Чтение 28–й страницы книги ~Время жить и время умирать~

- Мясо? Разве вам самому не нужно?

- Нет. Отдайте ему. Такие, как он, должны продержаться до конца. А то что же будет, когда все кончится? Что будет вообще? Уцелело ли достаточно таких людей, чтобы начать все заново?

Польман помолчал. Затем подошел к глобусу, стоящему в углу комнаты, и повернул его.

- Взгляните сюда, - оказал он. - Видите? Этот маленький кусочек земли - Германия. Ее можно почти, закрыть большим пальцем. Это совсем небольшая часть земли.

- Может быть. Однако, двинувшись с этой небольшой части земли, мы завоевали очень большой кусок земного шара.

- Кусок - да. Но захватить не значит убедить.

- Пока - нет. А что было бы, если б мы могли какое-то время этот кусок удерживать? Десять лет? Двадцать? Пятьдесят? Победы и успехи чертовски убедительны. Мы видели это на примере своей собственной страны.

- Но мы ведь не победили.

- Это не доказательство.

- Нет, доказательство, - возразил Польман. - И очень сильное. - Рукой с набухшими венами он продолжал поворачивать глобус. - Мир, - сказал он, - мир не стоит на месте. И если отчаиваешься в собственной стране, надо верить в него. Затмение солнца возможно, но только не вечная ночь. Во всяком случае, на нашей планете. Не надо так быстро сдаваться и впадать в отчаяние. - Он отставил глобус. - Вы спрашиваете, достаточно ли осталось людей, чтобы начать все заново? Христианство началось с нескольких рыбаков, с нескольких верующих в катакомбах и с тех, кто уцелел на аренах Рима.

- Да. А нацисты начали с нескольких безработных фанатиков в мюнхенской пивнушке.

Польман улыбнулся.

- Вы правы. Но еще не существовало на свете такой тирании, которой бы не пришел конец. Человечество шло вперед не по ровной дороге, а всегда - толчками, рывками, с отступлениями и судорогами. Мы были слишком высокомерны, мы вообразили, что наше кровавое прошлое уже преодолено. А теперь знаем, что стоит нам только оглянуться, и оно нас тут же настигает.

Он взялся за шляпу.

- Мне пора идти.

- Вот ваша книга о Швейцарии, - сказал Гребер. - Ее немножко подмочило дождем. Чуть было не потерял, а потом нашел и спас.

- Могли и не спасать. Мечты спасать не нужно.

- Нет, нужно, - сказал Гребер. - А что же еще?

- Веру. Мечты придут опять.

- Будем надеяться. Или уж лучше сразу повеситься.

- Как вы еще молоды! - воскликнул Польман. - Да что я говорю, ведь вы же действительно еще очень молоды! - Он надел пальто. - Странно. Раньше я представлял себе молодость совсем иначе.

- И я тоже, - сказал Гребер.

Йозеф не ошибся. Причетник церкви святой Катарины действительно принимал вещи на хранение. Гребер оставил там свой ранец. Потом он отправился в жилищное бюро. Оно было переведено в другое место и помещалось теперь в кабинете живой природы при какой-то школе. Здесь еще стоял стол с географическими картами и застекленный шкаф с препаратами в спирту. Служащая бюро использовала многочисленные банки как прессы для бумаг. В банках были заспиртованы змеи, ящерицы, лягушки. Стояло чучело белки с бусинками вместо глаз и орехом в лапках. Седовласая женщина оказалась весьма любезной.

- Я внесу вашу фамилию в список, - сказала она. - Есть у вас адрес?

- Нет.

- Тогда заходите справляться.

- А какой в этом смысл?

- Ни малейшего. До вас уже принято шесть тысяч заявлений. Лучше поищите сами.

Гребер вернулся на Янплац и постучался к Польману. Никто не ответил. Он подождал. Потом пошел на Мариенштрассе посмотреть, что там осталось.

Дом Элизабет сгорел, уцелел только полуподвал, где жил привратник. Правда, здесь побывали пожарные. Отовсюду еще капала вода. От квартиры Элизабет ничего не осталось. Стоявшее на улице кресло исчезло. В желобе валялась пара перчаток, вот и все. Гребер увидел привратника за шторками его квартиры и вспомнил, что обещал принести ему сигары. Казалось, это было давным-давно и теперь как будто совсем не нужно; впрочем, трудно сказать заранее. Он решил пойти к Альфонсу и достать сигар. Да и все равно надо было раздобыть продукты на вечер.

Бомба угодила прямо в дом и разрушила только его. Сад был залит утренним светом, березы раскачивались на ветру, сияло золото нарциссов и распускались первые цветы на фруктовых деревьях, словно усеянных белыми и розовыми мотыльками. Только один дом Биндинга превратился в груду мусора, нависшего над глубокой воронкой, на самом дне которой стояла вода - и в ней отражалось небо. Гребер оцепенел и, глазам своим не веря, уставился на развалины. Почему-то казалось, что с Альфонсом ничего не может случиться. Медленно приближался он к тому месту, где находился дом.

Бассейн был разворочен и разбит. Входная дверь повисла на кустах сирени. Оленьи рога валялись на траве, будто здесь были похоронены сами олени. Ковер, словно яркий флаг варвара-завоевателя, развевался высоко на деревьях. Бутылка коньяку "Наполеон" стояла торчком на цветочной клумбе, точно выросшая за ночь тыква. Гребер поднял ее, осмотрел и сунул в карман, "Наверно, подвал уцелел и его разграбили", - подумал Гребер. Он обошел дом. Черный ход сохранился. Он открыл дверь. Что-то внутри зашевелилось.

- Фрау Клейнерт! - позвал он.

В ответ послышались громкие рыдания. Из полуразвалившейся кухни вышла на свет женщина.

- Бедный хозяин! Он был такой добрый!

- Что случилось? Он ранен?

- Убит! Убит, господин Гребер. А ведь он так любил пожить!

- Да. Трудно понять это, правда?

Гребер кивнул. Смерть всегда трудно понять, как бы часто ни сталкивался с ней.

- Как это произошло? - спросил он.

- Он находился в подвале. Но подвал не выдержал.

- Да, ваш подвал был не для тяжелых бомб. Почему же он не пошел в настоящее убежище на Зейдельплац? Ведь это в двух минутах отсюда.

- Он думал, что ничего не случится. Да и потом... - фрау Клейнерт замялась, - у него была дама.

- Как? В полдень?

- Она осталась с вечера. Высокая такая блондинка. Господин крейслейтер обожал высоких блондинок. Я как раз подала им курицу, а тут начался налет.

- И дама тоже убита?

- Да. Они даже не успели одеться. Господин Биндинг был в пижаме, а дама - в тоненьком шелковом халатике. Так их и нашли. Но что я могла поделать! В таком виде! Даже не в мундире!

- Не знаю, мог ли он умереть лучше, раз уж ему было суждено умереть, - сказал Гребер. - Успел он хоть пообедать?

- Да, и с большим аппетитом. Вино и его любимый десерт - яблочный торт со взбитыми сливками.

- Ну вот видите, фрау Клейнерт. Это же чудесная смерть! Так бы и я умереть не прочь. Честное слово, плакать не стоит!

- Но умереть так рано!

- Умирают всегда слишком рано, даже если человеку девяносто. Когда похороны?

- Послезавтра в девять. Он уже в гробу. Хотите взглянуть на него?

- Где он лежит?

- Здесь. В подвале. Тут попрохладнее. Гроб уже закрыт. Эта часть дома не так пострадала, а вот с фасада все уничтожено.

Они прошли через кухню и спустились в подвал. Черепки были заметены в угол. Пахло пролитым вином и маринадами. На полу, посредине, стоял гроб под ореховое дерево. Кругом на полках, перевернутые, валялись банки с вареньем и консервами.

- Где же вы так быстро раздобыли гроб? - спросил Гребер.

- Об этом позаботилась его партия.

- Вынос тела отсюда?

- Да, послезавтра в девять.

- Я приду.

- Ах, моему хозяину это будет так приятно!

Гребер удивленно посмотрел на фрау Клейнерт.

- На том свете, - добавила она. - Он ведь так хорошо к вам относился.

- А почему, собственно?

- Он говорил, что вы - единственный, кто ничего не хочет. И потому, что вы все время на фронте.

Гребер постоял у гроба. Ему было чуть-чуть жаль Биндинга - и только, - и стыдно перед плачущей женщиной за то, что он не испытывает ничего больше.

- Куда вы денете все это добро? - спросил он, обводя взглядом полки.

Фрау Клейнерт оживилась.

- Возьмите как можно больше, господин Гребер, все равно попадет в чужие руки.

- Лучше оставьте себе. Ведь вы почти все приготовили сами.

- Я уже кое-что припрятала. Мне много не надо. Берите, господин Гребер. Те, что сюда приходили, - из партии, - уже косились на эти запасы. Чем меньше останется, тем лучше. Еще могут подумать, что мы спекулянты какие-нибудь.

- Да, так оно и выглядит.

- Поэтому берите. Не то придут те, и все уйдет в чужие руки. А вы ведь были господину Биндингу настоящим другом. Вам-то он отдал бы охотнее, чем другим.

- Разве у него нет семьи?

- Отец еще жив. Но вы знаете, какие у них были отношения. Да и ему хватит. В запасном погребе уцелело много бутылок. Возьмите все, что вам надо.

Женщина торопливо прошла вдоль полок, схватила несколько банок и принесла Греберу. Она поставила их на гроб, хотела добавить еще, но вдруг опомнилась, сняла банки с гроба и унесла в кухню.

- Подождите, фрау Клейнерт, - сказал Гребер. - Если уж брать, то давайте выберем с толком. - Он осмотрел банки. - Это спаржа. Голландская спаржа, она нам ни к чему. Сардины в масле взять можно и свиной студень тоже.

- Верно. У меня просто голова кругом идет.

В кухне она навалила на стол целую гору.

- Слишком много, - сказал Гребер. - Как я это унесу!

- Зайдите еще разок-другой. Зачем отдавать добро в чужие руки, господин Гребер? Вы солдат. У вас больше прав, чем у этих нацистов, которые окопались здесь на тепленьких местечках.

"Может, она и права, - подумал Гребер. - У Элизабет, у Йозефа, у Польмана столько же прав, и я буду ослом, если не возьму. Альфонсу все равно от этого ни тепло, ни холодно". Лишь позднее, когда Гребер уже отошел от бывшего дома Биндинга, ему пришло в голову, что он лишь по чистой случайности не поселился у Альфонса и не погиб вместе с ним.

Дверь открыл Йозеф.

- Как вы быстро, - сказал Гребер.

- Я вас видел. - Йозеф указал Греберу на маленькое отверстие в двери. - Сам пробил. Удобно.

Гребер положил сверток на стол.

- Я был в церкви святой Катарины. Причетник разрешил нам провести там одну ночь. Спасибо за совет.

- Молодой причетник?

- Нет, старый.

- Этот славный. Он приютил меня в церкви на целую неделю под видом своего помощника. А потом вдруг нагрянула облава. Я спрятался в органе. Меня выдал молодой причетник. Он антисемит. Антисемит на религиозной почве. Такие тоже бывают. Мы, видите ли, две тысячи лет назад убили Христа.

Гребер развернул сверток, потом вытащил из кармана банки с сардинами и селедками. Йозеф спокойно смотрел на все это. Выражение его лица не изменилось.

- Целое сокровище, - сказал он.

- Мы его поделим.

- Разве у вас есть лишнее?

- Вы же видите. Я получил наследство. От одного крейслейтера. Вам неприятно?

- Наоборот. Это даже придает делу известную пикантность. А вы так близки с крейслейтером, что получаете подобные подарки?

Гребер посмотрел на Йозефа.

- Да, - сказал он. - С этим - да. Он был безобидный и добродушный человек.

Йозеф ничего не ответил.

- Вы думаете, таких крейслейтеров не бывает? - спросил Гребер.

- А вы как думаете?

- По-моему, бывают. Человек может быть бесхарактерен, или труслив, или слаб, вот он и становится соучастником.

- И таких людей делают крейслейтерами?

- А почему бы и нет?

Йозеф улыбнулся. - Удивительно, - сказал он. - Обычно считают, что убийца всегда и всюду должен быть убийцей и ничем иным. Но ведь даже если он только время от времени и только частицей своего существа является убийцей, то и этого достаточно, чтобы сеять вокруг ужасные бедствия. Разве не так?

- Вы правы, - ответил Гребер. - Гиена всегда остается гиеной. Человек многообразнее.

Йозеф кивнул. - Встречаются коменданты концлагерей, не лишенные чувства юмора, эсэсовцы-охранники, которые относятся друг к другу по-приятельски, добродушно. И бывают подпевалы, которые видят во всем одно лишь добро и не замечают ужасного зла или же объявляют его чем-то временным, суровой необходимостью. Это люди с весьма эластичной совестью.

- И трусливые.

- И трусливые, - спокойно согласился Йозеф.

Гребер помолчал.

- Я хотел бы иметь возможность помочь вам, - сказал он потом.

- Да что тут помогать! Я одинок. Либо меня схватят, либо я продержусь до конца, - сказал Йозеф так безучастно, словно речь шла о ком-то постороннем.

- У вас нет близких?

- Были. Брат, две сестры, отец, жена и ребенок. Теперь они мертвы. Двое убиты, один умер, остальные отравлены газом.

Гребер уставился на него.

- В концлагере?

- В концлагере, - пояснил Йозеф вежливо и холодно. - Там есть всякие полезные приспособления.

- А вы оттуда вырвались?

- Я вырвался.

Гребер вгляделся в Йозефа.

- Как вы нас должны ненавидеть! - сказал он.

Йозеф пожал плечами.

- Ненавидеть! Кто может позволить себе такую роскошь? Ненависть делает человека неосторожным.

Гребер посмотрел в окно, за которым сразу же вздымались развалины. Слабый свет небольшой лампы, горевшей в комнате, казалось, потускнел. Он отсвечивал на глобусе, который Польман задвинул в угол.

- Вы возвращаетесь на фронт? - участливо спросил Йозеф.

- Да. Возвращаюсь воевать за то, чтобы преступники, которые вас преследуют, еще какое-то время продержались у власти. Может быть, ровно столько, сколько нужно, чтобы они успели вас схватить и повесить.

Йозеф легким движением выразил согласие, но продолжал молчать.

- Я возвращаюсь потому, что иначе меня расстреляют, - сказал Гребер.

Йозеф не отвечал.

- Я возвращаюсь потому, что иначе, если я дезертирую, моих родителей и мою жену арестуют, отправят в лагерь или убьют.

Йозеф молчал.

- Я возвращаюсь, хотя знаю, что мои доводы - не доводы и все-таки это доводы для миллионов людей. Как вы должны нас презирать!

- Не будьте так тщеславны, - сказал Йозеф тихо.

Гребер удивленно взглянул на него. Он не понял.

- Никто не говорит о презрении, - сказал Йозеф. - Кроме вас самих. Почему это для вас так важно? Разве я презираю Польмана? Разве я презираю людей, которые меня прячут, хотя они каждую ночь рискуют при этом жизнью? Разве я был бы еще жив, если б не они? Как вы наивны!

Неожиданно он снова улыбнулся. Это была какая-то призрачная улыбка, она скользнула по его лицу и исчезла без следа.

- Мы уклоняемся от темы, - сказал он. - Не следует говорить слишком много, и думать тоже. Еще не время. Это ослабляет. Воспоминания тоже. Для этого еще слишком рано. Когда ты в опасности, надо думать только о том, как спастись. - Он показал на консервы. - Вот это - помощь. Я беру их. Спасибо.

Он взял банки с консервами и спрятал за книги. Его движения были удивительно неловкими. Гребер увидел, что пальцы у него изуродованы и без ногтей. Йозеф перехватил его взгляд.

- Небольшая память о концлагере, - сказал он. - Воскресное развлечение одного шарфюрера. Он называл это "зажигать рождественские свечи". Под ногти вгоняют заостренные спички. Лучше бы он проделал это с пальцами на ногах, было бы незаметно. А так меня сразу могут опознать. Нельзя же всегда носить перчатки.

Гребер встал.

- Если я отдам вам мое старое обмундирование и мою солдатскую книжку - это вам поможет? А вы измените в ней все, что нужно. Я скажу, что она сгорела.

- Спасибо. Не нужно. На ближайшее время я сделаюсь румыном. Это придумал и устроил Польман. Он это здорово умеет. По виду не скажешь, а? Стану румыном, членом "Железной гвардии", другом нацистов. Моя внешность как раз подходит для румына. И увечье мое тогда легче объяснить: дело рук коммунистов. Вы сейчас хотите забрать свою постель и чемоданы?

Гребер понял, что Йозефу надо от него избавиться. - Вы остаетесь здесь? - спросил он.

- А что?

Гребер подвинул к нему несколько банок с консервами.

- Я достану еще. Пойду и принесу.

- Хватит и этого. Мне не следует иметь при себе Слишком много вещей. К тому же пора уходить. Больше я ждать не могу.