сказано: "Судьи независимы и подчиняются только закону". А это было бы
прямое давление на суд".
суда мы вообще ничего не знаем. Все трое обвиняемых наши товарищи, вину
свою они начисто отрицают. Свидетелей нет, обвинения строятся всецело на
предсмертной записке Кравцовой Старкову. Вот и все, что нам известно.
Ничего более конкретного нет".
тебя проклинаю за то, что ты меня вчера напоил и выдал на издевательство.
О! Никому я не желаю столько зла, как тебе!" - разве это недостаточно
конкретно?"
выдал на издевательство? Как это могло быть реально? Кравцова не девочка.
Она жена видного человека, бывшего руководителя края. Какая же ей была
нужда идти в номер гостиницы и напиваться до потери сознания? На все эти
вопросы должен ответить суд, а его еще нет. Так дождемся хотя бы первых
его заседаний. Вот что я сказал. После этого выступило еще несколько
человек, и собрание не стало голосовать".
после вашего выступления?"
котором и зародилось все это дело".
возле Кравцовой и видел, как ей посылали записки. Потом я узнал, что
сговор встретиться в гостинице "Гренада" около памятника Пушкину произошел
именно тогда и через эти записки".
того, раз записки к Кравцовой шли через мои руки, то когда мне их
предъявили, я их узнал по почерку".
наружу! Попался бы мне такой!..
дальше.
вас в свою компанию?"
записывает! Материал собирает! Не протокол допроса, а пьеса из
великосветской жизни! Нет! Зыбина голой рукой не возьмешь! Он не такой!
Правда? Так! "Протокол писан с моих слов и мной прочитан..." - Он
захлопнул папку. - Так! Ну, Георгий Николаевич, ныне все осужденные давно
на свободе, они и отсидели-то не больше двух лет, версия об изнасиловании
Верховным Судом отвергнута, так что вы и формально оказались правы! И
все-таки в вашем участии в этом деле есть что-то не вполне понятное. Так
вот, не пожелаете ли что-нибудь сказать в дополнение к этим протоколам?
привычный, хорошо устоявшийся ужас. И все замечали это, только он не
замечал и честно считал себя весельчаком.
действительно на свободе".)
соответственный, - сказал он, - свинский антураж: то есть номер в
гостинице сняли на чужой паспорт, а встретились на бульваре - две бабы,
трое парней, началась попойка. Суд интересуется, когда бабы ушли, сами они
ушли или под руку их выводили, сколько пустых бутылок нашли, заблевана
была уборная или нет. В общем, сцена из "Воскресения", и свидетели такие
же - швейцар, коридорный, буфетчик, горничные.
напомнил Яков Абрамович.
сказала соседке: "Вы пока ко мне не заходите, я буду мыться". Ушла, как
говорит соседка, затем словно форточка хлопнула, вот и все. Когда муж
взломал дверь, она лежала в луже крови, рядом валялся браунинг, а на столе
вот эта записка. Ну чем не сюжет для какого-нибудь Брешко-Брешковского?
красивая?
вызывало у него ровно никаких образов, а сейчас он вдруг увидел женское
лицо почти неживой белизны, точности и твердости очертаний, короткие
блестящие черные волосы и злые губы. - Да, она была очень красивой, -
сказал он убежденно. - Но красота у нее была какая-то необычайная,
тревожная. Может быть, обреченная. Такую раз увидишь и не забудешь.
незаурядного? - спросил быстро Яков Абрамович и сделал какое-то короткое
движение, как будто хотел ухватить эти слова. - Ну хотя бы по наружности?
Так как же с ней могло случиться, как вы сказали, вот такое? Такое, как вы
сказали, брешко-брешковское? - Зыбин пожал плечами. - Да, но все-таки
почему? Почему? Вы не задавали себе таких вопросов?
вздохнул Зыбин, - а дороги дьявола тем более.
меньше всего богема. Что везло ему, это да. У нас его считали гением. Он
даже выпустил книжонку в два листа. Вы знаете, что это тогда было?
же толстый журнал.
печатался где-то, а где и что - никто толком не знал, наверно, в таких
изданиях, как "Жернов", "Крестьянская газета", "Земля советская". С ним я
был просто хорош, да и все. Его гением никто не называл.
сидел. Целую неделю этот болван слушал все, что говорили о его жене и о
нем самом.
перед Зыбиным.
помойную бочку, тогда ничего не поделаешь, хлебай уж досыта. Ведь это он
настоял, чтоб ребят судили за изнасилование его жены. Именно так и
толковалась предсмертная записка; защита же, наоборот, стояла на том, что
никто ее не насиловал - сама все организовала, сама пришла в номер, сама
перепилась и легла под кого-то. Что же еще? Прокуратура же уперлась
намертво: не сама напилась, а напоили. Помните три знаменитые японские
добродетели? Ничего не вижу, ничего не слышу, ни о чем не рассказываю -
вот так себя и вели судьи. Ой, кто только не прошел тогда перед судом!
Писатели, околописатели, редакторы, агенты угрозыска, дельцы, студенты,
профессура... Допрашивали пристрастно, глумились, сбивали, угрожали,
ловили. В общем, я представляю, что такое вдруг с улицы предстать перед
таким вот трибуналом. И вот тут мне два свидетеля вспоминаются... Один
мужчина и одна женщина... Хотя это не особенно по существу...
же она была такая?
матовым лицом, похожая на турчанку. Ее пригласила и привела сама Вероника.
Писатели, мол, придут, весело будет, пойдем. Ну та и пошла, а потом
почувствовала неладное, вернее, поняла, что это не попойка, а еще что-то,
и ушла. Господи, ну что ей за это было? Ей чуть в лицо не плевали: то
зачем ты пришла, то зачем ты ушла. Задавали вопросики, знаете, как это
умеют прокуроры? С усмешечкой! Обрывали, орали. Прокурор дул воду
стаканами, и у него пальчики дрожали. Кончилось тем, что ее с запарки чуть
не усадили рядом со Старковым, но кто-то, наверно, вовремя опомнился. Как
же женщине пришить соучастие в изнасиловании? Впрочем, в этом чаду все
было возможно. Так вот, я поражался этой Магевич. Как она сидела! Как
отвечала! Как слушала! Не плакала, не кричала, а просто сидела и слушала.
А вокруг нее визг, смех, рев, прокурорская истерика! Весь шабаш нечистой
силы! А она ничего! Очевидно, адвокаты ей сказали: "Молчи. Они сейчас все
могут. На них управы нет". И она молчала. Вот это первая свидетельница
защиты, которая мне запомнилась.
Шилова Юлия
Лондон Джек
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Куликов Роман
Афанасьев Роман