насущный хлеб - бояться нечего за старые грехи мои: ты меня не признала, так
никто не признает, - на игрище мы попали, потому что нас за это холят, да
одевают, да кормят хорошо, а к тебе пришли за снадобьицем; вот и вся
недолга.
чахотная, что ли, все покрехтывала да покашливала, словно у ней в горле что
стояло? Вот дал он ей снадобья какого-то жгучего, да и велел ей пить по
капельке в воде на зарях. Смотри, говорил он ей, пузырька не разбей, - а то
наделаешь таких проказ, что свету божьего невзвидишь.
пузырек, и обожгла себе руку так, что и умерла с красными пятнами, словно
давленой клюквой кто ее обрызгал.
цыган, посмотрев на свою подругу, у которой в это время сердце стучало, как
молот, а глаза умоляли Василия дополнить начатое. - Однако, - продолжал он,
- мы не так глупы, как эта бабенка... побережемся...
плюнула и перекрестилась); твоя названая госпожа хоть и грустна, а, бог с
ней, здоровехонька.
Питере просила меня лекарства от сухотки и обещала меня озолотить, коли ей
помощь сделаю. Васе я это рассказала; он вспомнил, что родитель твой поднял
кого-то на ноги точь-в-точь от такой хворости, и привел меня сюда. Помоги,
Парамоновна; барыши все пополам.
словечка; мы люди свои, а я еще в долгу у твоего и моего Васеньки.
своею внучкой, велела ей осторожно вынуть пузырек, замеченный соломинкой в
бумажной пробке; потом отдала его Мариуле с крепким наказом давать больной
лекарства по одной капле, и то в воде.
смертный: и ты и я пропадем навеки. Теперь поставь снадобье на полку, а
завтра возьмешь его с бережью, помолясь богу. Чай, вы у меня отведаете
хлеба-соли да переночуете? Мороз так и воротит лицо - долго ли до греха?
попадешь и под снежную пелену.
трепетом сердечным поставила пузырек, куда ей указали.
полатей и заняла возле своей бабушки почетное место, выглядывая исподлобья
плутоватыми глазками на гостей. Старшая внучка прислуживала за столом. После
ужина занялись беседою, как водится, о тягостях настоящего времени и о
блаженстве прошедшего. Этот предмет разговора - общее место у
необразованного класса народа во все веки; тогда оно было горькою истиной.
Жаловались на временщика, на нужды народные и жалели о государыне, которой
некому было молвить правду за ее деток; скорбели также, что в нескольких
деревнях, по соседству с Рыбачьей слободой, ходила какая-то немочь и валила
малого и большого, но что, благодаря бога, она миновала до сих пор слободу.
Рассказывали также об игрище, которое готовили в Питере, о диковинных людях,
похожих на зверей, привезенных туда, о слонах, верблюдах, ослах и прочих
разнородных животных, на которых будут возиться эти люди по городу, и даже о
ледяном доме, о котором молва успела уже прокрасться в одни сутки из дворца
в хижины. Так-то царь думает, а народ ведает. Между тем беседу прерывали
несколько раз болящие. Одна просила полечить ее от зубов, другая - от жабы.
И ту и другую маленькая добренькая старушка лечила молитвами, приговорами и
осязанием, которое ныне назвали бы магнетизмом. К этим способам прибавляла
она для одной деревянный гвоздик, для другой воду с солью. Визиты доставили
медику в сарафане десяток яиц и крынку молока. Несмотря на скудость дара,
услужливая лекарка, делавшая все во имя бога, довольна была наградой более,
нежели иной врач, получавший за консультацию золотую табакерку. От
горбатенькой старушки так и сияло святынею добра.
она ушла, цыган и цыганка просили лекарку рассказать, отчего приключилось с
несчастною девушкою такая немощь. Старушка охотно согласилась исполнить их
желания.
сказала старушка и, когда исполнила свой завет, а за ней последовали ее
слушатель и слушательница, приступила к делу.
в часы ночные, как бы не обмолвиться, разве за часок до первых петухов.
Православные в слободе улеглись все спать. Лишь в нашей избе горела лучина;
мы с дочкою, покойницей, пощипывали и чесали лен да поджидали сожителя ее из
Питера. Разгуляйся вдруг погода такая, что носа нельзя высунуть на двор;
метель сердито скребла окошко, ветер укал, будто просился к нам, инда жутко
становилось. Вперемежку, только что он, поугомонившись, отдохнул крохотку,
слышим: возле самого угла избы бранятся, да как? - прости господи! - словно
в кабаке. Плюнула я на этот грех - до молитвы ли? отворила окошко, высунула
голову и вижу: батюшки, светы мои! метель сеет часто, часто, что твои нитки
на моталке у проворной мотальщицы, вихорь крутит винтом снег вдоль загороды,
воротишки в село занесены, и мужик возится в сугробе с клячонкой - у
сердечной только что рыло да спина чернеются. Мужичку бы Христом да богом
покликать кого на помощь, а он, остервенившись, такую несет клятву на
погоду, на слобожан, что не прочистили, вишь, про него сугробов, на себя, на
жену, на свое детище.
свою проклинать!..
голубка, а то, на старости лет, мудрено ли сбиться? Вот, слышу, голос-то
знакомый, мужичка из соседней деревушки. "Ахти, Сидор! - молвила я ему, - в
такую ли пору браниться? Перекрестись-ка лучше да призови господа на помощь,
а мы с дочкою придем к тебе да разгребем сугробец", - "Помоги, матушка,
сударушка, разлапушка, и такая и сякая! - вопил мужик... - хозяйка родила
дочку, сама хворая, того и гляди протянется; взмолилась, поезжай-де к
батьке, в Рыбачью, да привези ей и детищу молитву. Провал их возьми, когда
вздумала родить!.." - "Экой грех, экой грех! слово не мимо идет! - молвили
мы промеж себя с дочкой, - видно, хмельной! погубит он свою и их душу".
Ведомо нам было, рыльце-то он свое окунал частенько в зелено вино. Как
придет дурь в голову, решетом деньги мерит, проспится, не на что решета
купить, бьет хозяйку не на живот, а на смерть: давай денег в кабак, а нет,
так холсты неси в заклад. Житье бедной было такое, хоть живой в землю лечь.
Взяли мы с дочкой по лопате и ну разметывать сугроб. Работа далась легкая и
скорая - снег был рыхлой, а мужичку покажись она тяжелою - мудреного нет,
оттого, что лошаденка его завязла ногою в завор {Прим. стр. 116}. Умен был,
хотел, чтобы клячонка сломала грудью жерди. Спасибов наклал он нам с короб и
помчал по селу.
теперь стану рассказывать слышанное. Вот подъехал Сидорка к поповскому дому.
На стук его вышел священник и, выведав, за каким дельцем тот приехал,
впустил его к себе. Спросил у мужичка шапку, прочел в ней молитву
новорожденному младенцу и родильнице и, перекрестя, надел на голову мужика
со строгим наказом, крепко-де бы держал ее на голове, а приедучи домой,
вытряс бы из нее молитву на тех рабов божиих, на чье имя взята она. Денег у
Сидорки за душой и полушки не было, а полез будто за кисой. "Ахти, батька! -
молвил он, будто в испуге, - вез тебе два алтына, да, знать, дорогой
обронил". - "Бог простит! - сказал отец духовный, - когда-нибудь сочтемся".
буря, затянув песню с разными прибаутками.
Отъехал он вряд ли за околицу, чует, на голове шапка свинец свинцом, так и
давит голову: то поправит ее слегка, то крошечку приподымет. Он погонять
лошадь, а шапка режет ему лоб, словно железный обруч. Вдруг, отколе ни
возьмись, навстречу ему сани, вороной жеребец в запряжке, хрипит и мечется
клячонку изгрызть. Сидит в санях мужичище рыжий, шапка саженная с двумя
заломами, борода по колена огневая, так и чешет ее по сторонам ветер, как
охапку льну. Видно, грех на грех наехал. "Свороти!" - грозно гаркнул он.
Сидорке стоило бы смирехонько, с молитвою, отвесть свою лошадку в сторону;
где ему, озорнику? Кричит: "Я сам-ста не хуже тебя! Хаворит Меншиков, что
ли, едет?.. Эка фря! Своротишь сам!.." Да к этому ругнул проезжего недобрыми
словами. Не стерпел этих позорных слов рыжий мужик, скок с саней, клячонку
за уздцы, втоптал ее по уши в снег, Сидорку по рылу, инда у этого искры из
глаз посыпались, а по шапке его не тронул. Осерчал наш Сидорка, хвать сам
врага кулаком - мимо, еще - опять мимо; а недобрый проезжий, с нами сила
крестная! в сани и погнал шажком на вороном жеребце. Мужичишка наш и пуще
прежнего разгорелся; схватился за шапку с молитвой и швырком ее в нечистого
- глядь, будто огонек взвился к небу, а врага и след простыл; только
поднялся по полю такой бесовский хохот, что твои лягушки в болоте! Делать
было Сидорке нечего; отыскал насилу шапку свою, вытащил клячонку из снегу -
с бедной пар так и валил - и поехал домой с недобрыми мыслями: затаю,
дескать, хозяйке, что молитву потерял. Шасть к себе на двор, вошел в избу;
Максимов Альберт
Ильин Андрей
Володихин Дмитрий
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия
Корнев Павел