которую ему во веки веков не дано разгадать...
Ты чего?
пахнет...
ль? -- засмеялся он.
нас: приходим к земле -- темно, уходим -- темно, будто во сне все это...
рассвет будет небыстрый... Ну, пошли...
трехстах шагах. Здесь морской берег поворачивал, косо восходя на широкий
галечниковый гребень, за которым и было лежбище. Промысловики, подтягивая
дубины, по-пластунски поползли под уклон, на ходу освобождаясь от ватников.
В воздухе били крыльями птицы, закладывал уши неумолчный гул птичьего
базара. Он был на вершине горы, и сверху на ползущих сыпались помет и перья,
которые забрасывало ветром. Достигнув гребня, они осторожно глянули вниз --
широкая тень, падающая от горы, скрывала верхнюю часть лежки, а на открытой
стороне зверя не было, лишь тускло блестела укатанная галька...
помощник.
тюленьего вожака. То место, которое было закрыто тенью, будто пошло волнами:
там слышались хрипы, стоны, тяжелая возня поднимающегося зверя. Вскоре на
светлую половину лежки вырвалась серая масса животных, которые неуклюже
скатывались к воде...
азартом, вскоре настиг большого головастого тюленя, который тщетно пытался
перетащить через валун свое тяжелое тело. Сынуля взмахнул дубиной, но
промахнулся.
успел схватить его за ласты. Тюлень рванулся изо всех сил, и Сынуля не
удержался на ногах, и упал, и оба они -- Сынуля и тюлень -- оказались в
воде. Тюлень бил передними ластами, поднимая фонтаны брызг, извивался,
выворачивая матросу руки, -- он был очень красив, этот большой, неизвестный
Сынуле зверь... Такого зверя Сынуля не мог упустить, и он боролся с ним до
конца, и зверь стал выбиваться из сил, и Сынуля, задыхаясь от радости,
выволок его на гальку... Тюлень перевернулся на спину, закрывая ластами
усатую морду, но ударить его Сынуле так и не пришлось: зверь вдруг закатался
по гальке, потягиваясь, судорога прошла по его телу... Сынуля наклонился над
ним, увидел блестящий тюлений глаз, затягивающийся серой пленкой, и
испуганно отшатнулся. "Чего это с ним? Чуть не утопил меня, а я его ни разу
не ударил, ни разу..." -- растерянно подумал он, чувствуя, что случилось
что-то ужасное, и будто перед кем-то оправдываясь. Радостное возбуждение,
которое охватило его еще в боте и которое только что опять было вернулось к
нему, теперь угасло, и Сынуле -- как в первые минуты, когда он ступил на
землю, -- стало нехорошо, тошнота подступила к горлу...
с той картиной, которую он мысленно рисовал в своем воображении, когда они в
темноте шли к острову, то есть несхожестью с тем краем, где он вырос, и
который, казалось, сразу, как только открылись у него глаза, воспринял как
нечто чрезвычайно удобное и вполне устраивавшее его на ближайшую тысячу
лет... Но не эта несхожесть пугала его, а незащищенность этих мест, куда
можно придти среди ночи и делать, что хочешь, и на много верст кругом не
встретишь егеря, обходчика с фонарем...
Сынуля окончательно поверил, что его теперешняя жизнь -- не выдумка, что
далеко забрался от родного дома и не скоро вернется туда, потому что там уже
нет Таньки, потому что мать вышла за другого; потому что он теперь
промысловик, а лежит перед ним этот тюлень и это море -- и уже ничего нельзя
поправить...
в руках бочонок для воды.
так?
Морской заяц это...
Он шел, заслоняясь рукой от ветра, который сильно дул со стороны моря,
перекатывая гальку. В боте места вдоль бортов были заняты, а на банках,
переполнив трюм, пластами лежала хоровина. Сынуля уселся на неостывших
шкурах, поджимая к подбородку колени, -- его трясло всего. Никто из
промысловиков не обратил на него внимания.
говорил плотник.
показывая на море. -- Езус Маруся... Сдурел он никак: нам теперь к нему за
сутки не догрести!
подорвало якорь, а?
него...
какая пошла...
сразу же заволокло большой тучей, а море лежало открытое до самого неба --
белое, вздымающееся широкими, параллельными рядами... Сынуля снова вспомнил
про свои тесные сапоги, но не стал переобуваться.
теперь, а?
шхуну, но сказал совсем о другом:
вся зараза на флоте от стариков и крестьян... Гнать их надо в три шеи!
подсолнухов... Зато брусники много. Держи... -- Он вытряхнул из кармана
пригоршню крупных багрово-красных ягод. -- У вас такой на западе нет...
заговорил Сынуля, умоляюще хватая помощника за руки, чтоб тот выслушал его,
-- заберешь у него орехи, а он плачет так жалобно и лапками себя бьет по
лицу, и бьет, и бьет...
никто не сказал ни слова.
Иванович. -- Сергеича всегда слушай: он правду говорит...
запада, не в пример нашим -- по своей знаю... И до сих пор чудно мне от
этого...
поднялся, уступая Сынуле место. Рослый, с загорелым грубым лицом, в
голландке и широких штанах, свешивающихся через голенища сапог, он обнял
Сынулю за плечи, потом вытащил из чехла зверобойный нож и протянул ему. --
Бери на дружбу! -- торжественно сказал матрос. -- Товарищ ты мне теперь: и
на земле, и на воде жизни за тебя не пожалею...
Эти слова словно перевернули ему душу. И казалось, все, что скопилось в этой
душе за всю его жизнь, разом отодвинулось по сторонам, а посреди разгорались
теперь эти прекрасные слова дружбы... Сынуля смотрел перед собой радостно
заблестевшими глазами, а потом почувствовал какой-то свет за спиной и, не
выдержав, оглянулся назад: над островом Мухтеля торжественно падал первый
снег...
ТИХАЯ БУХТА
и девушка-фельдшер, которые сидели в нем, бросились к берегу вплавь.
остальные. Последним был старший помощник -- он вывихнул руку, к тому же
почти не умел плавать и едва не утонул. На берегу механик затеял перебранку
с рулевым: механик обвинял рулевого в том, что бот перевернулся. Рулевой
нехотя огрызался -- он сидел на корточках у самой воды и потрошил папиросы,
Березин Федор
Посняков Андрей
Контровский Владимир
Маккарти Кормак
Флинт Эрик
Белов Вольф