Чтение 28–й страницы книги ~Прах и пепел~

- Приедете в деревню, узнайте, нет ли там больницы.

Саша въехал в деревню Грязное последним. Уже был день, сумрачный, холодный, падал не переставая снег. Проценко подсел в кабину, доложил: люди накормлены и отдыхают, деревня большая, машины разъехались по улицам и проулкам, прижались к домам, к заборам, сверху их сразу не увидишь, к тому же запорошены снегом.

Проценко отвел Сашу на его квартиру. Хорошая, теплая изба, старики хозяева, сноха, внуки. Встретили вежливо, но не сказать, что приветливо. Сашу это удивило - в других деревнях к ним относились сердечнее.

Саша разулся, подержал ноги возле печки, согрелся немного, сменил носки, похлебал горячих хозяйских щей и отправился к смотрителю дороги Блинову. Хотелось спать, падала голова, но пересилил себя.

Блинов оказался угрюмым мужиком, сказал, что стройматериалы завезли только до деревни Дурное, лежат на обочинах, а вешки, может, и попадали, третий день метет. Дорогу можно определить по канавам, до них отсюда километров десять.

- Поедете с нами, покажете канавы, - сказал Саша.

- Зачем это я поеду?!

- Вы же смотритель, дорожный мастер...

- Работал по обслуживанию, это действительно, а сейчас кому нужна моя должность? И ехать никуда не могу - спина не разгибается. Радикулит.

- Поедете, закутаем в тулуп, посадим в кабину, поедете!

Блинов сурово покосился на Сашу.

- Когда выезжать собираетесь?

- К вечеру. Как стемнеет, выедем.

- Чего ждать-то?

- Люди две ночи не спали, на ногах не держатся...

- Дорогу до канав надо днем прочистить, ночью потеряемся в поле. Иди к председателю колхоза, Галине Ильиничне, проси людей с лопатами, прочистят, сколько возможно, я покажу.

Председатель колхоза, Галина Ильинична, крупная тетка средних лет, в шерстяной кофте, к которой был прикреплен орден, хмурилась, слушая Сашу.

- Какие у нас жители? Старики, женщины, дети.

- В Москве женщины роют противотанковые траншеи, всем тяжело.

- Знаем, слыхали, читали, - усмехнулась она. - Так ведь в Москве роют траншеи, чтобы враг не прошел, а мы будем дорогу чистить, чтобы наши защитнички подальше от врага убежали? Так ведь?

- Нет, - только и нашелся что ответить Саша, ошеломленный этой логикой.

- Вот ты, например, где твои знаки различия? Кубари или шпалы, не знаю, что тебе положено. Заранее снял, к плену готовишься?

- Я не командир. Командир роты убит, взводный тяжело ранен, пришлось мне, рядовому, принять командование. В Пронск идем, к своей дивизии. И не думайте, что нам было легко пробиваться.

- Это дела не меняет, - не уступала она. - Немцы в Михайлове, отсюда рукой подать, не сегодня-завтра здесь будут, а вы уходите, да еще дорогу вам гладенькую приготовь. А почему нас с собой не берете? Что вы нас тут-то оставляете?

- Пожалуйста! Грузитесь немедленно, с лопатами, конечно, поможете дорогу расчищать. Давайте, давайте, собирайтесь!

Она вздохнула:

- Указаний пока таких нет - уходить, скот угонять. Его не бросишь!

- Указаний нет... А мы? Мы простые солдаты. Вот так.

- Может быть, и так... Но обидно. Довоевались. На Рязанщине со времен татар врага не было. А теперь вот непобедимая, несокрушимая... Шли бы не назад, а вперед, мы бы вам дорогу половиками выстлали. - Она помолчала. - Женщины у нас все заняты: на молочной ферме, на птицеферме... Хорошо, подгони к правлению машину, соберем, кого возможно. Блинова прихвати.

- Обязательно. Сердитый он у вас, между прочим.

- А чему веселиться? Оба сына убиты, всего пять месяцев воюем, и нет уже сыновей.

Выехали на двух машинах. В первой за рулем Саша, рядом Блинов, вторую вел Халшин.

- Поедем, Николай, - попросил его Саша, - помоги!

Дорогу начали расчищать сразу за поворотом. Блинов по одному ему известным приметам определял направление. Был он в полушубке и высоких валенках, где намечал лопатой, где ногами протаптывал середину грейдера, от нее девки раскидывали снег, кто направо, кто налево, переходили с места на место, едва поспевали за стариком, быстро шел. Саша и Николай тоже работали, возвращались к машинам, подгоняли их вперед по расчищенной дороге, выходили из кабин, снова брались за лопаты.

Девки держались хмуро, изредка переговаривались между собой, Сашу и Николая обходили взглядом. Только одна баба постарше, перевязанная крест-накрест платком поверх шубы, сказала:

- Ваши шоферы, кобели здоровые, не могут сами дорогу расчистить?

- Они две ночи не спали, и в эту ночь опять выезжаем. Если шофер заснет за рулем, то и себя, и машину угробит.

- С бабой небось всю ночь не спит и ей спать не дает, утром встал как огурчик, а за рулем, вишь, засыпают, нежные!

Николай незлобиво, этак с ленцой ответил:

- Так ведь какая баба... От одной, верно, не оторвешься, а с другой - сразу на бок и дрыхнешь до утра. Особенно если говорлива чересчур.

А Саша ничего не сказал. Чистое поле, снег, пронизывающий ледяной ветер, цепочка склонившихся к лопатам женщин, переходящих с места на место. Что он может им объяснить? Надо, мол, выполнять свой долг? Они и сами это понимают.

И он греб и греб, откидывал снег, надеясь согреться в работе, и все равно мерзли ноги в сапогах, пальцы в шерстяных перчатках, уши под натянутой пилоткой.

Рядом с Сашей работала та самая баба, перетянутая крест-накрест платком, поглядывала, как он натягивает пилотку на уши, как подносит руки ко рту, дует на пальцы. Сказала не то сердито, не то сочувственно:

- Сидели бы в машине, застудитесь в своих сапожках.

Саша улыбнулся ей.

- Дойдем до канав, все вернемся в деревню.

- Принесу я тебе шапку, рукавички, валенки, а то пропадешь, чернявенький.

- За это спасибо, - сказал Саша.

Взошла луна, когда Блинов остановился.

- Вот они, кюветы!

Хотя и заваленные снегом, кюветы с обеих сторон дороги были видны - местами больше, местами меньше.

- Где кюветы замело, нащупаете лопатами. Километрах в десяти отселена материал на обочинах большими кучами лежит, а подальше, чуть в сторонке, деревня будет - Дурное.

Расчистили побольше места, машины развернулись, женщины залезли в кузова, Блинов сел к Саше в кабину, по расчищенной дороге вернулись в Грязное. Саша попрощался с Блиновым.

- Спасибо вам за все, Яков Трофимович.

- Ладно, чего там... От Дурного до Пронского шоссе пятнадцать километров, считаем. На развилке отделение МТС, избенки стоят, выселки вроде...

- Я те места знаю...

Дома Саша снял шинель, сапоги, попытался размять ноги, и вдруг качнуло, почувствовал жар, болела и опять падала голова, ломило спину и, хотя изба хорошо натоплена, бил мелкий озноб. Неужели заболел, простудился, еще чего не хватало! Есть не хотелось, все же он похлебал горячих щей, поел кашу, тоже горячую, привалился на лавке возле печки, забылся, задремал.

За руль Саша посадил Проценко, сам прикорнул в углу кабины, добирал хоть чуточку сна, все спали днем, а он нет. Голова была тяжелая, продолжало знобить, не мог согреться, хотя был в шапке-ушанке, валенках и рукавицах, принесла та баба, не обманула. Он дремал на лавке, не слышал, как приходила. Увидел и шапку, и валенки, и рукавицы только тогда, когда Проценко разбудил его и сообщил, что все готовы, моторы заведены. Валенки оказались велики, болтались, спадали с ног. Хозяйка сказала:

- Ефрема катанки. Ейный Ефрем огромадный был мужик. - Приказала невестке: - Люба, дай-ка ему мужнины, вроде одна у них комплекция.

И на шоферах были шапки, а кое на ком валенки, сжалились сельчане. А может, подумали: чем немцам достанется, лучше своим отдать.

Машина встала.

- Дальше дороги нет, - сказал Проценко.

Саша вышел из кабины. До этого места они и расчистили, здесь и разворачивались.

Полная луна освещала покрытые снегом поля. Сзади виднелись огоньки машин - длинный, уходящий в темноту ряд. Саша послал Проценко по колонне - всем выключить фары, идти сюда с лопатами.

Слесарям, Шемякину и Сидорову, Саша велел идти по обочине, прощупывать лопатами кюветы, а сам пошел по середине дороги, как и Блинов, протаптывая след, а где и обозначая его лопатой, за ним шел Халшин Николай и дальше гуськом вся рота. Саша увязал в снегу, с трудом передвигал ноги, слава Богу, хоть валенки впору, те, Ефремовы, уже потерял бы давно, оглядывался, шоферы двигались по его следу. Наконец люди остановились, начали разгребать снег.

- Как этот участок закончите, - сказал Саша Николаю, - подгоняйте машины и снова идите за мной.

Саша уже не шел, а брел, видел только слесарей на обочине и знал, что должен идти между ними... Потом вдруг все исчезло... Открыл глаза, Шемякин, слесарь, тряс его за плечо.

- Ты что, Панкратов, на месте топчешься. Уснул, что ли?

- Не знаю. - Он попытался улыбнуться, но губы не слушались. - Иди, Шемякин, я вас нагоню.

Подошли машины, потушили фары, опять цепочка людей с лопатами потянулась по Сашиному следу.

И так километр за километром. Саша брел, оглядывался. То никого не было за ним, то приближались машины, останавливались, Саша опять удалялся от них. Он не знал, сколько прошло времени, не хотел снимать рукавицу, чтобы взглянуть на часы, видел только освещенное луной заснеженное поле вокруг, слесарей справа и слева от себя. И вдруг будто мелькнул холмик на обочине.

- Сбрось с него снег, - крикнул Саша слесарю. Так и есть - большая куча песка, на другой стороне куча щебня.

Теперь есть ориентиры, искать дорогу не надо. Саша и слесари воткнули лопаты в снег, оперлись на них, дожидаясь колонну. Шоферы подогнали машины. Уже показался на краю неба мутный рассвет.

Шоферы вышли из кабин, собрались вокруг Саши.

- Как Овсянников? - спросил он у Василия Акимовича.

- Живой пока. То в сознании, то без. Тоня гангрены боится.

Саша прислонился к радиатору своей машины, она была первой в колонне.

- Давайте решать. Деревня Дурное в стороне, придется еще три километра снег разгребать, потеряем время. Сделаем последний рывок, дотянем до Пронска, до МТС. Вьюжит, значит, немец не летает. Через несколько часов доберемся, отогреемся.

- Измучены люди, и обмороженные есть, ни хрена Тонькина мазь не помогла, в деревню надо ехать, - сказал Байков, не глядя на Сашу.

- В деревне никто обмороженным не поможет, а в Пронске больница, и Овсянникова туда доставим, он совсем плох.

- В Пронск надо идти, - поддержал Сашу Чураков. Пользовался любым случаем, лишь бы сказать что-нибудь наперекор Байкову.

- Решили, - заключил Саша, - заправляйтесь до полного бака, и поехали.

Все пошли за ведрами, Чураков задержался возле Саши. Насмешливо спросил:

- Охота тебе за этого армяшку погибать?

- Какого армяшку? - не понял Саша.

- А того самого. - Чураков поднял глаза кверху.

- Он не армянин, а грузин. И не за него воюем. Отечество защищаем.

- Какой сознательный! Отечество защищаем. На себя посмотри - на _костылях_ не стоишь. Никак не пойму, чего ты на рога пыряешься, рвешься ради чего?

- Чураков, ты из заключения? По-блатному вдруг заговорил!

- Из заключения! Политический со взломом. Знаешь такую статью?

- Ладно, иди заправляйся, а то без горючего останешься.

- Я не останусь. А ты в кабине сиди, пока не врезал кубаря на снегу. Без тебя дорогу найдем.

Последний участок дороги оказался очень тяжелым. Особенно в низинах. Разгребали наносы, выталкивали машины, Саша тоже выходил с лопатой - все работают, и обмороженные, и простуженные. У Тони лекарств никаких нет, только йод и бинты - какая на фронте простуда!

Метель крутила не переставая, ветер гнал поземку, жег лицо.

В полдень подошли к самому трудному месту, Саша знал его - овраг с крутыми спусками, на дне замерзший ручей, мост до войны построить не успели, даже спуски не выровняли.

Расчищали долго. И далеко за подъемом расчистили, чтобы не сгрудились машины на той стороне, чтобы брать подъем с ходу. Но особенно не разгонишься, все в колдобинах. Натужно ревели моторами машины, взбираясь по круче, застревали, приходилось подталкивать, на руках выносить, у одного оторвало глушитель, у другого спустил баллон, глохли двигатели, и у Митьки Кузина заглох, он крутил, крутил ручку, потом, обессиленный, приник головой к радиатору, заплакал.

- Дитятко малое, - сказал Саша.

Вытолкнули Митькину машину, завели от чужого аккумулятора.

Саша велел передним машинам пробиваться к выселкам, расквартировываться там, а сам оставался в овраге, пока не поднялась техничка - последняя машина. На ней Саша уже затемно въехал в поселок. В техничке метался в бреду Овсянников, укрытый шинелями. Надо везти в Пронск, в госпиталь, если госпиталя нет, в районную больницу.

- Съезди с Тоней, Василий Акимович, - попросил он Синельщикова, - узнайте, как поступить с обмороженными, отвезем их утром.

- Вам самому надо в больницу, - сказала Тоня, - у вас температура, по глазам видно, губы обметало, сипите, хрипите.

- Вот и привези что-нибудь от температуры.

Николай и Проценко повели Сашу в избу, там уже были Чураков и Стрельцов. Всего десять домов в поселке, поместили в каждый по пять человек.

И опять, как только вошел Саша в натопленную избу, снял шинель, скинул валенки, сразу начал бить озноб, зуб на зуб не попадал, ноги не слушались, дышать трудно, ломило голову, плыло все перед глазами. Жарко, душно. В избе люди, девки, шумно, на столе стаканы, тарелки с закуской. Стрельцов перебирает кнопки баяна, что играет, Саша не слышал - мешал звон в ушах. Сидел на скамейке, закрыв глаза. Однако узнал голос Чуракова, будто в самое ухо тот прокричал:

- Сейчас мы его вылечим.

Саша открыл глаза.

Чураков протягивал ему стакан.

- Рвани спиртягу!

- Водой разведи, - сказал Николай.

- Не то действие... Запьет... Давай, Панкратов, сглотни!

Саша опять опустил голову.

- Помогай, ребята! - распорядился Чураков.

Николай приподнял Саше голову, Чураков сунул ему в рот стакан.

- Подожди, я сам...

Дрожащей рукой Саша взял стакан, одним махом выпил. Обожгло горло, обожгло все внутри. Николай уже держал наготове воду.

- Запивайте по-быстрому!

Сразу ушло жжение, полегчало, но голова кружилась, мысли мешались. Что за гулянка? Спирт, закуски...

Николай пододвинул ему нарезанное сало, хлеб, соль, положил на тарелку головку лука. Откуда все, что за деревня? Ах, да, МТС, выселки... А как Овсянников? Довезли ли до госпиталя живым? А вдруг обратно привезли, что делать?

Через силу Саша пожевал что-то.

- Согрелся? - спросил Чураков.

Саша кивнул головой в ответ.

- Сейчас мы тебя прогреем, как положено. В сортир не хочешь?

Саша отрицательно покачал головой.

- Подумай, ночью не пустим.

Саша снова покачал головой.

- Проценко, где его мешок? Вынимай пару белья, раздевай его, ребята.

- Я сам...

Но Николай и Проценко уже раздевали Сашу.

- Мокрый как мышь! Девки, полотенца давайте! Обтирай его, ребята, - с пьяным азартом распоряжался Чураков. - Поднимайся, Панкратов, на печку его, ребята!

Печка была раскаленная. Саша дернулся назад.

- Держи его, не пускай! Потерпи, Панкратов, покомандовал, теперь нашу команду слушай!

Саша, вконец обессиленный, повалился на спину, потолок нависал низко, голову не поднять, Саша вытянул ноги, тянулся изо всех сил, тогда как будто становилось легче, не так обжигало тело. На печи сушилось зерно, рожь или пшеница, и оно было горячим, но не так пекло. Николай придерживал Сашу, а Проценко обтирал полотенцем. Саша затих, лежал в забытьи. Николай укрыл его тулупом.

- Дышит? - спросил Чураков снизу.

- Дышит.

- Отойдет, обтирайте его почаще, пусть голым лежит. Девок не подпускать, не до девок ему теперь, так ведь, Панкратов?!

Саша не слышал Чуракова, в ушах звенело, все было в тумане, вытягивал ноги, старался подоткнуть под себя тулуп, чтобы не так обжигало, опять впадал в сон.

Наверно, крепок был Саша, если выдержал ночь на раскаленной печи, да еще после спирта... Проснулся утром, вытер себя полотенцем, чувствовал легкость во всем теле, только вроде бы покалывало в груди и возле лопатки неудобство.

- До ветру во двор не ходите, - предупредил Николай, - в сенях ведро стоит, а умывальник на кухне.

Саша накинул шинель, вышел в сени, умылся, оделся, натянул сапоги.

- Валенки надевайте, - сказал Николай.

- В военкомат поеду, в форме надо быть. Василий Акимович вернулся?

- Вернулся. Овсянникова в больнице оставил. Обмороженных не берут - мест нет. Тоня лекарства привезла.

Саша сел на лавку. Опять закружилась голова, но слабость была приятная.

Встали Проценко с Чураковым, умывались.

- А Стрельцов где? - спросил Саша.

- Известно где, у невесты.

- У него в каждой деревне невеста.

Чураков и Проценко тоже сели за стол.