миссис Пардигл произносила фразу с особым пафосом. Нам обеим было тяжело
видеть, что между нами и этими людьми воздвигнут железный барьер, разрушить
который наша новая знакомая не могла. Кто и как мог бы сломать этот барьер,
мы не знали, но нам было ясно, что ей это не по силам. Все то, что она
читала и говорила, на наш взгляд никуда не годилось для таких слушателей,
даже если бы она вела себя безупречно скромно и тактично. А книжку, о
которой говорил мужчина, лежавший на полу, мы просмотрели впоследствии, и
мистер Джарндис, помнится, тогда усомнился, чтобы сам Робинзон Крузо смог ее
одолеть, даже если бы на его необитаемом острове не было других книг.
умолкла. Мужчина, лежавший на полу, тогда снова обернулся к ней и проговорил
угрюмо:
приду к вам, когда настанет ваш черед, - ответила миссис Пардигл с
подчеркнутой веселостью.
руки, закрыл глаза, - а когда уйдете, можете делать что угодно!
целый вихрь, от которого чуть не пострадала трубка хозяина. Взяв за руки
двоих своих отпрысков и приказав остальным идти следом, она выразила
надежду, что кирпичник и все его домочадцы исправятся к тому времени, когда
она в следующий раз придет сюда, а потом двинулись к другому домику.
Надеюсь, я не погрешу против справедливости, если отмечу, что, уходя, она,
как всегда, рисовалась, хотя это отнюдь не подобает тем, кто занимается
оптовой благотворительностью и филантропией на широкую ногу.
пространство освободилось, мы подошли к женщине, сидевшей у камина, и
спросили, не болен ли ее маленький.
Мы уже раньше заметили, что, глядя на него, она закрывает рукой свой синяк,
как бы затем, чтобы отгородить бедного малютку от всяких напоминаний о
грубости, насилии и побоях.
было, чтобы погладить его по щечке. Но я уже поняла, что случилось, и
потянула ее назад. Ребенок был мертв.
Посмотри! Ах, милая Эстер, какая крошка! Замученный, тихий, прелестный
крошка! Как мне его жалко! Как жаль его мать. До чего же все это грустно!
Бедный маленький!
матери и взяла ее за руку, что смягчилось бы любое материнское сердце.
Женщина удивленно посмотрела на нее и вдруг разрыдалась.
покойника, уложила его на полку и покрыла своим носовым платком. Мы
старались успокоить мать, повторяя ей шепотом те слова, которые наш
Спаситель сказал о детях. Она не отзывалась, только плакала, плакала
горючими слезами.
дверью, глядя на нас сухими глазами, но не говоря ни слова. Девушка тоже
молчала, сидя в углу и опустив глаза. Мужчина поднялся с пола. Он не
выпустил трубки изо рта и ничего не сказал. Но лицо у него было все такое же
настороженное.
одетая женщина и, подойдя к матери, воскликнула:
совершенно лишена обаяния - если забыть про ее обаятельную отзывчивость, -
но когда она утешала мать и плакала сама, ей не нужна была красота. Я говорю
- утешала, хотя она только твердила: "Дженни! Дженни!" Но главное было в
тоне, каким она произносила эти слова.
забитых, но таких дружных; видеть, чем они могли быть друг для друга;
видеть, как они сочувствовали одна другой, как сердце каждой из них
смягчалось ради другой во время тяжелых жизненных испытаний. Мне кажется,
что лучшие стороны этих людей почти совсем скрыты от нас. Что значит бедняк
для бедняка - мало кому понятно, кроме них самих и бога.
этого не заметил никто, кроме хозяина. Он стоял, прислонившись к стене у
двери, и, сообразив, что мешает нам пройти, вышел первый. Ему, видимо, не
хотелось признать, что сделал он это ради нас, но мы все поняли и
поблагодарили его. Он не отозвался ни словом.
мы застали дома, так огорчился, увидев ее слезы (хоть и не преминул сказать
мне, когда она вышла из комнаты: как она красива и в слезах!), что мы решили
снова сходить к кирпичнику вечером, захватив с собой кое-какие вещи. Мистеру
Джарндису мы рассказали обо всем этом очень коротко, тем не менее ветер
мгновенно переменился.
нам пришлось пройти мимо шумного кабака, у дверей которого толпились
мужчины. Среди них был отец ребенка, принимавший ревностное участие в
чьей-то ссоре. Немного погодя мы встретили в такой же компании парня с
собакой. Его сестра стояла на углу улицы, смеясь и болтая в кругу других
девушек, но когда мы поравнялись с нею, она как будто застыдилась и
отвернулась.
пошли одни. Подойдя к двери, мы увидели на пороге женщину, которая утром
внесла в этот дом такое успокоение, а сейчас стояла, тревожно высматривая
кого-то.
идет ли мой хозяин. Прямо сердце замирает от страха. Узнай он только, что я
ушла из дому, - изобьет до полусмерти.
она, бедная, семь суток, ни днем ни ночью, не спускала ребенка с колен,
разве только если я, бывало, прибегу сюда да подержу его минутку-другую.
вещи близ убогой кровати, на которой спала мать. Никто не потрудился вымыть
комнату; впрочем, вся лачуга была такая ветхая, что в ней, очевидно, и
нельзя было навести чистоту и порядок, но восковое тельце, от которого веяло
глубокой торжественностью смерти, переложили на другое место, обмыли и
аккуратно завернули в белые полотняные лоскутки, потом снова покрыли моим
носовым платком; и те же грубые потрескавшиеся руки, которые все это
сделали, положили на него пучок душистых трав, прикасаясь к нему так
осторожно, так нежно!
успокоил ее. Она опять уснула.
лежащее под ним тельце сквозь локоны Ады, рассыпавшиеся, как только она
склонилась над младенцем, - мне тогда почудилось, будто вокруг него засиял
ореол, - могла ли я знать, на чьей неспокойной груди будет со временем
лежать тот самый платок, который сейчас прикрывает эту застывшую, спокойную
грудь! Я только думала, что, быть может, ангел-хранитель младенца вспомнит
когда-нибудь о той сострадательной женщине, которая снова покрыла маленького
покойника моим платком, - вспомнит о ней теперь, когда мы уйдем, а она
останется стоять на пороге, то всматриваясь вдаль, то к чему-то
прислушиваясь в страхе, то по-прежнему ласково повторяя: "Дженни, Дженни!"
ГЛАВА IX
хочу писать о других людях, стараясь как можно меньше вспоминать о себе, и
всякий раз, как вижу, что снова появляюсь в этой повести, очень досадую и
говорю: "Ах ты надоедливая девчонка, как ты смела опять появиться?" Но все
без толку. Каждый, кто прочитает написанное мною, надеюсь, поймет, что если
на этих страницах очень много говорится обо мне - то лишь потому, что я,
право же, играю какую-то роль в своем повествовании и меня нельзя выкинуть
совсем.
и все наше время было так заполнено, что зимние дни летели как яркокрылые
птицы. Обычно уже во второй половине дня, а вечером - всегда, к нам
присоединялся Ричард. Трудно было найти другого такого непоседливого юношу,
однако сидеть в нашем обществе ему, несомненно, очень нравилось.
сказать это сразу. Мне тогда еще не приходилось видеть влюбленных, но тайну
Ады и Ричарда я разгадала очень быстро. Конечно, я не могла сказать им об
этом или намекнуть, что о чем-то догадываюсь. Напротив, я была так
сдержанна, притворялась такой непонятливой, что иной раз, сидя за работой,
подумывала, уж не становлюсь ли я настоящей притворщицей?
была тише мышки. Они тоже были тише мышек, - я хочу этим сказать, что они
еще не говорили о своем чувстве, но наивность, с какой они тем больше льнули
ко мне, чем крепче привязывались друг к другу, была так очаровательна, что
мне стало очень трудно скрывать до чего меня интересуют их отношения.
Контровский Владимир
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Круз Андрей
Орлов Алекс
Шилова Юлия