Чтение 28–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

Винченц все еще лежал, распластавшись, как дохлая рыбина, я сказал злым голосом:

– Я вытащил тебя только затем, чтобы убить самому!

Он слабо пошевелился, сжал и разжал кулаки, рывком сел. В лице и глазах полная ясность, не стал даже проверять, что там под повязками, уже понял по Раймону. Поднял взгляд на меня, пересохшие и полопавшиеся губы шевельнулись, он проговорил с трудом:

– Я признаю ваше командование, сэр… до тех пор, пока будете в нем нуждаться. А когда изволите, я обещаю повернуться с оружием в руках к вам лицом к лицу.

Я холодно кивнул:

– Принимаю. Итак, дверь никому не открывать. Вот вам веревка, а мыло уж сами ищите.

Раймон спросил непонимающе:

– Это зачем же… Вешаться, что ли?

– Нет, – огрызнулся я. – Намылитесь и – в альпинисты!

Раймон наконец врубился, подбежал к окну и попытался сквозь прутья посмотреть вниз. По земле бегут лунные полосы света, рваные тучи то открывают луну так, что хоть иголки собирай, то наступает тьма опричная, кромешная, не рассмотришь и кончик своего носа, а уши так и вовсе не видать в такой темноте.

Винченц пробормотал:

– Все сделаем, сэр. Постараемся выбраться из окна, когда луна зайдет за тучу.

Раймон спросил ошалело:

– Но разве внизу их нет?

Я поморщился, Винченц усмехнулся такой наивности, а Раймон посмотрел на гору трупов, вздрогнул, уже расширенными глазами уставился на меня.

– Неважно, – пояснил я, – есть они или нет их… сейчас.

И опять понял только Винченц.

Лунный свет падает из широкого застекленного окна на лестницу и освещает внизу пол из серых каменных глыб. Веселье затихает, грабить уже нельзя, Лангедок все подмял под себя, служанок изнасиловали не по одному разу, острота новизны потерялась, мужскую часть местной челяди почти всю перебили, а своя челядь умеет огрызаться, ее не тронь, у нее свои права. Да и, если уж честно, то все здесь, за исключением рыцарей, такая же челядь, только с оружием в руках.

Я потихоньку выбирался наружу. После той неудачи, когда погибли все пятеро удальцов, спьяну обещавших принести головы защитников и получить награду, внизу затихло, а часовые так же бросают кости, кто-то дремлет, склонившись на копье, и вздрагивает, когда руки начинают скользить по древку.

Четырехугольные опоры, мимо которых я проходил, не замечая, теперь прячут меня от нежелательных взглядов. Я перебегал от одной к другой, хватался за тщательно отшлифованные грани, выглядывал, как суслик из норки. Зал освещен едва-едва, на стенах не светильники, а какие-то светящиеся мотыльки, потому я вздрогнул и дернулся, будто меня ткнули шилом: впереди, как победный боевой клич, с потолка ударило по глазам ярко-красным будоражащее полотнище с нарисованными драконами и леопардами, гербами Лангедоков.

Холл заполнен запахами и ароматами, я пробирался на цыпочках, прислушивался к каждому шороху, внюхивался в запахи, всматривался в любую тень и до отказа задействовал то чувство страха или осторожности, которое Гельмольд назвал прекогнией.

Далеко впереди среди этого серого мира свисают сразу два красных полотнища, на них те же гербы, полоса света ложится с той стороны. Я начал затаиваться чаще, всматривался до рези в глазах, а от усилий анализировать запахи и строить картины затрещала голова. Ах да, это же украсили так выход из замка… Вообще-то красиво, должен признать, что женский вкус не всегда лучше.

Послышался металлический лязг, тяжелые шаги. Из темноты вышли двое закованных в добротные доспехи воинов, оба с короткими копьями, мечи на поясах, щиты за спинами. Не глядя по сторонам, прошли вдоль ворот, одновременно патрулируя и ворота, и вообще холл.

– А ты видел, – донесся до меня голос, – какого удава Цюрка зарубил? Настоящий дракон! Только что без крыльев!

– Удав что, – ответил второй, – когда Цюрка с Воломордом кошек били, одна из них обернулась бабой, представляешь?..

– Ух ты!.. И как вы ее?

– Да как и остальных! Только потом все равно зарезали.

– Правильно. Бабы сами по себе – подлые твари, но хоть приятные, а кошки так вообще… Еще и опасные.

– Как думаешь, мы здесь надолго?..

Оба отдалились, но я еще услышал короткий смешок и затихающий голос:

– Шутишь?.. Теперь уж точно нам штурмовать крепость Валленштейна…

– Ну да, для того оттуда и перебежал этот, как его…

– Кастелян.

– Да, кастелян…

Значит, мелькнуло у меня, кошек перебили. Ну хоть что-то сделали доброго, а то хоть и не люблю этих подлых тварей, но все-таки убивать рука не поднимется. А что удава убили – жаль. Хоть этот гад всякий раз ухитрялся подползать мне тайком под ноги, чтобы я наступил, наверное, надеялся, что заору, ему на радость и глумление, шуточки у него такие идиотские, но все-таки жаль: чистый, опрятный, нигде не гадит, шерсть не роняет, как те мяукающие твари…

Когда оба стража ушли к дальней стене, я подбежал к двери, прислушался и одновременно всмотрелся термозрением сквозь толстые деревянные створки. Два багровых силуэта прошли далеко по ту сторону, я рискнул приоткрыть одну створку, свежий воздух ударил с силой молота, я согнулся, чтобы не закашляться, торопливо заглушил сверхчувствительность и выскользнул в ночь, не забыв так же аккуратно придвинуть тяжелую створку на место. Петли смазаны, ворота новенькие, не скрипнули, я изо всех сил задействовал исчезничество, скользнул вдоль стены, прижимаясь к ней так, что обдирал спину и бока разом.

Далеко в ночи деликатно выводят трели соловьи, единственные из дневных птиц, а так в лунном свете то и дело проносятся то растопыренные летучие мыши с красными глазами и множеством отвратительно белых зубов, то неправдоподобно толстые дракончики, каким-то образом приспособившиеся и к луне, как, впрочем, соловьи или майские жуки.

Я замедлил шаг, впереди на фоне темной стены проступила обнаженная до пояса женщина, нежно белея телом, она шла в мою сторону медленно и задумчиво, плечом чуточку погрузившись в камень. Прямо из стены выступила вторая огромная призрачная фигура, женщина повела себя очень странно: повернулась вокруг оси, вскинула руки и откинулась назад, обнимая склонившегося сзади призрака за шею.

Мужчина наклонился и приник к ее губам, я видел только запрокинутый подбородок женщины, его странно материальные ладони ухватили ее за грудь, в то же время его локти и вся фигура от пояса и ниже размывались, истончались, исчезая полностью где-то на уровне колен.

Я отклеился от стены и начал обходить их по широкой дуге, рискуя быть замеченным стражами у костра. Призраки вроде бы живут в своем мире, да и не до меня им сейчас, вон как он умело отыскал ее эрогенные зоны, однако глазные яблоки призрака сдвинулись, отмечая мои передвижения, полупрозрачные брови начали приподниматься.

– Я вас не вижу, – прошептал я торопливо. – Вот не вижу и – все!.. И вообще, это не моя жена.

Призрак вроде бы чуть кивнул, заключая со мной молчаливое соглашение, что я не проболтаюсь, с кем его застукал, а он смолчит, что видел меня не в своей постели, а крадущегося, естественно, к дверям чужой спальни.

Я осторожно выглянул из-за угла. Как раз в том месте, куда должны спуститься по веревке Винченц и Раймон с мальчишкой, трое у костра несут вахту. Не потому, что ждут побега или нападения, сейчас у победоносного Лангедока нет соперников, просто в замке не поместились все, часть вообще ушла в село, а некоторые предпочли заночевать у костра…

Слева из-за здания багровый отсвет, там тоже костер, и, судя по голосам, народу побольше. Кажется, там даже женский голос… нет, две женщины, что-то не чувствуется в их смехе сожаления, что замок пал, что хозяева здесь другие. Впрочем, не лучше ли подчиняться мужчинам, чем другой женщине?

Глава 7

Я вовремя увидел, как наверху за штырь ухватились пальцы, сперва кто-то пытался в одиночку, потом уже четыре ладони. Возились так долго, что я уже начал дергаться, наконец один штырь исчез, со вторым возились еще дольше. Несколько раз выглядывал то Раймон, то Винченц. Меня в темноте не видно, зато очень хорошо – костер почти у подножия стены, в который предстоит опускаться, рискуя сжечь сапоги, и троих в добротных кожаных доспехах с обнаженными мечами и топорами под рукой.

Я дергался, только сейчас сообразив, что они могут думать, видя только троих стражей при оружии, а им придется спускаться по веревке, совершенно беспомощными. Дождавшись, пока выглянул Раймон, я выдвинулся из тени и помахал ему рукой. Он едва не заорал ликующе, идиот, но сзади его ухватили руки и оттащили от окна.

Винченц выглянул, увидел меня, исчез, тотчас же из окна вылетел конец веревки. Я прыгнул вперед, и хоть убивать в спину вроде бы нерыцарственно, но я еще тот рыцарь, у нас, проклятых жидомасонов, свой устав: двое умерли, не успев понять, что с ними случилось, третий начал оборачиваться, рот открылся для пронзительного вопля, думаю, я страшен и лют, посмотреть бы на себя со стороны, но из разрубленной трахеи вырвался только воздух с неприятным клекотом, а темные в свете костра струи брызнули с таким напором, что какое-то время могли выглядеть фонтаном в Фонтенбло, где все струи из красного вина.

Винченц выглянул второй раз, исчез, и тут же в окне показались его ноги. Спускался он быстро, как паук по нити, не раскачивался, не бился о каменную стену. Я посматривал по сторонам, остро жалея, что нет со мной лука: если кто покажется из-за здания, я могу только сказать, как тиха украинская ночь, Винченц оттолкнулся от стены и спрыгнул в сторону от огня.

Тут же выхватив меч, он кивнул в сторону стражей:

– Никто не крикнул?

Я расценил это как оскорбление, холодно смотрел вверх. Он хмыкнул, признавая за лордом право быть чванливым, вторым опускался Родриго. Раймон после Винченца втянул веревку, обвязал конец вокруг пояса мальчишки и опускал его бережно и с такой медлительностью, что даже Винченц начал дергаться, оглядываться по сторонам: каждую минуту кто-то от соседнего костра может вздумать навестить приятелей здесь.

Он принял Родриго на руки, торопливо отвязал веревку и сразу же увел в темноту. Я дождался, когда Раймон спустится, потянул веревку, чтобы оборвать с того конца, Раймон, дурак, сунулся помочь, я ему шепотом объяснил, чтобы шел, мудило, за Винченцем. Здесь идиоты все еще не знают, что если веревку рвануть – оборвется возле твоих рук, а если потянуть медленно, то оборвется на том конце… Олени неграмотные.

Они пробирались в темноте почти ощупью, ухватились за оружие, я почти расхохотался.

– Раймон, ты смотришь прямо на дерево, – сказал шепотом, – если сделаешь еще шаг, разобьешь лоб. А ты, дурило, сейчас навернешься о камень, еще и пацана придавишь…

Они остановились, тупо таращились в темноту, наконец Раймон проговорил тихо:

– Дик… э-э… сэр, вы и в темноте видите?

– Я и тебя насквозь вижу, – ответил я угрожающе, а потом подумал, что в самом деле увижу, хоть и хреново, если включу термозрение на полную мощь, так что мозги расплавятся. – Стойте и слушайте!.. Думаете, я вас так просто оттуда вытащил? Да на хрен вы мне нужны!.. Но мне надо записочку передать, а почтовых драконов Лангедоки перебили…

Винченц сказал негромко:

– Приказывайте, сэр. Мы выполним все… что в наших силах.

– Да ерунда совсем, – ответил я. – Даже неловко посылать с такими пустяками столь могучее войско. Словом, вы должны сейчас во весь опор дуть к замку Валленштейна! Поняли?

Раймон судорожно кивнул, а Винченц спросил осторожно:

– Другой дороги, как я понимаю, нет? Только через Зачарованный Лес?

Я отмахнулся:

– Да какой он зачарованный? Я там цветочки рвал. Пройдете, как бобики. К утру как раз там будете. Ну, не к утру, так к обеду. Это неважно, главное, чтобы послание прочли не позже начала ночи. Кстати, если встретите в лесу огра… Да-да, теперь там есть свой огр, то не деритесь и не убегайте, а передавайте ему привет от его братца, с которым он общался сперва в крепости, а потом дня три тому в этом же лесу… он поймет.

Раймон бледнел, дергался, лиловел, покрывался пятнами, как морское чудище, Родриго повизгивал от восторга, цеплялся за его руку, а Винченц посматривал на меня весьма странно, наконец осведомился с очень напряженным лицом:

– Сэр… так вы еще и огр?

– Я и тварь дрожащая, – ответил я раздраженно, – и царь, и бог… Не говоря уже о петухе без перьев или мыслящем тростнике. Широк человек, как сказал Федор Михайлович, широк!.. Правда, он хотел бы сузить, с чем я совершенно согласен. Всех надо сузить, одному мне широта не помеха. Все запомнили?

Раймон судорожно кивнул, не в силах ответить, Винченц ответил сдавленным голосом, словно кадык ему перехватила рука в железной перчатке:

– Все сделаем. Что передать?

– Сущую ерундишку. Запоминайте, а то писать нечем. «Мартин, бери всех людей, кто может держать в руках оружие, срочно веди к замку Элинор. Он сейчас захвачен Лангедоком. Нападения не ждет, а ворота я открою. Это приказ!»

Все трое вытаращили глаза, у всех отвисли нижние челюсти. Я уж хотел было назваться, пусть не для них, для Мартина, вообще добавить «Ричард Длинные Руки – Валленштейн», в интересах дела вроде бы можно и сбрехать, но в последний момент остановился. Если Мартин лоялен мне, то все равно приведет отряд, а если не захочет ввязываться в такое безумное предприятие, то и все регалии древнего рода не помогут. Всегда найдет отмазку, чтобы не послушаться.

– Можете добавить, – сказал я, – что Джулиан Дейз, кастелян, предатель. Он сегодня прибыл к Лангедоку, чтобы спланировать нападение на Валленштейнов! Если не ударить раньше самим, то…

Они отбыли, даже не переспросили, в самом ли деле верю в такую дикость, что Мартин возьмет всех, способных носить оружие, и поведет на захват замка, где сейчас лучшие силы Лангедока, включая его баннерных рыцарей и всех пятерых сыновей. Видимо, я им пыль пустил в глаза достаточно, но кого мне не удалось убедить, так это себя.

Мартин будет последним дураком, если оголит замок и уведет оттуда людей, повинуясь такому дикому приказу. Вся надежда на то, что в нем преданность и верность слову выше, чем трезвый расчет.

В замках вообще-то жизнь скучная, потому рыцарь всегда старается куда-нибудь слинять, будь это турнир, охота или приглашение соседа пограбить еще более дальнего соседа. Если слинять не удается, то самое радостное событие – это приезд менестрелей, паломников, странников, что уже достаточно для пира. А если вот такое грандиозное деяние, как захват замка соседа, чтобы хозяина зарезать или взять в плен, жену и дочек изнасиловать, – что может быть слаще, и разве не повод для великого пира, что должен продолжаться день и ночь, а потом снова день и ночь?

Яркий свет во всех помещениях, горят свечи, светильники и даже факелы, перед замком выкатили бочку со смолой, бросили туда факел, оттуда взметнулось ревущее багровое пламя. Пьяные везде, и хотя вооруженного народу много, однако хорошо организованный отряд с легкостью вошел бы, как нож в теплое масло, уничтожил бы верхушку, а остальных, если будут сопротивляться, перебил бы… Я вздохнул. Мечты, мечты. Потому и ликуют, расслабились, что напасть некому. В замке Валленштейна слишком мало даже для караула, а уж о рейдах на противника и мечтать не приходится.

Вернуться оказалось потруднее, но в холле я постарался попасть на глаза всем, кто проходил через него, а одному даже уронил на ногу полено, чтобы разглядел меня и потом мог подтвердить, что этот дурак неуклюжий выходил сонный и заспанный из людской, разносил дрова по каминам. Все это время я присматривался и прислушивался, готовый засечь Джулиана первым, но кастелян, похоже, все еще помогает Лангедоку планировать захват крепости Валленштейнов так же быстро и блестяще, как сумел взять этот замок.

В конце концов, намозолив всем глаза, я в самом деле начал укладываться спать, оставив дверь распахнутой настежь. Дескать, если понадоблюсь, всегда готов услужить своим спасителям, ну а главное, чтобы как можно больше народу меня видели спящим и не связывали с таинственным исчезновением загнанных в ловушку последних защитников замка.

Ближе к полуночи, когда я почти уверился, что Кларисса не придет, в моем чулане блеснул слабый свет, Кларисса вошла тихонько, держа в одной руке свечку, другой прикрывая трепещущий огонек от движения воздуха. На сгибе локтя пережимает нежную кожу плетеная ручка корзины. Верх накрыт чистым полотенцем, но сильный запах жареного мяса с луком ударил в ноздри. Желудок беспокойно заворочался, сообщил, что вообще-то не спит, еще как не спит и в принципе готов потрудиться на мое благо. Более того, если я не заброшу ему несколько добротных кусков мяса с перчиком, лучком, то вообще не даст заснуть из чувства гуманизма и справедливости.

– Не спишь? – поинтересовалась она щебечуще. От нее вкусно пахло молоком, сыром и домашним уютом. – А то я не стала бы тебя будить.

– Как можно, – испугался я. – Ты такое скажешь, что и на голову не налазит!

Она примостила огарок на ножке перевернутого стула, огляделась критически:

– Ну и место ты выбрал…

– Сойдет, – ответил я поспешно, уже ужаснувшись извечному проклятию женщин раз в неделю перетаскивать мебель с места на место. – Много ли скромному человеку надо?

– Если скромному, то много, – рассудила она.

Ее ловкие руки быстро расставили на столе простые глиняные миски, а когда сняла крышку с горшка, пахнуло одуряющими запахами нежного мяса, приготовленного умело и со вкусом. Мои ноздри задергались, Кларисса засмеялась:

– Я сразу поняла, что ты недоедаешь!.. Да еще после тех ужасных пыток тебе нужно есть много, выздоравливать. И вообще ты какой-то слабый.

Я возмутился:

– Это я слабый? А ну пощупай мой бицепс! Нет, ты пощупай!

Она рассмеялась громче, показывая мелкие зубки и алый рот.

– У вас это зовется бицепсом?.. Ладно, потом пощупаю. Ешь.

– И ты ешь, – сказал я, но опоздал, она уже ела быстро и аккуратно, как белка, что не уронит ни единой крошки. – Сама готовила?

Она кивнула с набитым ртом, щеки раздулись, стала похожей на хомяка.

– Сама.

– Молодец, – похвалил я. – Очень вкусно!

– Я старалась.

– Молодец, – снова сказал я, похвала и кошке приятна, а женщина та же кошка, только еще и разговаривает. – Люблю, когда умеют готовить. Когда некому отдаться – женщина полностью отдается работе.

Она сказала обидчиво:

– Почему это мне некому отдаться?.. Просто Шварц сегодня в ночном дежурстве, я свободна. А ты выглядел таким жалобным…

– Двух вещей хочет настоящий мужчина, – ответил я, – опасностей и игры. Именно поэтому ему нужна женщина – как самая опасная игрушка.

– Я не опасная, – возразила она. – Я не обязана спать со Шварцем, потому что я свободная женщина.

– Дай женщине неограниченную свободу, – согласился я, – и она тут же ограничит твою.

Женщина – это человеческое существо, которое одевается, болтает и раздевается. Кларисса уже наболталась, дунула на свечу, в полной темноте я слышал шуршание сбрасываемого платья, пахнуло теплом и запахом молодого горячего тела, одеяло дернулось, доски тихо и стеснительно заскрипели. Она скользнула под одеяло несмело, замерла, я тоже некоторое время не двигался, потом вспомнил, что вообще-то и то подвиг, что она сама пришла ко мне в чулан, а так инициатива должна исходить от меня.

– Иди сюда, – сказал я и притянул ее к себе. – Иди-иди. Положи голову мне на плечо…

Она с некоторым испугом опустила голову, но тут же освоилась, забросила ногу, защебетала, как ночная птичка:

– А я тебя сразу заприметила!.. Ты тогда переносил мешки в подвал, помнишь? С тобой был еще этот… ну, кривой на один глаз!

Я порылся в памяти, в самом деле тогда прошла мимо какая-то девчушка, рассмотреть ее не рассмотрел потому, что и не старался: что-то типично крестьянское, приятное только свежестью и молодостью. Если на всех приятных даже во всех отношениях бабе оглядываться, то Кристалл Огня уведут более целеустремленные.

– Помню, – ответил я, не солгав. – Мы тогда разгружали… не помню, что-то разгружали.

– Мешки с зерном! – напомнила она.

– Да-да, – согласился я. – именно мешки. Да еще и с зерном.

– Вот-вот, – обрадовалась она. – Вспомнил? Я сразу обратила на тебя внимание, ты был такой печальный и даже грустный!.. Давай я расскажу тебе, как я тебя увидела и что подумала, а потом ты мне расскажешь поподробнее, как ты меня увидел и что подумал…

Она щебетала уже весело и беззаботно, напряжение ушло из ее тела сразу, как только поняла, что не буду хватать грубо и подгребать под себя, аки всякий зверь. Я слушал щебет и сказал мысленно: господи, и эта такая же дура, если не круче! Благодарю тебя, господи. Теперь вижу, что ты обо мне помнишь и заботишься.

– Потом расскажешь, – пообещал я, убеждаясь в который раз, что мой могучий и замечательный мозг, полный возвышенных мыслей, всего лишь сопливый, вчера родившийся мальчишка на побегушках огромного и всемогущего инстинкта, за плечами которого двухмиллиардный опыт и которому мозг даже не решается перечить. – Иди сюда… да не дрожи, расслабься!.. Расслабься, а то прибью…

Рано утром, еще только чуть-чуть порозовело небо, она выскользнула из-под одеяла, белая в полумраке, вскинула руки и подвязала волосы лентой, так что я разглядел темные подмышки, заросшие длинной шерстью. Груди поднялись, я невольно засмотрелся, никогда не видел таких громадных и темно-коричневых ореолов, широких, как блюдца, а нежной белизны кожи осталось совсем немного.

Нисколько не стесняясь ни наготы, ни такой необычной груди, она туго затянула волосы, от чего разрез глаз сразу стал как у лани, что очень необычно и загадочно, лицо оставалось спокойным и милым, она держалась без кокетства, не покачивала бедрами, настолько крутыми, что руки сами тянутся похлопать по заду, как коня по крупу.

Она быстро скользнула в платье, двумя быстрыми движениями вставила ступни в башмачки.

– Я побегу, – сообщила она деловито, – а ты еще полежи!

– Мне тоже надо, – ответил я и начал медленно подниматься, – тебе растапливать печь, мне помогать всем, кому смогу помочь. Я хочу отплатить лорду Лангедоку! Надеюсь, я отплатить ему сумею.

Это прозвучало двусмысленно, но Кларисса ничего не заметила, сказала щебечуще:

– Встретимся вечером! Если, конечно, Шварц не затащит меня к себе.

– Ты не только пользуешься успехом, – похвалил я, – но и настоящим спросом!

Я проводил ее долгим взглядом, так как на женщин, как и на медаль, нужно смотреть спереди и сзади, неспешно оделся, а когда вышел, ноздри защекотал запах гари.

Я заорал: «Пожар!» – ухватил ведро с водой и понесся по лестнице, все время держа все чувства нацеленными на запах и фигуру предателя-кастеляна. Едва не столкнулся с Лангедоком, он ревел, как разъяренный бык, но на меня с ведром, воды в руках взглянул благосклонно. Наверху я обнаружил, что горящие гобелены уже сорвали со стен и затоптали: пьяные стражи ухитрились поджечь, опрокинув большой масляный светильник.

Лангедок велел высечь чересчур загулявших соратников и объявил всем грозно, что замок принадлежит ему, как и все хозяйство бывшей хозяйки земли. Кто причинит ущерб в замке, тот причинит ущерб лично ему, графу Лангедоку.

Только в обед обнаружили, что загнанные в самую последнюю комнатку защитники таинственным образом исчезли. Рассвирепевший Лангедок прибыл, все осмотрел и сразу обнаружил выломанные в проеме окна прутья. Пятерых, что залили кровью пол на три пальца толщиной, велел вынести и закопать, а потом добавил, что выдаст пособие их семьям, чтоб все знали о его великодушии и справедливости.

Я, играя услужливого дурака, совался всюду, ведь меня спасли, спасли, это же какое счастье. Я всем прожужжал уши, как меня пытали эти мерзавцы, как мучили, как жгли каленым железом, как протыкали прутьями, а потом проклятая колдунья – гореть ей в огне! – приходила и залечивала мне раны, чтобы с утра вновь наслаждаться моими мучениями.

Все ахали, ужасались, это ж какое коварство, чисто женское, ни один мужчина до такого не додумается. Если и нужно у кого выпытать секрет, то такого будут пытать, пока не ответит, а потом либо отпустят, либо дадут быструю смерть. А вот так мучить только для того, чтобы мучить… бр-р-р-р, это могут только женщины.

Но при таком отношении я автоматически получил право доступа во все помещения, сам Лангедок покровительствовал, я своими рассказами лью воду на его мельницу, освободитель, защитник угнетенных, осталось только возить меня по регионам с агитацией.

Лангедок в первые же минуты захвата замка послал отборную группу на захват знаменитой сокровищницы леди Элинор: Возглавлял ее Тимоти Корказан, колдун, изгнанный в ряде королевств за чересчур прямолинейные попытки добиться непомерного могущества в области магии, из-за чего он совершал массовые жертвоприношения. При Лангедоке он прижился, как-то сумели договориться, а я из подслушанных разговоров понял, что Лангедок за помощь в захвате замка пообещал отдать ему все накопленные прежними лордами острова-замка сокровища.

Трое погибли в коридоре, прежде чем Корказан сумел понять природу чар и создать защиту, еще один сгорел в огне, что выметнулся прямо из каменного пола. Говорят, лишь горстка пепла осталась да несколько капель расплавленного железа. Колдун остановил отряд, повозился с заклятиями, дальше сам пошел впереди, а остальные, устрашенные, двигались на расстоянии.

Еще троих обожгло, одному струей холода обморозило ноги, но колдун неумолимо шел вниз, расколдовывая ловушку за ловушкой. В первый день он прошел почти половину пути, сегодня с раннего утра снова отправился в подвал, взяв с собой на этот раз только одного воина. К концу дня добрался до заветной двери с сокровищами, но уже был так измочален, что едва выполз, его поддерживали под руки.

Я бросился навстречу, подхватил колдуна с другой стороны, заговорил торопливо, с предельным сочувствием:

– Вы уж так себя не надрывайте, господин!.. Если с вами что случится, что мы делать будем? Пропадем же!.. Мы ж все понимаем, что это только вы сумели сломать все проклятые чары этой зверюги!.. Не будь вас, благородный господин Лангедок и шагу не смог бы сделать на остров! И все бы мы томились, угнетенные этой хышницей!

Это были смелые речи, но колдун польщенно улыбнулся, хоть кто-то понимает его действительную роль, а то все только о Лангедоке. Он вскинул руку на мое плечо, и мы с солдатом повели его наверх. Я вел бережно и почтительно, выказывая такой восторг от возможности быть полезным такому великому человеку, что чуть не повизгивал.

У дверей лаборатории, где раньше располагался старый Уэстефорд, теперь покойный, как и большинство челяди, Корказан остановился, буркнул:

– Все идите!.. А ты, как тебя…

– Дик, ваша милость, Дик!

– Приходи завтра с утра сюда. Я возьму тебя с собой.

– Спасибо, ваша милость!.. Я прям щас могу лечь здесь, чтобы дожидаться вашего слова!

Он коротко усмехнулся, отпустил меня коротким движением сухой длани.

Солдаты старались не показывать радости, что я сам вызвался сопровождать колдуна в подземелья проклятой колдуньи, где уже погибли их товарищи. Я тоже сделал вид, что не замечаю их ликования, мне надлежит быть туповатым и преданным до свинячьего визга.

Глава 8