тут мне пришло в голову, что теперь мои глаза уподобились глазам Золотого
Храма. Да, именно. Точно так же, как я вернулся от взгляда пчелы к своему
взгляду, в моменты, когда жизнь должна вот-вот коснуться меня, мой
собственный взгляд превращается во взгляд Храма. Именно тогда Кинкакудзи
заслоняет от меня жизнь...
отведенные им места в бескрайнем мире вещей. Теперь полет пчелы и
трепетание лепестков хризантемы встали в один ряд со всеми прочими
явлениями - например, с дуновением ветерка. В этом неподвижном, холодном
мире все предметы были равны; формы, таившей в себе столько очарования и
соблазна, более не существовало. Хризантема осталась красивой, но не из-за
неповторимой прелести формы, а лишь потому, что в самом названии
"хризантема" для нас содержится обещание чего-то прекрасного. Я не был
пчелой, и цветок не обладал для меня могучей притягательной силой; не был
я и хризантемой, никакая пчела ко мне не вожделела.
теперь только время. В миг, когда передо мной возникал бесконечный и
абсолютный Кинкакудзи, когда мои глаза становились его глазами, мир
менялся, и в этой трансформированной вселенной один только Храм обладал
формой и красотой, а все прочее обращалось в тлен и прах... И хватит об
этом. С тех пор как у стен этого Храма я наступил на проститутку, а в
особенности после внезапной смерти Цурукава, я задавал себе один и тот же
вопрос:
субботу. У меня был свободный вечер, и я отправился прогуляться по
оживленной улице Синк"гоку. В густой толпе прохожих мне вдруг встретилось
знакомое лицо, но прежде чем я успел сообразить, кто это, лицо исчезло в
людском море.
кашне на шее, на голове его красовалась фетровая шляпа; рядом с ним шла
молодая женщина в ржаво-красном плаще - судя по виду, гейша. Кто же это
был такой? Розовое, пухлое лицо, немолодое, но какое-то по-младенчески
свежее и чистое, мясистый нос... Да это же Учитель! - вдруг понял я.
Просто тень от шляпы помешала мне узнать его сразу. Пугаться вроде бы было
нечего, но я похолодел при мысли о том, что настоятель меня увидит. Тогда
я поневоле стану очевидцем его предосудительных забав, нежелательным
свидетелем, и между нами неминуемо возникнет тесная связь, основанная на
взаимном доверии - или недоверии. Нет, мне это было совсем ни к чему.
Видимо, он привык к таким скоплениям людей и ловко лавировал меж полами
роскошных дамских манто и потрепанных военных шинелей, пробираясь поближе
к витринам магазинов. У сувенирной лавки, которая, верно, торговала на
этом месте еще с незапамятных времен, пес замер и стал принюхиваться.
ярко-красным кораллом. Уцелевшим глазом собака рассматривала что-то на
асфальте. Грязная шерсть на спине свалялась и торчала заскорузлыми
клочками.
своим несоответствием праздничной и светлой атмосфере улицы: он упрямо
тащил за собой какой-то иной, совершенно отличный от всего окружающего
мир. Пес брел по своей собственной мрачной вселенной, где из всех чувств
царило только обоняние. Это был город, ничем не похожий на город людей, в
нем сиянию уличных фонарей, грому музыки и взрывам смеха угрожали зловещие
и вездесущие запахи. Мир запахов куда более упорядочен и конкретен; от
мокрых лап пса несло мочой, и этот смрад имел самую непосредственную связь
с едва уловимым зловонием, которое исходило от внутренних органов прохожих.
всего спекулянтов с черного рынка; они обрывали на ходу сосновые ветки,
украшавшие по случаю Нового года двери домов, и потом сравнивали, кто
нарвал больше. Парни показывали друг другу ладони, затянутые в новенькие
перчатки, и громко хохотали. Одним удалось выдернуть по целой ветке, у
других в руке оказалось всего несколько зеленых иголок.
раз он появлялся вновь. Мы свернули в переулок, который вел к улице
Каварамати. Здесь было не так светло, как на Синкегоку; по мостовой
пролегали трамвайные рельсы. Пес исчез куда-то и больше не появлялся. Я
остановился и стал высматривать его по сторонам.
по смотрел на нее. Садившийся следом за ней в автомобиль мужчина, увидев
меня, замер на месте.
круг, снова наткнулся на меня. Как бы там ни было, но я оказался лицом к
лицу с настоятелем, а на севшей в машину женщине краснел уже знакомый мне
плащ цвета ржавчины.
встречей, я не мог вымолвить ни слова. Я еще ничего не успел сказать, а
заикание уже трепетало у меня во рту. И тут произошло нечто необъяснимое,
никак не связанное с ситуацией и владевшими мною чувствами: глядя прямо в
лицо настоятелю, я рассмеялся. Я не смог бы объяснить природу этого смеха,
он словно обрушился на меня откуда-то извне и залепил весь рот вязкой
массой.
не удостоив меня больше ни единым взглядом, сел в машину и громко
захлопнул дверцу. Взревев мотором, наемный лимузин умчался прочь. Мне
стало ясно, что настоятель заметил меня и прежде, на улице Синк"гоку.
отчитает, тогда я смогу все ему объяснить и оправдаться.
предпочел молчать, и для меня началась новая пытка.
ждет не дождется, когда я стану настоятелем Рокуондзи, только этим и живет.
мной вздумал! Идиот!"), тем недостойнее звания священника он мне казался.
Настоящий монах секты Дзэн должен обладать чувством юмора и смотреть на
вещи шире, никогда бы не обратился он к своему ученику с таким вульгарным
упреком. Он произнес бы что-нибудь остроумное и куда более действенное. А
теперь сказанного, конечно, не воротишь. Настоятель, несомненно, решил,
что я специально выслеживаю своего Учителя да еще открыто издеваюсь над
его грешками. Мое поведение сбило его с толку, вот он и сорвался на
недостойный своего положения крик.
тревожило меня. Тень Учителя вновь разрослась до громадных размеров и
постоянно маячила у меня перед глазами, словно рой назойливых мошек.
брал с собой отца эконома, теперь же, в результате так называемой
"демократизации монастырской жизни", сопровождать Учителя, кроме отца
эконома, должны были по очереди отец ключарь и мы, трое послушников.
Ведавший ранее внутренним распорядком монах, о строгости которого я был
немало наслышан, во время войны угодил в солдаты и погиб, так что его
обязанности пришлось взять на себя сорокапятилетнему отцу эконому. Третий
послушник появился в обители недавно, заняв место умершего Цурукава.
дзэнской школе Сококудзи, что и наш Рокуондзи. Был как раз мой черед
сопровождать преподобного Досэна. Святой отец ничего не сделал, чтобы
освободить меня от этого поручения, и я надеялся, что по дороге
представится возможность оправдаться перед ним. Однако накануне вечером я
узнал, что с нами пойдет еще и новенький, и моя надежда угасла.
Исимуро, ставшего настоятелем киотоского храма Мандзю в первый год эры
Коан . Летопись сохранила прекрасные слова, произнесенные новым пастырем,
когда он обходил свои владения.
настоятелем этого знаменитого храма, и горделиво воскликнул: "Ныне, пред
стенами императорского дворца, у ворот священных Мандзю скажу: "Нищий,
открываю дверь сию; разутый, восхожу на гору Конрон! "
времена, когда секта Дзэн еще не обросла традициями и условностями,
главное значение придавалось духовному прозрению верующего. В ту пору не
Учитель подбирал себе учеников, а, наоборот, послушник выбирал наставника,
причем мудрости он должен был учиться не у одного своего духовного отца, а
у всех монахов обители. Во время же службы в честь Наставника ученик
объявлял имя Учителя, чьим последователем он себя считал.
преподобного Досэна, доведись мне принимать после него храм Рокуондзи.
Или, нарушив семивековую традицию, объявлю во всеуслышание какое-нибудь
другое имя? Стояла ранняя весна, в зале было прохладно; вился, смешиваясь,
аромат пяти разных благовоний, холодно посверкивал драгоценный венец на
статуе Будды, разливался сиянием нимб, окружающий лик Всевышнего; яркими
пятнами выделялись облачения монахов... Я мечтал о том, как буду сам
Доставалов Александр
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Андреев Николай
Соломатина Татьяна