Чтение 28–й страницы книги ~Дети Арбата~

Юра молчал, не знал, как реагировать на этот прямой намек. Слова поразительные, от Вадика можно кое-чему набраться, но так прямо...

Опять выручила Лена:

- Я читала это место. Это написано не Белинским, а Панаевым. Он приписывает эти слова Белинскому.

- Он точно цитирует Белинского, - уперся Вадим, - эти слова Белинского есть в других воспоминаниях о нем, в частности, у Кавелина. Да, Белинский был великий человек и понимал, что России нужно твердое руководство. Но он был человеком своего времени, не знал и не мог знать, что это должна быть диктатура пролетариата.

Юра в душе подивился политической оборотливости Вадима.

- "И за что я люблю тебя, тихая ночь..."

Это был тот же голос с соседней дачи.

- Хорошо поет, - сказал Юра, - кто это?

- Наш сосед, - ответила Лена, - работник ЦК, Николай Иванович Ежов.

Вадим повел головой в знак того, что впервые слышит эту фамилию. А уж он-то знает все фамилии.

- Кто такой, не знаю, - сказал Юра, - но поет хорошо.

- Очень милый человек, - сказала Лена.

Когда Юра и Лена остались вдвоем, Лена сказала:

- Я не узнаю Вадима. Я его даже боюсь, честное слово. Он стал такой категоричный, такой нетерпимый, подозрительный. Защищает Советскую власть! От кого? От нас с тобой?

Лена всегда скрывала свое особое положение, она и теперь старалась не выделяться. И все же она принадлежит к тем, кто управляет государством, а не просто служит ему, как Вадим и его отец. И Юра принадлежит к тем, кто управляет государством, он рабочий класс, народ, из таких теперь и выходят руководители. Именно поэтому его взяли в органы. В доме Лены на улице Грановского и здесь, в Серебряном бору, живут видные чекисты, есть прекрасные люди, а ее отец когда-то был членом коллегии ВЧК-ОГПУ. В поведении Вадима было что-то неестественное, фальшивое, коробили эти: "МЫ можем", "МЫ не можем", "У НАС уже есть", "НАШЕ государство"... Нина Иванова, даже Саша Панкратов могли бы так говорить, это их мир, у них есть на это право. А у Вадима нет. Он может только служить, не более того.

В ту минуту, когда Лена подумала о Саше, Юра заговорил о нем - совпадение, заставившее Лену вздрогнуть.

- Вадим переменился с того дня, как арестовали Сашу, - сказал Юра, - я это сразу тогда заметил. Арест Саши напугал его. Теперь с перепугу он старается кричать громче всех.

- Да, - с грустью согласилась Лена, - после Сашиного ареста мы стали другими.

Как в разговоре с Березиным, так и сейчас Юра понимал: от того, что он скажет о Саше, зависит многое.

- Жаль Сашу. Я был тогда неправ. Он оскорбил меня на встрече Нового года, и я был необъективен.

- Что все-таки случилось? - Лена посмотрела на Юру взглядом, рассчитывающим на доверие.

Обдумывая слова, Юра сказал:

- Саша привык быть на первых ролях. В институте на первых ролях были другие. Саша примкнул к тем, кто хотел их свалить. А хотели свалить партийное руководство уклонисты. Саша оказался втянутым. Три года ссылки - это все, что можно было для него сделать, остальные получили тюрьму, лагерь, большие сроки.

В его словах был намек на то, что и он кое-что сделал для Саши.

- Я попал на работу в НКВД после института, по распределению, ведь я юрист, как ты знаешь, - продолжал Шарок, - мое оформление совпало с Сашиным делом. Откровенно говоря, до последней минуты не знал, в качестве кого я там появляюсь.

- Даже так?! - поразилась Лена. - Но ведь вы учились в разных институтах, а школа... В школе все дружили.

Он улыбнулся многозначительно.

- Леночка! Если не заинтересовались всеми Сашиными друзьями, это не значит, что не заинтересовались некоторыми. Не забывай, что с Сашей я жил в одном доме, на одной лестнице, два года проработал с ним на одном завода. Вадик перепугался не случайно. Когда арестовали Сашу, я был вынужден ни с кем не встречаться, в том числе и с тобой, не мог допустить осложнений для Ивана Григорьевича, он хлопотал за Сашу, вмешался в дело, о котором был мало осведомлен. К счастью, все распуталось. Саша отделался сравнительно легко, с его друзей сняты подозрения, только Вадим продолжает нервничать.

Лена, чуть наклонив голову, шла рядом с ним. Верила ли она ему? У нее нет оснований не верить. Она знала не только, какие прекрасные люди работают в органах, но и каких прекрасных людей эти органы преследуют. Допускала, что ребят вызывали, а ее нет, тоже своего рода лотерея. И у Юры, как он говорит, были осложнения, а он не хотел осложнений для ее отца, и правильно: Сталин не любит папу, ничтожного повода достаточно для больших неприятностей. Другой на месте Юры, вероятно, поступил бы иначе: сказал, объяснил. Но Юра таков, каков есть. Важно, что им руководило.

Народа на пляже было немного. Шумно плескались ребятишки у берега, загорелые парни в трусах играли в карты на песке.

Лена сбросила сарафан и осталась в черном купальнике, как будто наклеенном на теле: грудь и бедра. Снова застенчиво улыбнулась Юре, но не отвернулась, когда он надевал плавки, поддевая их под трусы.

- Пойдем дальше, там глубже, - сказала Лена.

Она плыла, загребая согнутыми в локтях руками, низко, в самую воду опускала голову, поворачивала ее то вправо, то влево. Такого стиля Юра не знал. Сам он плавал саженками. Он удивился тому, как хорошо плавает Лена. Она открывалась ему сегодня с новой, незнакомой стороны. Опасение, что наладить все будет не так легко и просто, закрадывалось в сердце.

Потом они лежали на песке, подставив солнцу голые спины. Положив голову на сплетенные руки, она сбоку поглядывала на него, и ему снова казалось, что она любит его по-прежнему.

Она действительно любила его. Может быть, потому, что эту любовь не заменила никакая другая. И она была чувственна, а Юра первый и единственный мужчина в ее жизни. Страдания, которые он ей доставил, только усилили это чувство. Ведь и он страдал.

- Когда мы встретимся? - спросил Юра.

Она ответила просто:

- Когда хочешь.

Он мог опять привести ее к себе, в свою комнату. Отец поморщится, мать всплеснет руками, ничего, переживут. Но сдерживала примитивная мужская осторожность. Возобновить отношения - да. Но не на полную катушку. Второй раз он так легко не отделается.

Где им встретиться? Куда пригласить ее? Была только одна квартира - Дьякова. Практически Дьяков живет у своей жены в Замоскворечье. Не совсем подходящее место для свидания. Если Лена узнает... Но она ничего не узнает. Постель старая, грязная, он даже не уверен, есть ли на ней белье. Ничего. Простыни можно принести из дома в портфеле.

- Понимаешь, в чем дело, - сказал Юра, - у нас в квартире сейчас ремонт, спим все вместе, кочуем из одной комнаты в другую и вещи таскаем за собой. У меня приятель, товарищ по институту, сейчас в отпуске, ключи от его комнаты у меня. Можем там посидеть.

- Можем, - согласилась Лена.

Зоя пришла в восторг, узнав, что Варя танцевала с Левочкой в "Метрополе". Его фамилия Синявский, он чертежник-конструктор, милый, славный парень, всегда помажет по работе. А как он одевается! У лучших портных. А как танцует! Не хуже знаменитого Вагана Христофоровича. Та хорошенькая толстушка, что сидела с Левочкой, тоже чертежница. Ее зовут Рина.

Зоя льстиво заглядывала Варе в глаза. Она всегда мечтала попасть в Левочкину компанию и не могла. Что значит быть красивой, все само получается, плывет в руки.

- Ах, - искренне вздохнула она, - повезло тебе.

Левочка не особенно нравился Варе - не мужественный. Но он прекрасно танцевал, а главное, он свой парень, вся их компания _своя_. Это не Вика с Виталиком, не девки с их иностранцами. Единственный, кто произвел на нее впечатление, это Игорь Владимирович. Но ему тридцать пять лет, она стеснялась его. С ним должно быть серьезно, а она не могла полюбить такого старого и не хотела ему морочить голову. Он вызывал уважение, он благородный человек, и стыдно его огорчать. У Вари был свой кодекс порядочности, она знала, что можно и чего нельзя.

Она надеялась, что Левочка примет ее в свою компанию, и ждала приглашения. Приглашение поступило не так скоро, недели через две после знакомства в "Метрополе".

Прибежала возбужденная Зоя, торжествуя, объявила, что завтра вся компания будет в саду "Эрмитаж" и их тоже там ждут.

И тут же позвонила Вика, предложила завтра вечером пойти вместе с Игорем Владимировичем в ресторан "Канатик".

- Не могу, - ответила Варя, - я иду в "Эрмитаж".

- С кем, интересно, ты идешь?

- С Левочкиной компанией. Я поступаю к ним на работу.

- Это обязывает тебя идти с ними? Позвони и откажись. Ведь я тебе говорю: с нами будет Игорь Владимирович.

- Не могу. Я обещала и не могу их обмануть.

- Но я тоже обещала, - возмутилась Вика, - и не какому-то Левочке - говну, а Игорю Владимировичу. Я не о себе думала. Ты ему нравишься. Он не женат.

- Извини, - ответила Варя, - в другой раз, пожалуйста. Звони. Пока.

И положила трубку.

Как тогда в "Метрополе", так и сейчас в саду "Эрмитаж" Левочкина компания то увеличивалась, то уменьшалась, подходили разные люди, исчезали, возвращались опять. Это естественно - не обязательно гулять гурьбой. Они даже не гуляли, а стояли у главного входа, чтобы всех видеть и чтобы их все видели.

Мужская компания: Левочка, два мальчика из проектной мастерской - Воля-большой и Воля-маленький, красивый молодой человек со странным именем Ика, затем Вилли Лонг, сын ответственного работника Коминтерна, крепыш с хулиганским лицом, и, наконец, Мирон, ассистент знаменитого преподавателя танцев Вагана Христофоровича, добродушный кудрявый парень с душой бизнесмена. Единственной постоянной девочкой была пухленькая Рина, девушка-веснушка, веснушки покрывали ее кожу, как загар, и это выглядело очень симпатично. Воля-большой говорил, что это поцелуи солнца. Рина родилась на свет, чтобы веселиться. Она излучала веселье вместе с веснушками и полыхала рыжими волосами, как настурция.

Другие девочки прибивались к компании случайно. Случайной оказалась сегодня и Варя. Но никто с ней, как с новенькой, не обращался. Никто здесь ни за кем не ухаживал, все равны, мальчики и девочки, обыкновенные чертежники, как и Зоя. Эти ребята помогут ей устроиться в архитектурную мастерскую Щусева, проектирующую гостиницу "Москва". Ставки там не меньше, чем в организациях, которые проектируют объекты тяжелой промышленности.

Левочка мило улыбался, обнажая косой зуб, мальчик с лицом херувима, улыбалась, как солнышко, Рина, шел какой-то треп, они разглядывали и обсуждали проходивших мимо девушек, делали это весело и без пошлости, девушки не сердились.

Именно они хозяева сада, они, ребята без денег, даже в сад прошли без входного билета и поедут сегодня в какой-нибудь ресторан танцевать. Кудрявый Мирон, добродушный бизнесмен, куда-то ходил, чего-то темнил, упоминал какого-то Костю, но беспокойства никто не выказывал, знали, что все равно поедут.

Варя чувствовала себя легко и свободно в этой компании, видела, что нравится мальчикам, молчаливому Ике, Левочке, но не была убеждена, что ее возьмут с собой в ресторан, тем более с Зоей. Зоя им навязалась, держалась шумно, возбужденно, и, как всегда в таких случаях, от нее, желали отвязаться.

Недалеко от входа стоял небольшой столик, за ним сидел человек с бородкой. На столике лежала стопка конвертов и карандаши, стояла табличка: "Графолог Д.М.Зуев-Инсаров. Исследование характера по почерку. Стоимость пятьдесят копеек".

- Мне давно хотелось узнать свой характер, - объявила вдруг Зоя, - есть еще желающие?

Рина с недоумением подняла брови.

Вилли Лонг сокрушенно вздохнул, развел руками.

- Жалко, карусели нет, а то бы на карусели повертелись.

Варя поняла, какой промах совершила ее подруга: в глазах компании это всего лишь аттракцион.

Зоя подошла к столику, окликнула Варю:

- Варя, иди сюда!

Если она не подойдет к Зое, у нее появится шанс поехать в ресторан, если подойдет, будет отвергнута вместе с ней.

И все же она подошла к столику графолога. Перелистала книгу отзывов... Максим Горький, Луначарский, известные актеры... "Зуеву-Инсарову, от разоблаченного Ярона..."

Зоя надписала конверт, протянула его графологу, кивнула Варе.

- Пиши!

- Нет, не хочу, - отказалась Варя. У нее было всего восемь копеек на трамвай. Да и кто может определить характер, тем более по надписи на конверте, ерунда все это!

Но Зоя уже вручала графологу рубль.

- За нее и за меня.

Варя надписала конверт. Они вернулись к компании, никто не обратил внимания на то, что они снова рядом, это в порядке вещей, любой может отойти и вернуться.

Появился Мирон, произнес что-то невнятное и опять исчез.

Когда Зоя отвлеклась разговором с одним из Волей, Рина тихо сказала Варе:

- Поедем в "Савой", но без Зои.

- Куда я ее дену?

Рина пожала плечами, мол, твое дело, тебя берем, а ее нет, отделывайся как знаешь. Солнечно улыбаясь, Рина отвернулась, будто ничего и не говорила.

И они стали уходить, не все вместе, а по одному, как-то очень ловко и незаметно, как фокусники... А теперь откройте глаза, никого нет.

Зоя и Варя остались одни.

- Смылись, - прошептала Зоя и заплакала.

- Ты надеялась, что тебя проводят в автомобиле? - насмешливо спросила Варя. - Или на извозчике, на резиновых шинах?

- Свиньи они, - мрачно проговорила Зоя, - а главная свинья - Рина, воображала конопатая. Рыжая.

Они пошли по аллее, смешавшись с эрмитажной толпой, толпа была густая - и в театре, и на эстраде, где выступал джаз Цфасмана, объявили антракт. Они совершили два скучных круга и увидели Ику на том самом месте, где весь вечер топтались.

- Девочки, - закричал Ика, - а я вас ищу. Пошли, быстро!

- Куда? - спросила Варя.

- В "Савой". Ждали на остановке, вас нет, все уехали, а меня послали за вами.

- Нам никто ничего не сказал, - возразила Зоя.

- Не знаю, - Ика не хотел объясняться, - вы чего-то не поняли. Поехали, быстро!

Компания уже сидела за большим овальным столом. Появление Вари и Зои не вызвало никаких эмоций, пришли - садитесь. Так Варя и не поняла, вернулся Ика за ними по своей воле или по поручению.

За столом шел разговор о какой-те Алевтине, убитой из ревности мужем-бухарцем. Рина была на суде.

- Его выручил защитник Брауде, - рассказывала Рина, - разливался, судьи уши развесили... "Турникет у входа в "Националь" вовлекает наших девушек в порочный круг ресторанной жизни". - Она покрутила рукой, показывая, как вертящаяся дверь вовлекает девушек в порочный круг ресторанной жизни.

- Убил женщину - и за это всего два года! - возмутилась Зоя.

- И то, наверное, условно по причине культурной отсталости.

Левочка улыбался, как херувим, мило обнажая косой зуб.

- А если ходить не через главный вход, не через турникет, тогда не вовлечемся?

- Во всем мире люди проводят время в ресторанах и кафе, - сказал Вилли Лонг.

Воля-маленький закрыл лицо руками, и раскачиваясь, как мусульманин на молитве, забормотал:

- Бедная Алевтина, несчастная Алевтина, за что ее зарезал дикий бухарец, зарезал, как курочку, зарезал, как цыпленочка.

- "Цыпленок жареный, цыпленок пареный, - запел Воля-большой, - цыпленок тоже хочет жить..."

- А если убрать турникет, сделать просто двери, тогда порочного круга не будет? - опять спросил Левочка.

Появился Мирон, усаживаясь за стол, сообщил:

- Кончает партию, сейчас придет.

- Идет! - объявил сидевший лицом к двери Вилли.

К их столу приближался человек лет двадцати восьми, коренастый широкоплечий, с маленькими усиками, в блестящих черных лакированных ботинках, в великолепном костюме, сидевшем на нем несколько небрежно, а потому и лучше, чем на безукоризненном Левочке. Он пересекал зал легкой, уверенной, но настороженной походкой, кивая знакомым и улыбкой отвечая на приветствия. Это был Костя, знаменитый бильярдист, о котором вскользь упоминал Мирон в "Эрмитаже".

Компания его приветствовала. Он обвел стол медленным взглядом, взгляд был странный, шальной и в то же время недоверчивый, что, мол, здесь за люди, которых он, между прочим, знает как облупленных. Взгляд задержался только на незнакомых Варе и Зое.

Он сел рядом с Варей.

- Ничего не заказали, - определил Костя.

- Рина рассказывала про Алевтину, она была на суде, - ответил обходительный Левочка.

Прямолинейный Ика грубовато поправил:

- Тебя ждали.

Внимательно посмотрев на Ику, Костя сказал:

- Жалко Алевтину, хорошая была девочка. Я ее предупреждал - не связывайся с бухарцем, не послушалась.

Говорил он медленно, четко, растягивая губы и чуть растягивая слова, как говорят на юге России. Глаза у него были темно-карие, а волосы светло-золотистого теплого цвета.

Он повернулся к Варе.

- Девочки, наверное, проголодались.

- Я не хочу есть, - заманерничала Зоя.

- А я хочу, - объявила Рина, - ужасно хочу, сейчас все съем.

- Перекусить следует, - сказал Ика.

По-видимому, он один здесь не зависел от Кости.

Подошел официант.

- Принеси пока папиросы, - распорядился Костя.

- "Герцеговину флор"?

- Да.

Говорил он и делал все нарочито медленно. Всем не терпится закусить, он это хорошо знает и не торопится.

Ногтем вскрыл папиросную коробку, бросил на стол - закуривайте. И только Варю спросил: