легла на диван, не зажигая огня. Вот и все! Транзитный поезд Архангельск -
Москва пройдет через станцию Лопахин в два часа ночи, а сейчас у "депо"
стоит извозчик и Агния Петровна, которая сердится, когда чужие видят, как ей
трудно расставаться с детьми, гордо закинув голову, стоит у подъезда. Андрей
неловко целует ее. Он садится, извозчик дергает вожжами, и вот медленно
начинают двигаться по правую и левую руку старые-престарые,
знакомые-презнакомые дома, сады и заборы. Развяжская, Большая Михайловская,
Спуск проходят и исчезают. Кто знает - может быть, навсегда?
доносившийся с лестницы, точно кто-то тяжело застучал сапогами. Входная
дверь у нас не запиралась, и, хотя этот тяжелый стук не был похож на шаги
Марии Петровны, я все-таки решила, что это вернулась она. Но это была не
она. Кто-то постучал в дверь моей комнаты, и отец сказал громко: "Тани нет
дома". Я вскочила и распахнула двери. Это был Андрей. Он стоял на верхней
ступеньке лестницы в пальто, в высоких сапогах, без фуражки, и у него был
нерешительный, растерянный вид.
Потом он бросился ко мне и обнял - так крепко, что даже немного приподнял
над полом. Мы поцеловались и стали что-то быстро, бессвязно говорить друг
другу. Вдруг он сказал прерывающимся голосом: "Не забывай!"
что-нибудь на память, не нашла, торопливо спустилась вниз. Пролетка уже
заворачивала на Спуск, и извозчик высоко поднимал вожжи, готовясь придержать
копя.
ЗАБОТЫ
"зеленых", и против них приходилось вести настоящую войну, с облавами и
засадами. Комсомольцы не были мобилизованы, но многие пошли добровольно,
потому что воинская часть, стоявшая в Петрове, к тому времени была
переброшена и милиции не хватало. Я тоже хотела записаться, но девушек не
принимали. В общем, банды были ликвидированы в несколько дней, и наши ребята
вернулись благополучно, а из заводских погиб Шура Власов, тот самый
петроградский комсомолец, который был членом заводского управления.
прочим, тем, что с первого слова предложил комсомольской ячейке, прежде чем
решать международные вопросы, навести порядок в собственном доме, а именно:
вымыть полы и стены, починить и покрасить парты. Потом он объявил, что
главная задача школьника заключается в том, что он должен учиться, и хотя на
собрании всего коллектива раздались голоса, что таким образом можно
скатиться к старой, дореволюционной школе, в которую тоже ходили, чтобы
учиться, точка зрения нового директора победила, и начались регулярные
занятия в две смены согласно расписанию, вывешенному в раздевалке.
почти все мое время, очень заботили меня в ту памятную зиму. Но были и
другие волнения, другие заботы.
закрытыми глазами начинал он шарить на столе, ища приготовленную с ночи
бутылку. Весь день он бродил по комнате, по дому, по городу, а вечером,
помолодев, повеселев, с лихо закрученными усами, с красным, сияющим носиком
садился за стол. Он приходил ко мне на склад и долго, с туманным выражением
гордости следил, как я читаю, составляю конспекты, решаю задачи. Вдруг он
начинал хвастать мной перед своими гостями, среди которых самым почтенным
был нэпман-кондитер, открывший в Лопахине булочную "Симон".
почему-то это больше всего раздражало меня. В самом деле, ему нравилось все,
что он делал: от своих рассказов он был, например, в восторге. Он гордился
своим политическим прошлым и был, кажется, искренне уверен, что если бы не
он, партизанское движение на Амуре было бы подорвано в самом начале и
Дальний Восток навсегда остался бы в руках интервентов и белых. Все, что ни
происходило в мире, имело прямое отношение к нему - будь то переезд
патриарха Тихона в Донской монастырь или бегство из Константинополя
султанской фамилии. В особенности волновался он по поводу "живой церкви";
однажды даже проснулся ночью и сказал торжественно:
под руку с Авдотьей Никоновной, он отправлялся в городской суд. Это было
главное развлечение. Из суда они возвращались оживленные, довольные и весь
вечер, перебивая друг друга, горячо обсуждали приговор; причем Авдотья
Никоновна, особенно если судили женщину, неизменно требовала более сурового
наказания.
подходили к концу, но и это мало беспокоило их. Авдотья Никоновна была
суеверна и первое время боялась, что мама может явиться ночью и сделать с
ней что-нибудь - заду шить или выгнать. Но потом она, очевидно, справилась
со своими опасениями, потому что из комнаты стали постепенно исчезать мамины
вещи. Я сказала об этом Марии Петровне, и она взяла к себе на хранение
кашемировую шаль, серьги и книги. Между прочим, это произошло в присутствии
отца, и он ничуть не смутился, а только зажмурил один глаз и спросил:
не боюсь, да, видно, смерть боится меня. Одиноко с женщиной, которая всю
жизнь была крупной кухаркой - и только. Я просто высох, как скелет, страдая
очень тяжко, мне стыдно, что я, твой отец, гублю тебя, бедняжка.
потом третье. Конечно, это были смешные письма - хотя бы потому, что почти в
каждом письме он сообщал, что ему "живется все хуже и хуже", как будто мы
были за тридевять земель друг от друга. Но было в них и что-то очень
грустное, так что теперь, глядя на отца, я начинала смутно догадываться, что
он не так уж счастлив, как могло показаться с первого взгляда.
немного болело горло, весь день я занималась дома, а к ночи прилегла с
книгой и задремала, прислушиваясь к монотонному шуму дождя. Ветер то утихал,
то с силой бросал дождь на крышу, и, открывая в полусне глаза, я видела
отца, который, опустив голову, ходил из угла в угол, время от времени
оглядываясь на меня с робким и беспокойным выражением. Наконец, похлопывая
себя двумя пальцами по губам, он остановился подле моей постели. Казалось,
он хотел заговорить со мной, но в это мгновенье, сама не знаю почему, я
крепко зажмурила глаза и притворилась спящей. Ветер снова налетел, дождь
пронесся по крыше, затих, и, когда я открыла глаза, отец на коленях стоял
подле меня и плакал. Я сказала дрожащим голосом:
Все равно это была минута, когда я поняла: пьет он или не пьет и как бы ни
был жалок - это мой отец, о котором я не могу не заботиться и который любит
меня.
отношения. Но они изменились. Я почувствовала это, когда на другой день он
впервые заговорил со мной о маме..
НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ
Курс кончился, но как-то, заметив, что ему трудно писать - у него стали
получаться длинные, дрожащие буквы, похожие на славянскую вязь, - я
предложила писать под его диктовку, и с тех пор два вечера в неделю мы
проводили за работой: он диктовал, а я записывала и потом читала вслух
каждую страницу.
организма" стала представляться менее туманной, чем прежде. Но чем больше я
понимала старого доктора, тем меньше могла справиться с недоверием,
неизменно охватывавшим меня, когда начинался разговор о зеленой плесени,
которой он с каждым днем придавал все больше значения.
психическая болезнь, от которой очень трудно вылечиться на старости лет. Но,
словно догадавшись о моем недоверии, он продиктовал мне однажды целую главу
о чудесах науки. Суть ее заключалась в том, что почти все величайшие
открытия сперва казались современникам чудесами. Но прошли годы, и
оказалось, что это были мнимые чудеса, которые объяснялись в общем довольно
просто. "И необычайное имеет право на признание" - этой фразой, тоже очень
простой, заканчивалась глава о чудесах науки...
вечер. Между прочим, он оказался учеником одного товарища Павла Петровича по
университету, так что это был интересный разговор о той истории, из-за
которой Павел Петрович когда-то был выслан из Петербурга. Директор
познакомил Павла Петровича с председателем Лопахинского горсовета, очень
живым и оригинальным человеком, и председатель заинтересовался "трудом"
Павла Петровича и предложил выпустить его в издательстве Уполитпросвета,
хотя подобная книга по своему объему должна была составить почти три
четверти годового плана. Но Павел Петрович поблагодарил и отказался.
Кроме того, я еще не потерял надежды получить ответ от Т., которому послан
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Лондон Джек
Акунин Борис
Прозоров Александр