоразмерность его длинной талии и коротких ног и крайне был
изумлен холодным и злым выражением его глаз и насупленного,
желтого лица. Особенно же Базиля поразило то, что, сердясь и
выругав дворцового смотрителя, Наполеон вдруг, как бы против
воли, заторопясь, начал выговаривать слова с итальянским акцентом
и явственно, вместо слова "chance", произнес "sance". Плотная
спина Наполеона в мешковатом сюртуке серо-песочного цвета давно
исчезла за дверью, перед которою безмолвными истуканами
продолжали стоять мамелюки и остальная свита, а Перовский все еще
не мог прийти в себя от того, что видел и слышал; он неожиданно
как бы упал с какой-то недосягаемой высоты. "Выкуп за голову
Растопчина! Расстреливать сотнями! - мыслил Базиль. - Но чем же
здесь виноват верный слуга своего государя? Так вот он каков,
этот коронованный корсиканский солдат, прошедший сюда, через
полсвета, с огнем и мечом! И он был моим идеалом, кумиром? О, как
была права Аврора! Скорее к родному отряду... Боже, если б
вырваться! Мы найдем средства с ним рассчитаться и ему
отплатить".
- Следуйте за мною! - раздался голос ординарца Бертье. Приемная
наполовину опустела. Оставшиеся из свиты сурово и враждебно
смотрели на русского пленного.
- Куда? - спросил Перовский.
- Вам велено подождать вне дворца, пока о вас доложат императору,
- ответил ординарец.
Базиль вышел на площадку парадного дворцового крыльца. Внизу, у
ступеней, стоял под стражей приведенный полицейский пристав.
Караульный офицер делал ему допрос.
Шломо Вульф
Шилова Юлия
Мороз Александра
Майер Стефани
Черепнин Владимир
Прозоров Александр