понадобится не менее десяти, двенадцати лет, чтобы довести ее до конца.
Берег был здесь очень высок, и ею надо было бы углублять, по крайней мере,
на двадцать футов.
поздно - как глупо приниматься за работу, не рассчитав, во что она обойдется
и хватит ли у нас сил для доведения ее до конца.
острове. Я провел этот день, как и прежде, в молитве и со спокойным духом.
Благодаря постоянному и прилежному чтению слова божия и благодатной помощи
свыше, я стал видеть вещи в совсем новом свете. Все мои понятия изменились,
мир казался мне теперь далеким и чуждым. Он не возбуждал во мне никаких
надежд, никаких желаний. Словом, мне нечего было делать там, и я был
разлучен с ним, повидимому, навсегда. Я смотрел на него такими глазами,
какими, вероятно, мы смотрим на него с того света, т. е. как на место, где я
жил когда то, но откуда ушел навсегда. Я мог бы сказать миру теперь, как
Авраам богачу: "Между мной и тобой утверждена великая пропасть".
плотских искушений, ни соблазна очей, ни гордости жизни. Мне нечего было
желать, потому что я имел все, чем мог наслаждаться. Я был господином моего
острова или, если хотите, мог считать себя королем или императором всей
страны, которой я владел. У меня не было соперников, не было конкурентов,
никто не оспаривал моей власти, я ни с кем ее не делил. Я мог бы нагрузить
целые корабли, но мне это было не нужно, и я сеял ровно столько, чтобы
хватило для меня. У меня было множество черепах, но я довольствовался тем,
что изредка убивал по одной. У меня было столько лесу, что я мог построить
целый флот, и столько винограду, что все корабли моего флота можно было бы
нагрузить вином и изюмом.
сыт, потребности моя удовлетворялись, - для чего же мне было все остальное?
Если б я настрелял больше дичи или посеял больше хлеба, чем был бы в
состоянии съесть, мой хлеб заплесневел бы в амбаре, а дичь пришлось бы
выкинуть или она стала бы добычей червей. Срубленные мною деревья гнили; я
мог употреблять их только на топливо, а топливо мне было нужно только для
приготовления пищи.
мирские блага ценны для нас лишь в той степени, в какой они способны
удовлетворять наши потребности, и что сколько бы мы ни накопили богатств, ;
мы получаем от них удовольствие лишь в той мере, в какой можем использовать
их, но не больше. Самый неисправимый скряга вылечился бы от своего порока,
если бы очутился на моем месте и не знал, как я, куда девать свое добро.
Повторяю, мне было нечего желать, если не считать некоторых вещей, которых у
меня не было, все разных мелочей, однако очень нужных для меня. Как я уже
сказал, у меня было немного денег, серебра и золота, всего около тридцати
шести фунтов стерлингов. Увы, они лежали, как жалкий, ни на что негодный
хлам: мне было некуда их тратить. С радостью отдал бы я пригоршню этого
металла за десяток трубок для табаку или ручную мельницу, чтобы размалывать
свое зерно! Да что я! - я отдал бы все эти деньги за шестипенсовую пачку
семян репы и моркови, за горсточку гороху и бобов или за бутылку чернил. Эти
деньги не давали мне ни выгод, ни удовольствия. Так и лежали они у меня в
шкафу и в дождливую погоду плесневели от сырости моей пещеры. И будь у меня
полон шкаф брильянтов, они точно так жене имели бы для меня никакой цены,
потому что были бы совершенно не нужны мне.
нравственном отношении. Садясь за еду, я часто исполнялся глубокой
признательности к щедротам провидения, уготовившего мне трапезу в пустыне. Я
научился смотреть больше на светлые, чем на темные стороны моего положения,
и помнить больше о том, что у меня есть, чем о том, чего я лишен. И это
доставляло мне минуты невыразимой внутренней радости. Я говорю об этом для
тех несчастных людей, которые никогда ничем не довольны, которые не могут
спокойно наслаждаться дарованными им благами, потому что им всегда хочется
чего нибудь такого, чего у них нет. Все наши сетования по поводу того, чего
мы лишены, проистекают, мне кажется, от недостатка благодарности за то, что
мы имеем.
представлял себе, что бы я делал, если бы мне ничего не удалось спасти с
корабля. Моей единственной пищей были бы рыбы и черепахи. А так как прошло
много времени, прежде чем я нашел черепах, то я просто умер бы с голоду. А
если бы не погиб, то жил бы, как дикарь. Ибо допустим, что мне удалось бы
когда нибудь убить козу или птицу, я все же не мог бы содрать с нее шкуру,
разрезать и выпотрошить ее. Я бы принужден был кусать ее зубами и разрывать
ногтями, как дикий зверь.
от всего сердца благодарил бога за свое настоящее положение со всеми его
лишениями и невзгодами. Пусть примут это к сведению все те, кто в горькие
минуты жизни любит говорить: "Может ли чье нибудь горе сравниться с моим".
и во сколько раз их собственное несчастие могло бы быть ужаснее, если б то
было угодно провидению. Словом, если, с одной стороны, моя жизнь была
безотрадна, то, с другой, я должен был быть благодарен уже за то, что живу;
а чтобы сделать эту жизнь вполне счастливой, мне надо было только постоянно
помнить, как добр и милостив господь, пекущийся обо мне. И когда я
беспристрастно взвесил все это, я успокоился и перестал грустить.
вещей или совсем испортились, или кончили свой век, а корабельные припасы
частью совершенно вышли, частью подходили к концу.
разводил их водой, пока они не стали такими бледными, что почти не оставляли
следов на бумаге. До тех пор, пока у меня было хоть слабое их подобие, я
отмечал в коротких словах дни месяца, за которые приходились выдающиеся
события моей жизни. Просматривая как то раз эти записи, я заметил странное
совпадение чисел различных происшествий, случившихся со мной, так что если б
я был суеверен и различал счастливые и несчастные дни, то мое любопытство не
без основания было бы привлечено этим совпадением. Во первых, мое бегство из
родительского дома в Гулль, чтобы оттуда пуститься в плавание, произошло в
тот же месяц и число, когда я попал в плен к салехским пиратам и был обращен
в рабство. Затем в тот самый день, когда я остался в живых после
кораблекрушения на Ярмутсжом рейде, я впоследствии вырвался из салехской
неволи на парусном баркасе. Наконец, в годовщину моего рождения, а именно
30-го сентября, когда мне минуло 26 лет, я чудом спасся от смерти, будучи
выброшен морем на необитаемый остров. Таким образом, греховная жизнь и жизнь
уединенная начались для меня в один и тот же день.
хлеба, а корабельных сухарей. Я растягивал их до последней возможности (в
последние полтора года я позволял себе съедать не более одного сухаря в
день), и все таки перед тем как я собрал с своего поля такое количество
зерна, что можно было начать употреблять его в пищу, я почти год сидел без
крошки хлеба. Но и за это я должен был благодарить бога: ведь я мог остаться
и совсем без хлеба, и было поистине чудо, что я получил возможность его
добывать.
ничего, кроме клетчатых рубах (около трех дюжин), которые я нашел в сундуках
наших матросов и берег пуще глаза, ибо на моем острове бывало зачастую так
жарко, что приходилось ходить в одной рубахе, и я не знаю, что бы я делал
без этого запаса рубах. Было у меня еще несколько толстых матросских
шинелей; все они хорошо сохранились, но я не мог их носить из за жары.
Собственно говоря, в таком жарком климате вовсе не было надобности
одеваться; но я не мог, я стыдился ходить нагишом; я не допускал даже мысли
об этом, хотя был совершенно один, и никто не мог меня видеть.
было что нибудь надето, я легче переносил солнечный зной. Палящие лучи
тропического солнца обжигали мне кожу до пузырей, рубашка же защищала ее от
солнца, и, кроме того, меня прохлаждало движение воздуха между рубашкой и
телом. Никогда не мог я также привыкнуть ходить по солнцу с непокрытой
головой; всякий раз, когда я выходил без шляпы, - у меня разбаливалась
голова, но стоило мне только надеть шляпу, головная боль проходила.
меня еще оставалось и которое я преважно называл своим платьем. Прежде всего
мне нужна была куртка (все, какие у меня были, я износил). Я решил
попытаться переделать на куртки матросские шинели, о которых я только что
говорил, и некоторые другие материалы. И вот я принялся портняжить или,
вернее, кромсать и ковырять иглой, ибо, говоря по совести, я был довольно
таки горемычный портной. Как бы то ни было, я с грехом пополам состряпал две
или три куртки, которых, по моему расчету, мне должно было надолго хватить.
О первой моей попытке сшить брюки лучше не говорить, так как она окончилась
постыдной неудачей.
разумею четвероногих). Каждую шкурку я просушивал на солнце, растянув на
шестах. Поэтому по большей части они становились такими жесткими, что едва
ли могли на что нибудь пригодиться, но некоторые из них были очень хороши.
Первым делом я сшил себе из них большую шапку. Я сделал ее мехом наружу,
чтобы лучше предохранить себя от дождя. Шапка так мне удалась, что я решил
соорудить себе из такого же материала полный костюм, т. е. куртку и штаны. И
куртку и штаны я сделал совершенно свободными, а последние - короткими до
колен, ибо и то и другое было мне нужно скорее для защиты от солнца, чем для
тепла. Покрой и работа, надо признаться, никуда не годились: плотник я был
очень неважный, а портной и подавно. Как бы то ни было, мое изделие отлично
мне служило, особенно, когда мне случалось выходить во время дождя: вся вода
стекала по длинному меху шапки и куртки, и я оставался совершенно сухим.
Лукин Евгений
Белов Вольф
Майер Стефани
Лондон Джек
Лукин Евгений
Шилова Юлия