всегда за глаза называл его так, как сейчас, и думал о нем то же, что думаю
сейчас. Не стану я вдруг разводить церемонии вокруг старика Баундерби.
Поздновато начинать.
бы, знаете, поостеречься.
захохотав, он глотнул еще немного прохладительного напитка.
позе, посасывая сигару со свойственной ему непринужденной грацией и
приветливо глядя на щенка, - он явно чувствовал себя в роли демона
искусителя, который парит над намеченной жертвой и знает, что по первому
требованию она отдаст ему всю душу. Щенок и в самом деле поддавался его
обаянию. Он глянул на Джеймса Хартхауса подобострастно, потом глянул
восторженно, потом глянул дерзко и вытянул одну ногу вдоль дивана.
Баундерби.
мизинцем пепел с сигары. - А мы живем в настоящем.
настоящее время. Первое лицо единственного числа - я не люблю; второе лицо
единственного числа - ты не любишь; третье лицо единственного числа - она не
любит, - выпалил Том.
шутите.
мистер Хартхаус, и вправду думаете, что моя сестра Лу может любить старика
Баундерби?
супругов, между коими совет да любовь?
вторая нога еще не водворилась там, когда его назвали милым другом, он
непременно задрал бы ее. Но, испытывая потребность как-то отметить этот
знаменательный момент разговора, он разлегся на диване, опершись затылком на
валик, и, с деланной небрежностью попыхивая сигарой, поворотил свою
простоватую физиономию и несколько мутные глаза в сторону собеседника,
который смотрел на него таким беспечным и в то же время таким властным
взором.
незачем вам удивляться, что Лу вышла за старика Баундерби. Она никогда
никого не любила, родитель предложил ей старика, она и вышла за него.
мистер Джеймс Хартхаус.
так легко и просто, если бы не я, - отвечал щенок.
сунули в банкирскую контору старика Баундерби (куда я вовсе не стремился), и
я знал, что мне там придется несладко, если старик Баундерби останется с
носом. Я и сказал ей, каково мое желание, и она его исполнила. Ради меня она
все бы сделала. Очень мило с ее стороны, правда?
меня, - рассудительно продолжал Том, - ведь от ее брака зависела моя
свобода, мое благополучие и, пожалуй, даже карьера. У нее же другого жениха
не было. А оставаться дома - это все равно что в тюрьме сидеть, особенно
после того, как я уехал оттуда. Вот если бы она из-за старика Баундерби
отказала любимому человеку, - тогда другое дело. Но все-таки она поступила
очень хорошо.
- Женщина повсюду может ужиться. Она привыкла к своему положению и не
тяготится им. Так ли, этак ли, ей все равно. И потом, хоть Лу и женщина, она
все же не совсем обыкновенная женщина. Она может вдруг уйти в себя и целый
час о чем-то думать - я сам сколько раз видел, как она молча сидит у камина
и смотрит в огонь.
затягиваясь дымом.
возразил Том. - Родитель наш забил ей голову всякой сухой материей. Это его
система.
мистер Хартхаус, когда я впервые покинул свой дом и поселился у старика
Баундерби, я был глуп, как пробка, и о жизни знал не больше, чем устрица.
шутки! - С минуту он сосредоточенно и важно курил свою сигару, потом
продолжал самодовольным тоном: - Ну, с тех пор я немного поумнел. Не
отрицаю. Но этим я обязан только себе. Родитель тут ни при чем.
жаловалась мне, что не умеет заняться каким-нибудь женским делом. И теперь,
наверно, ничего не изменилось. Но ее это не тяготит, - глубокомысленно
добавил он, затягиваясь сигарой. - Женщины всегда как-то уживаются.
Баундерби, я застал там одну престарелую леди, которая, видимо, искренне
восхищается вашей сестрой, - заметил мистер Джеймс Хартхаус, бросая в камин
окурок сигары.
похитрее (хотя веки уже плохо слушались его), и несколько раз ударил себя
пальцем по носу.
бы назвал ее чувства - любовь и преданность. Мамаша Спарсит никогда не
ловила Баундерби, когда он ходил в холостяках. Что вы, что вы!
дремотное забытье, за которым последовал крепкий сон. Очнулся он от весьма
неприятного сновидения - ему померещилось, что в него ткнули носком башмака
и чей-то голос сказал: "Хватит, время позднее. Ступайте домой!"
вас очень хороший табак. Но только слишком слабый.
дверь? Спокойной ночи!
его через туман, который очень мешал ему идти, а когда рассеялся, оказался
главной улицей, и слуги уже не было. Потом он без особенного труда побрел
домой, хотя все еще каким-то таинственным образом ощущал присутствие своего
нового друга - словно тот где-то парил в воздухе, так же небрежно прислонясь
к камину и глядя на него тем же властным взором.
том, что он натворил в тот вечер, и будь он в меньшей степени щенком, а в
большей братом, он, быть может, круто свернул бы с дороги, спустился к
зловонной, черной от краски реке и лег бы спать на веки вечные, навсегда
задернув над головой грязный полог ее гниющих вод.
ГЛАВА IV
соотечественники, рабы железного и беспощадного деспотизма! О друзья мои,
товарищи по несчастью, товарищи по труду, братья и ближние мои! Настал час,
когда мы должны слиться в единую сплоченную силу, дабы стереть в порошок
наших притеснителей, которые слишком долго жирели потом наших лиц, трудом
наших рук, силой наших мышц, грабя наши семьи, попирая богом созданные
великие права человечества и извечные священные привилегии братства людей!
со всех концов битком набитого душного помещения, где оратор, взобравшись на
подмостки, выпускал в толпу пары и пену своего красноречия. Он так
распалился, что пот лил с него градом, и голос отказывался служить ему. Он
долго кричал во все горло под ярким светом газового рожка, сжимал кулаки,
хмурил брови, стискивал зубы и размахивал руками, и, наконец, доведя себя до
полного изнеможения, остановился и попросил стакан воды.
сказать, что сравнение между ним и обращенными к нему сосредоточенными
лицами было отнюдь не в его пользу. Если судить о нем по тем свойствам,
какими наделила его природа, то мало что возвышало его над толпой
слушателей, помимо подмостков, на которые он взобрался. Во многих других
весьма немаловажных отношениях он стоял значительно ниже их. В нем не было
ни их прямоты, ни их мужества, ни их незлобивости; он подменял хитростью их
простодушие, неистовством - их трезвый, здравый ум. Нескладный, узкоплечий,
с насупленными бровями, с застывшей на лице брюзгливой гримасой, он даже
своим ублюдочным платьем невыгодно отличался от своих слушателей в будничной
рабочей одежде. Всегда странно видеть, как покорно слушает скучнейшие
разглагольствования самоуверенного пустомели - будь то титулованная особа