смаковала его обжигающие соусы, поглощала его острые блюда до последнего
кусочка. Аурора стала представлять себя предводительницей корсаров,
подпольной владычицей города. "Над этим домом развевается один флаг -
Веселый Роджер", - не раз говорила она, что вызывало у нас, детей, лишь
смущение и скуку. Она и вправду заказала флаг своему портному и дала его
чоукидару, то бишь привратнику. "Ну-ка живенько, мистер Ламбаджан! На
флагшток его, на самую верхотуру, и посмотрим, кто отдаст ему честь, а кто
нет".
человеком не пиратского склада. К тому же я знал, как на самом деле
Ламбаджан лишился ноги.
x x x
конечности легче, чем сейчас. Знамена британского владычества висели по всей
стране, подобно липучкам от мух, и, пытаясь отклеиться от этих губительных
флагов, мы, мухи, - если допустимо мне употреблять слово "мы" применительно
к годам, когда меня еще не было на свете, - часто оставляли на них ножки или
крылышки, предпочитая увечье рабству. Разумеется, теперь, когда английская
клейкая бумага стала достоянием истории, мы находим способы калечить себя,
сражаясь с другими, столь же смертельно, опасными, столь же устарелыми,
столь же липучими штандартами нашего собственного изготовления. - Довольно,
довольно; пора слезть с трибуны! Вырубим громкоговоритель и перестанем
грозить пальцем. - Я продолжаю. Второй существенный момент в истории с ногой
Ламбаджана связан с занавесками моей матери - точней, с тем обстоятельством,
что задние стекла в кабине ее американского авто постоянно были задернуты
зелеными с золотом занавесками...
кинокартина за одну ночь была превращена в стоп-кадр грандиозной забастовкой
военных моряков и портовых служб, когда не отчаливали суда, не выплавлялась
сталь, на ткацких фабриках замерли челноки, на киностудиях прекратились и
съемка, и монтаж, - в эти дни Аурора, которой шел двадцать второй год,
носилась по парализованному городу в своем ревущем занавешенном "бьюике",
направляла шофера Ханумана в самую гущу захватывающего действа или, точнее,
великого бездействия, покидала машину у ворот фабрик и судоремонтных
заводов, углублялась в одиночку в трущобы Дхарави, смело шла мимо питейных
заведений Дхоби Талао и пылающих неоном злачных мест Фолкленд-роуд,
вооруженная лишь складной деревянной табуреткой и этюдником. Разложив то и
другое, она принималась запечатлевать историю угольным карандашом.
стремительной рукой зарисовывая их, стоящих в пикетах, пьющих по кабакам,
пристающих к девкам. - Я ничего вам худого не сделаю - я как ящерка на
стене. Или, если хотите, божья коровка.
сынок. Сумасшедшая, как обезьяна на дереве. Не знаю, о чем она думала. Это
даже в Бомбее нешуточное дело, когда женщина одна разгуливает по переулкам и
заглядывает мужчинам в лица или идет в притон, где пьют и играют, и делает
зарисовки в блокноте. Кстати, божьими коровками звались тогда бомбы.
думали, что она пытается похитить у них души, перенося их из тел в портреты;
бастующие сталевары подозревали, что под личиной художницы кроется шпионка,
подосланная полицией. Вопиющая странность такого занятия, как искусство,
сделала ее сомнительной фигурой -как оно бывает везде и всюду, как всегда
было и, вероятно, всегда будет. Все это и многое другое она превозмогла; все
похабные посягательства, все угрозы рукоприкладства прекращались под этим
спокойным неуступчивым взглядом. Моя мать всегда обладала сверхъестественной
способностью делаться в ходе напряженной работы невидимой. День за днем,
собрав свои длинные белые волосы в пучок и надев дешевенькое ситцевое платье
с Кроуфордского рынка, она бесшумно и неотвратимо появлялась в своих
излюбленных местах, и мало-помалу волшебство начинало действовать, люди
переставали ее замечать; они забывали, что она шикарная леди, приезжающая на
автомобиле величиною с дом и даже с занавесками на окнах, и правда жизни
возвращалась в их лица - вот почему угольный карандаш в ее летучих пальцах
ухватил столь многое: бешеные потасовки голых детей у водопроводного крана;
злобу и отчаяние праздных рабочих, курящих самокрутки на ступенях закрытых
аптек; вымершие фабрики; кровь в глазах мужчин, готовую выплеснуться и
затопить улицы; напряженные позы женщин, плотно закутанных в сари, сидящих
на корточках у крохотных примусов в джопадпатти - нищенских хибарах - и
пытающихся из ничего соорудить обед; панику в глазах полицейских с
бамбуковыми дубинками, опасающихся, что скоро, когда наступит свобода, их
скопом запишут в каратели; тревожное возбуждение моряков-забастовщиков,
стоящих у ворот морского арсенала или жующих орешки на причале Аполло Бандер
и с виноватой наглостью шалых детей доглядывающих на красные флаги недвижных
судов в порту; беззащитное высокомерие английских офицеров, словно
выброшенных на берег крушением и чувствующих, что власть отхлынула от них,
как бурлящая вода, оставив им лишь осанку и позу былой неуязвимости, лишь
лохмотья роскошных имперских одежд; и во всем этом сквозило ее собственное
ощущение, ощущение неадекватности мира и его неспособности оправдать ее
ожидания, так что злость и разочарование персонажей нашли отражение в злости
и разочаровании самой художницы, поэтому ее этюды стали не просто
репортажами, а личным переживанием, которое передает уже сама эта линия -
яростная, рвущаяся за все мыслимые пределы, резкая, как удар в лицо.
которые были окрещены "чипкалистскими", то есть "ящеричными", потому что по
предложению Моди, понимавшего, что рисунки носят явно подрывной,
прозабастовочный характер и бросают вызов британским властям, Аурора их не
подписала, а просто нарисовала в углу каждого листа маленькую ящерку. Кеку
был совершенно уверен, что его арестуют, и счастлив заслонить собою Аурору
(ибо он с первой же встречи подпал под ее обаяние), и когда этого не
произошло - англичане полностью проигнорировали выставку, - он увидел в этом
еще одно доказательство паралича не только их власти, но и их воли.
Долговязый, угловатый, бледный, величественно близорукий, в очках с круглыми
стеклами такой толщины, что они казались пуленепробиваемыми, он мерил шагами
выставочный зал в ожидании так и не состоявшегося ареста, то и дело
прикладывался к невинного вида термосу, который был наполнен дешевым ромом,
похожим по цвету на крепкий чай, и, хватая посетителя за пуговицу,
принимался пространно разглагольствовать о неизбежном закате империи. Авраам
Зогойби, пришедший однажды на выставку без ведома Ауроры, придерживался
иного мнения.
горы можете сдвинуть. С каких это пор массы стали ходить на выставки? А что
касается англичан, то, по моему скромному мнению, в настоящий момент
искусство для них - дело десятое.
чем хотела стать, немигающей ящеркой на стене истории, смотрящей и
всматривающейся; но когда у ее новаторской манеры появились последователи,
когда другие молодые художники принялись делать зарисовки на улицах и даже
окрестили себя "чипкалистским движением", моя мать, что очень для нее
характерно, публично от них отмежевалась. В газетной статье, озаглавленной
"Ящерица - это я", она признала свое авторство, заявила, что готова к
репрессиям со стороны англичан (их не последовало), и пренебрежительно
отозвалась о своих имитаторах как о "карикатуристах и фотографах".
старости, вспоминая былые годы. - Но надо понимать, что такая птица - птица
одинокая.
x x x
руководства Конгресса решил прекратить стачку и созвал собрание моряков,
чтобы объявить им о возобновлении работы, ее разочарование в мире как
таковом вышло из берегов. Не раздумывая, не подождав даже шофера Ханумана,
она ринулась к занавешенному "бьюику" и газанула к военно-морской базе. Но
когда она миновала афганскую мечеть близ военного городка в Колабе, кокон
неуязвимости, обволакивавший ее все это время, вдруг лопнул, и на нее напали
сомнения - стоило ли ехать? Дорога к базе была запружена подавленными
матросами; мрачные молодые парни, одетые в чистую форму, но с нечистыми
помыслами влеклись куда-то бесцельно и безвольно, как сухие листья. На
платане глумливо раскричались вороны; один матрос подобрал камень и запустил
в направлении карканья. Черные силуэты презрительно колыхнулись, описали в
воздухе круг и, вновь опустившись на ветки, взялись за старое. Полицейские в
шортах, стоя маленькими кучками, тревожно переговаривались, как нашкодившие
дети, и до моей матери, наконец, дошло, что нечего здесь делать леди со
складной табуреточкой и этюдником, прикатившей в одиночку, без шофера, на
сверкающем "бьюике". Был жаркий, влажный, недобрый предвечерний час. Детский
сиреневый воздушный змей, чья бечевка была оборвана в своем, тоже
проигранном сражении, многозначительно рухнул на землю.
всем этом думают, поскольку она думала ровно то же, что и они, - что
конгрессисты поступили как чамча, как холуи, что даже сейчас, когда
англичане не настолько уверены в армии, чтобы посылать ее на усмирение
моряков, они могут быть вполне уверены в Конгрессе, готовом избавить их от
всех неприятностей. Когда массы поднимаются всерьез, думала она, боссы
поджимают хвост, - что белокожие боссы, что темнокожие. "Забастовка
перепугала наших не меньше, чем тех". Аурора была в мятежном настроении; но
она понимала, что для столпившихся здесь озлобленных парней она богатая
фифа, прикатившая в шикарном авто, и для них она чужая, а может быть, и
враг.
пешехода; и когда внезапным движением, быстрота и небрежность которого таили
в себе пугающую силу, один хмурый молодой верзила так крутанул ее
Буркатовский Сергей
Андреев Николай
Шилова Юлия
Круз Андрей
Лукин Евгений
Володихин Дмитрий