свой кабинет, и никто из тех, кому не положено, не должен был ничего знать
об этом. Мне было непонятно, почему нужна такая скрытность при аресте
убийцы, и я прямо спросил об этом Гиммлера. Тот пришел в сильное раздражение
и ответил, что в данный момент следует избегать любых трений с армией. Меня
снова удивило, что Гиммлер ведет себя столь робко, ведь, в конце концов, в
том случае, если это не отдельное происшествие, следовало бы предпринять
гораздо более решительные шаги. Невзирая на Гиммлера, я объявил тревогу всем
службам гестапо как внутри страны, так и за ее пределами, чтобы они особо
бдительно следили за любой информацией о нападении на фюрера. Я, впрочем, не
стал сообщать, что такое нападение имело место. Я тут же отправил своего
подчиненного, штандартенфюрера Пиффрадера, с приказом взять полковника
Штауффенберга, соблюдая при этом строгую секретность. Едва Пиффрадер
удалился, я начал получать сообщения о военном перевороте. Мне звонили,
должно быть, по дюжине раз в минуту, не считая телетайпных сообщений. Вся
служба была взбудоражена до крайности.
наверное, через десять, когда у меня набралось побольше информации, я
попробовал еще раз, и мне снова сообщили, что Гиммлера нет на месте. Я
предположил, что он на совещании, и попросил к телефону Кальтенбруннера. На
это мне сказали, что они оба уже покинули ставку фюрера и вернулись в
Берлин. Я не замедлил убедиться, что в штаб-квартире РСХА никого из них нет
и никто в Берлине не знает, где они. Тогда я позвонил командующему корпусом
охраны СС в Лихтерфельдские казармы и объявил тревогу. Я сказал ему довольно
резко, что готовится военный переворот и что он должен привести в
немедленную готовность все боевые подразделения СС, какие только сможет. С
ним у меня никаких трудностей не возникло, но почти сразу же мне позвонил
Кальтенбруннер и завопил, что мне не следовало вмешиваться и что всеми
подразделениями войск СС по прямому приказу Гиммлера командует генерал
Юттнер. Я попросил позвать к телефону Гиммлера, и Кальтенбруннер бросил
трубку. В этот момент, учитывая всю повалившую валом информацию, отсутствие
Гиммлера стало казаться мне очень подозрительным, как и его постоянные
попытки как-то затушевать это дело. Я позвонил Геббельсу, но тоже не смог
дозвониться. Следующим моим шагом было пойти к Шелленбергу. Я хотел узнать,
нет ли у его людей какой-нибудь информации об иностранных сообщениях по
поводу покушения. Едва я вошел в его кабинет, мне сразу стало ясно, что
здесь происходит нечто весьма занятное. Шелленберг был явно очень напуган.
Он в это время говорил по телефону и, увидев меня, сразу повесил трубку. Не
забывайте, что я все-таки опытный полицейский, а Шелленберг просто дешевый
адвокатишка, интриган и приспособленец. Он был весь в поту и теребил руками
воротник. Я, естественно, спросил, что тут происходит. Он очень нервничал...
явно пытался что-то скрыть... и старательно избегал моего взгляда. Он
сказал, что ничего не знает ни о какой иностранной информации, но слышал от
самого Гиммлера, что тот приказывает ему ни во что не вмешиваться. Он счел,
что это относится и ко мне тоже, и с напускной бодростью заявил, что обо
всем позаботятся на самом верху. Я с некоторым нажимом сказал, что в
вопросах безопасности я и есть самый верх. Еще я сказал, желая посмотреть на
его реакцию, что сам поднял по тревоге личную охрану Гитлера, а также
приказал направить отряды патрульной службы СС к зданию РСХА и что в здании
будет выставлен вооруженный караул. Тут он по-настоящему перепугался и
сказал, что войска СС мне не подчиняются, и что действовать вопреки приказам
Гиммлера означает идти на большой риск. Я спросил его, где Гиммлер и
Кальтенбруннер. Сказал, что знаю - они в Берлине. Шелленберг начал ерзать на
стуле и заявил, что понятия не имеет, где они. Но теперь я укрепился в своих
подозрениях относительно них и отдал приказ, чтобы телефонные звонки
Шелленберга немедленно начали прослушивать. Я поручил это человеку, которому
полностью доверял, и он должен был делать записи разговоров и приносить мне
их расшифровку. В случае же если бы он вдруг услышал что-нибудь важное, он
должен был тут же сообщить об этом мне, и никому больше.
перевороту? Что он, возможно, в чем-то замешан?
соблюдать большую осторожность. И еще я заметил, где-то около 18: 00 или,
возможно, на несколько минут позже, что правительственный квартал окружили
отряды военных патрулей. Я первым делом позвонил Геббельсу. Поначалу я
наткнулся на какого-то адъютанта, но в конце концов Геббельс взял трубку. Я
стал рассказывать ему кое-что из того, что успел узнать, но он перебил меня
и сообщил, что у него сейчас совещание с руководителем охраны Берлина и что
все под контролем. Я смог расслышать, что в комнате находятся еще какие-то
люди, и спросил, не арестован ли он и не нужна ли ему помощь. Если это так,
мы немедленно пошлем войска.
сказал, что СС ни в коем случае вызывать не следует, поскольку это может
привести к очень серьезным последствиям. Затем он заверил меня, что ему
ничто не угрожает и что все скоро прояснится. Я спросил, не слышал ли он
чего-нибудь о Гиммлере, и он ответил, что нет. Мне никак не удавалось
отыскать Гиммлера, пока человек, занятый прослушиванием телефона
Шелленберга, не пришел доложить мне, что он только что прослушал разговор
между Шелленбергом и Гиммлером, который наводил на мысль, что Гиммлер
выжидает развития событий. Он назвал мне слово "Кенниграц" и спросил,
известно ли мне, что оно означает. Помимо сражения в 1866 году, оно для меня
ничего не означало. Мой человек сказал, что Гиммлер упоминал это слово
несколько раз, но явно очень осторожничал. Расшифровки должны были быть
готовы очень быстро, но я велел ему в течение этого времени держать меня в
курсе любой новой информации.
ему было известно о заговоре до того, как произошло покушение?
чем-то заранее, но выжидали. И еще я должен сказать, что Шелленберг говорил
обо мне с Гиммлером в очень негативном тоне. Он сказал, что я объявил
тревогу войскам СС вопреки приказу Гиммлера, и хотел узнать, не наделит ли
Гиммлер его полномочиями взять меня под стражу. Такая вот глупость. Гиммлер,
похоже, испугался и велел Шелленбергу держаться от меня как можно дальше и
ничего мне не говорить. Не говорить чего? Тогда я решил, что пора схватить
эту змею и как следует поприжать ее. Я велел одному из офицеров войск СС,
стоявшему на карауле в здании, немедленно отправиться к Шелленбергу и
привести его в мой кабинет. Поглядели бы вы на этого типа, когда его
привели. У него был немалый опыт по части всяческих закулисных манипуляций,
но опыта по части допросов у него не было совершенно. В этом деле к разным
людям нужен разный подход. С ним я держался очень жестко. Я удалил офицера
из комнаты, взял какую-то случайно оказавшуюся у меня на столе папку и начал
ее листать. Потом посмотрел ему прямо в глаза. Он начал угрожать мне и
обещал пожаловаться на мои действия Гиммлеру. Тогда я попросил его объяснить
суть его участия в деле "Кенниграц", и вся его воинственность сразу исчезла.
свой служебный пистолет из ящика стола и положил перед собой. От этого его
по-настоящему бросило в дрожь, и я думаю, он поверил, что я готов его
пристрелить.
целился. Это было просто для усиления давления, как вы понимаете. Он сказал,
что ничего не знает о "Кенниграц", но мог где-то слышать это слово. Тогда я
задал вопрос, не об этом ли он говорил с Гиммлером менее часа назад. Тут он,
конечно, сник и начал плакать. Тогда я и выяснил все об этом деле.
этого названия.
существовал заговор, целью которого было убрать Гитлера и поставить во главе
государства Гиммлера. Подготовкой этого заговора занимался Готтлоб Бергер и
кое-кто из зарубежных сотрудников СС. Все их связи тянулись на восток... в
Москву. Я уже однажды говорил вам, что основным стремлением Сталина было
захватить промышленную базу Германии до того, как это удастся сделать вашим.
Это была его главная цель. Антигитлеровски настроенные элементы и изменники
в военном командовании через Зейдлица и его людей связались с советскими
агентами в Министерстве иностранных дел. Если бы им удалось убрать Гитлера с
его поста и посадить на его место Гиммлера, был бы заключен мирный договор.
Гиммлер стал бы главой государства, и ему позволили бы сохранить СС в
качестве внутренней полицейской силы. Армия присоединилась бы к Советам и
вместе с ними противостояла бы любой западной агрессии в Руре, и все были бы
счастливы. Каким образом человек, имеющий хоть малейшее представление о
Сталине, мог поверить этой куче дерьма, остается выше моего понимания. Не
приходится сомневаться, что Сталин не позволил бы Гиммлеру особенно долго
царствовать. СС были бы расформированы, а армия полностью большевизирована
после того, как Сталин расстрелял бы всех ее аристократических командиров.
Поверьте мне, все было бы именно так. А Гиммлер не только знал об этой
затее, но и оказывал ей свою молчаливую поддержку. Все это я узнал от
Шелленберга, которому никаких понуканий больше не потребовалось. Он жутко
перепугался, что я застрелю его за измену, и не знал, чего ждать, пока я не
сказал, что, прежде чем предпринять какие-либо дальнейшие действия
относительно него, я хотел бы поговорить с Гиммлером. Сначала Шелленберг
пытался отрицать, что знает местонахождение Гиммлера, но я быстро убедил его
позвонить в Reichshemi и сказать тому, чтобы он немедленно пришел на
Принцальбрехтштрассе. Тогда Шелленберг сделал звонок по линии, которую
считал безопасной. Интересно было его слушать. Если бы он попытался
предупредить Гиммлера, я был бы вынужден применить к нему силу, но это
оказалось излишним. Шелленберг всегда играл на стороне большей силы, а в тот
момент я был сильнее Гиммлера. Я обладал знанием, а знание означало власть.
Через должное время Гиммлер явился, с большой свитой, но без
Кальтенбруннера. Гиммлер был явно зол на меня за мое вмешательство в его
Конюшевский Владислав
Прозоров Александр
Панов Вадим
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Сертаков Виталий