Обрубка, она ахнула и крикнула внутрь комнаты:
бросил голову вниз. Тело наклонилось, замерло и медленно опустилось обратно
на подоконник. Тогда он, с детским стоном досады, снова сильно повторил
движение. Уродливый комок его тела качнулся снова, замер лишь на секунду и
стал перевешиваться. Затем коробка с надписью "Ира" внезапно приблизилась,
метнулась вверх и снова выросла - уже огромной...
"ОСТОРОЖНО"
обмотках на ногах, медленно шел по Большой Никитской улице, заглядывая в
грязные стекла пустых, забитых досками магазинов. Где-то, проходя, видел,
помнится, нужное. Словно бы от церкви наискосок.
только совсем запыленный гроб. Найдется, может быть, и попроще. На двери
висячий замок и дощечка с сургучной печатью. Григорий вошел во двор
справиться.
потом испуганно ответила:
Сам-то он не жил тут. Ты бы в домовом справился, если надобно.
хозяин выехал и адреса не оставил. Может, и убежал.
распределению. Народу мрет столько, что не хватает. В очередь становись. А
то к знакомому плотнику, если имеется. Только сейчас подходящих досок не
найти. Сейчас мертвым не лучше живых. Жена, что ли, у вас померла?
время - свезти на кладбище. А там нужно опростать и назад везти. Да и не
всякому дадут, ждать приходится. А уж лучше самому смастерить, какой выйдет.
Сейчас больше без гробов хоронят.
- говорили - есть свечи. С опаской, а все же дали. Расплачивался из большого
кожаного своего кошеля, отвернувшись, потому что в кошеле, под нынешними,
ненастоящими деньгами, лежала зашитая в тряпочку золотая десятка, а с ней
рублей на пять серебра.
опять вышел по делам. Заприметил поблизости лавочку, где вечером - видать -
бывает свет. Зашел узнать, нет ли порожних ящиков. Сначала сказали: "Все
пожгли, заместо дров", а после согласились променять за пять фунтов муки
большой, совсем прочный, железными скобками окованный порожний ящик из-под
посуды, на котором большими печатными буквами ясно обозначены были слова:
"ВЕРХ - ОСТОРОЖНО".
набивал ножки. Стал ящик пониже, но днище осталось квадратным. Надпись
"верх" исчезла; осталось только слово "осторожно".
полагается христианину, однако перенес ящик в комнату, поставил на стол,
устлал внутри одеялом и белой простыней, положил и подушку для бедной
разбитой головы.
в углу на стуле и внимательно слушавший движения Григория. Из соседей не
заглянул никто. Про несчастье знали - но было и своих несчастий выше горла.
Заходил милиционер, записал, сказал: "Пришлют доктора засвидетельствовать
смерть". Но до вечера никого не прислали.
Богослова отказался отпевать самоубийцу. Дали совет: отпеть на самом
кладбище. Наутро побывал и на Дорогомилове, где долго рядился. За место даже
и не брали, а за рытье могилы просили невесть сколько. Пришлось к кредиткам
посулить серебряную добавку, так как последняя мука пошла за гроб.
бедного человека хоронили домашними средствами: зимой на салазках, летом на
ручных тележках; если есть кому - несли на руках.
и единственным другом был Григорий. Он один и должен был проводить покойного
в последнее жилище.
обратно. В тележке возили пайковый хлеб для раздачи жильцам.
крестик поверх простыни на грудь офицера. Но как стучал молотком по гвоздям,
слышал и, встав, крестился, пока последний гвоздь не был забит. Подошел,
пощупал ящик, дернул щекой и заковылял к двери. Не провожать ему несчастного
друга. Из слепых глаз слеза не шла.
снес на двор квадратный ящик, в котором никто бы не признал гроб, хоть и
были прибиты ножки, погрузил на тележку и двинулся на Дорогомилово.
сбоку ясными буквами чернела по белому надпись: "ОСТОРОЖНО".
справедливая: смерть-освободительница.
себя. На полках души ее стояли томики в черных переплетах - начатый
жизненный архив.
О нем она знала мало и думала редко. Начата была жизнь умная, вперед надолго
рассчитанная, жизнь цифр, геометрических фигур и благоразумных изречений. И
вдруг - ошибка в расчете. Первым из близких знакомых ушел Эрберг, такой
молодой, но уже в ранней молодости казавшийся взрослым. Такое строгое,
логическое предисловие - и первые же главы оборваны.
заслуженный), данное в латинской транскрипции.
лавандой томик со святым именем бабушки; оно написано на первой странице
старинным и очень знакомым почерком. Милая усталая бабушка уснула любимой,
исчерпав жизнь любви, заботы и мирного благословения. Догорела венчальная
свеча, перевитая пожелтевшей муаровой лентой.
книга. Кто решится перелистать страницы мучительных мыслей, страстных
исканий, самообмана, заглушенных вспышек зависти к живому, больной борьбы
разума и веры в чудо, животной жажды ухода из жизни... Страшная книга! Ее
написал великий страдалец, безжизненным губам которого в ужасе и жалости
Танюша дала первый свой поцелуй.
Как это было страшно! Как страшна жизнь.
рядами вставали и решались вопросы, как всесильна была наука, как гармонична
музыка. Куда это исчезло, что случилось?
дороги - кресты, раньше гимна радости - похоронное пенье. И что дальше?
пугать его такими вопросами. Вася? Вася такой преданный и заботливый,
хороший друг. Он, может быть, найдет слово, - но не то. Он забеспокоится и
постарается развлечь, отвлечь, а ведь это совсем не нужно. Расскажет
что-нибудь смешное, а если не удастся, - растреплет свои вихры на висках,
сядет в угол и будет ломать спичечную коробочку. Нет, Вася не может; он и
сам не знает. Почему он не зашел сегодня, Вася? Все-таки с ним хорошо и
покойно.
подумала об Астафьеве. Если бы он захотел ответить, - но как спросить? Разве
об этом спрашивают. И о чем же, собственно? Но об Астафьеве думала Танюша
увереннее. Из всех, бывших теперь в особнячке, он был самым незнакомым и
особенным. Хорошо бы видеть его чаще. И еще узнать что-нибудь об его жизни,
какой он. Нужно спросить Васю; который видет его часто.
на улицу. Тихо, прохожих почти нет. Села к роялю, подняла крышку, положила
пальцы на клавиши. Но голова, русая и уставшая думать, упала на руки.
девичьи. Может быть, от них прошла усталость - они были нужны.
совсем новую легкость в теле.
заполнили все? Тогда почему бы это ощущение легкости и это желание
что-нибудь делать, и много знать, и встречать людей, и искать среди них
того, кто больше знает и лучше ответит?
жизни просто побеждает и мысль о смертях и самую смерть. Куда-нибудь идти,
что-нибудь делать - скорее. Видеть кого-нибудь. И хоть иногда, хоть иногда
смеяться, не думая о печальном и не сопоставляя черное и белое - которое
победит. Черные томики на полке - а ведь белые листы бумаги еще не початы. И
Орловский Гай Юлий
Сертаков Виталий
Русанов Владислав
Прозоров Александр
Каргалов Вадим
Самойлова Елена