Чтение 28–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

— А что, он считает себя богом?

— Гм, но он так долго шел, не встречая сопротивления...

— Тем более должен знать, что когда-то оборвется. — Он покачал головой:

— Это по логике. А в жизни мы видим, что у кого всё удается, то будет удаваться и дальше.

— Верно, — согласился я. — Ладно, пока подождем. А что насчет мадам ля Вуазен?

Амелия покачала головой, Торкилстон сказал бодро:

— На нее можно не обращать внимания. Это дети от первой жены, а эта красотка с ними не ладила. Да и вообще увлеклась своими черными мессами, ей и Бриклайт нужен только, как крепкий шест вьюнку. Во всяком случае, ради этих четырех выродков мстить не станет.

Я вздохнул:

— Это хорошо. Не хотелось бы воевать с женщиной. Хоть я и верю в равенство, но всё-таки...

На крыльце предостерегающе гавкнул Пес. Торкилстон мгновенно вскочил, меч в руке, когда только и успел, устремился к окну, а Кукушонок и Выдра тоже с клинками в руках встали по обе стороны двери.

Я положил ложку, воздух теплый, никакого холода, прекогния тоже спит, сложив лапки. Торкилстон сказал отрывисто:

— Какой-то парнишка! Пойду посмотрю.

— Ведите сюда, — посоветовал я. — Не стоит, чтобы ваш разговор подслушали.

— Если его отдаст ваша собачка, — ответил Торкилстон. — То-то парнишка перед нею застыл, как лягушка перед удавом.

— Скажите ей «пожалуйста», — посоветовал я очень серьезно.

Амелия подбежала к окну и с тревогой прислушивалась к разговору. Я слов не расслышал, разве что знакомое «пожалуйста» уловил, хотя Торкилстон, стесняясь, произнес его почти шепотом.

Через пару минут он ввел в комнату, держа за шиворот, невысокого дрожащего парня. Не глядя на меня, объяснил:

— Собачка тоже хотела присутствовать...

— Но долг есть долг, — сказал я.

— Я об этом и сказал, — сообщил Торкилстон, — но она, по-моему, на меня за это обиделась.

— Ничего, — утешил я, — она знает тяготы нашей службы. Так кто это?

Кукушонок и Выдра остались у двери, а парень, бледный и с расширенными в ужасе глазами, упал на колени.

— Ваша милость! Я от мастера Пауэрса!

— От кого? — переспросил я.

Он торопливо выудил из кармана и подал мне на ладони массивный перстень. Я взял, повертел в лучах света. Именное кольцо с печатью, так называемая «печатка». Им мастер Пауэр скрепляет торговые договора, понятно.

— Дальше, — потребовал я.

Он поклонился, стукнувшись лбом о землю.

— Сейчас старейшины цехов собрались на... собрание. Очень хотят, чтобы вы почтили своим присутствием.

Торкилстон насторожился, в глазах заплясали грозные искорки.

— Самому в западню?

— Не думаю, — сказал я, — что в западню...

— А что же?

Я кивнул на парнишку.

— Они сказали точно, хотят чтобы я... гм... почтил...

— С какой целью?

— Ну, например, подсказал, как жить дальше. Сами они поняли и даже сказали вслух, что «так жить нельзя», а вот как дальше... хотели бы свалить бремя решения на чьи-то плечи. Как раньше сваливали все грехи на козла и выгоняли его за город в пустыню, назвав козлом отпущения.

Он покачал головой:

— Оптимист вы, сэр Ричард. Если вздумаете идти, не забудьте проверить доспехи. Чтобы ни одной щелочки.

Я встал из-за стола. Парнишка вскочил, повинуясь моему взгляду. Он уже перестал дрожать, по его глазам я понял, что угадал насчет цели собрания глав гильдий.

— Пойдем, — сказал я, — пора с ними поговорить всерьез. А вы пока... всё же бдите.

Глава 3

Народ, узнавая нас на улице, застывал, будто превращаясь в жен Лота, я чувствовал, как у них трещат от натуги мозги: за мою голову назначена награда в сто золотых, да только кто ее теперь выдаст... да и свою потеряешь быстрее, чем подойдешь к этому опасному, как дикий зверь, благородному.

Парнишка свернул в гущу жилых кварталов, я спросил удивленно:

— Ты куда? Городская ратуша в другой стороне.

Он отвел взгляд в сторону, голос прозвучал трусливо и виновато:

— Старейшины собрались... в другом доме.

— Понятно, — ответил я.

Даже прошли проходными дворами, как подпольщики, хотя рядом широкая улица, перепрыгивали через помойки и горы мусора, пока мой провожатый не скользнул в какую-то грязную щель.

— Сюда.

Щель оказалась проходом, дальше дверь, после условного стука нас впустили, полная темнота, парнишка, вздрагивая от собственной смелости, взял меня за руку и провел в большую, богато обставленную комнату.

Все окна закрыты ставнями, опущены шторы. В комнате царит густой полумрак, но глаза в конце концов привыкнут, однако у меня они приспособились сразу, я отчетливо видел и Пауэра, и мастера Лоренса Агендера, старейшину цеха ювелиров, и других глав гильдий ружейников, кожевников и бронников.

Ближе всего ко мне расположился в кресле грузный солидный мужчина, коренастый, с брюшком, одетый в дорогие шелка, на шее массивная золотая цепь.

Он нервно задвигался, а сидящий за ним крупный мужчина проговорил негромко басом:

— Приветствуем вас, сэр Ричард.

— И вас, — ответил я любезно, но коротко.

Никто не поднялся, чтобы зажечь свет, меня забавляло, как все таращатся в темноту, ориентируясь только на звуки. Мне придвинули стул, конечно, мимо, я взял его и, сев у стены, рассматривал их с большим интересом.

Заговоривший со мной — старейшина гильдии оружейников, крупный человек с суровым лицом, украшенным шрамами, кряжистый и жилистый, такого трудно представить ювелиром или даже ткачом, а вот оружейником — да, в самый раз.

Остальные тоже достаточно колоритные фигуры, но если у них и есть золотые бляхи их профессий, то всё укрыто плащами. Даже капюшоны нахлобучили на лица, хотя и так всё в полной темноте. Мастер Пауэр тоже среди них, ничем не выдает, что знаком со мной, хотя, не сомневаюсь, инициатива встречи исходила от него.

— Я слушаю вас, — сказал я с прежней любезностью.

— Ваша милость, — заговорил Лоренс, — мы наслышаны о вас со дня вашего появления в городе. Вы разогнали хулиганов, обижающих женщину, перебили дебоширов и грабителей в саду госпожи Амелии, а затем еще и... защищали ее дальше. Как могли. А преподобный отец Шкред говорил о вас только с восторгом.

— И что же? — Лоренс вздохнул.

— Вам не нравится, что творится в городе. Нам тоже. Но нам здесь жить... Однако, если попытаетесь изменить город, мы вам поможем. Здесь собрались старейшины основных гильдий...

Я сказал с горьким сарказмом:

— Но ведь город богатеет? Не так ли? Жители довольны? Хоть и перестали ходить в церковь.

Он вздохнул:

— Да нам тоже как-то не очень важно, ходят ли в церковь. Я сам, прости Господи, как-то зашел на прошлой неделе, даже забежал, когда ливень вдруг с ясного неба... А перед этим был, когда проклятые собаки напали и негде было укрыться. Словом, нас волнует другое, ваша милость! Человек должен трудиться, создавать своими руками что-то нужное, а не стоять вышибалой на дверях публичного дома или трактира. А у нас лучшие кузнецы и ткачи уходят в эти... прислуги.

Мастер Пауэр вставил:

— Там учиться ничему не надо, что всем так нравится! Стой себе да гавкай на людей. Тараскон превращается в город бездельников, ваша милость. Вроде бы все при деле, зарабатывают, деньги в семьи приносят, а... не работают. Как люди, не работают.

Я молчал, обдумывая, на их лицах уже не тревога, а настоящее отчаяние. Гильдии, что гордились своим ремеслом, быстро приходят в упадок, терпят громадные убытки, в то время как Бриклайт, ничего не производя, извлекает громадные прибыли. Эти совсем недавно могущественные люди, отцы города, можно сказать, его экономическая мощь и становой хребет, ощутили себя униженными и выдавливаемыми на обочину, где скоро окажутся в одной канаве с нищими.

— Ладно, — ответил я, — ваши проблемы видны невооруженным глазом... Да это я так, глаза тоже можно вооружать, есть такое колдовство. И зачем вы всё это мне?

Они переглянулись, и хотя сами не видят друг друга, но я чувствовал как их связывают незримые узы цехового единства. Лоренс заговорил снова первым:

— Ваша милость, нам нужна власть в этом городе. Власть, которая защитит нас, создавших этот город. Власть, которая снова вернет кузнецов в кузницы, ткачей — за их станки, кожевников и всех ремесленников — на их места. Мы должны производить товары и выгодно продавать их, а не... торговать задницами.

— Нормальное желание, — ответил я.

— Вы согласны?

— На что? — спросил я.

— Отец Шкред очень хорошо отзывался о вас, — сказал Лоренс, мне почудилось в его голосе раскаяние. — Вот уходит человек, и только тогда понимаешь, что хоть над ним и посмеивались, но мы все любили... и прислушивались. Мы хотим назначить вас бургомистром города! Здесь большинство из городского совета, так что решение вполне законно. А собраться мы можем где угодно. Мы назначим вам высокое жалованье, в вашем распоряжении будут остатки городской стражи... Вы можете их всех выгнать и набрать новых! Нам нужен бургомистр, который закроет все эти дома...

Один из старейшин сказал быстро:

— Перегиб!

Еще двое тут же подали голоса:

— Это слишком!

— Мы же не церковь...

Лоренс скривился, махнул рукой:

— Пару публичных домов оставим. Но перенесем в порт. Или к нему поближе. Это не так важно. Важнее город снова вернуть к работе и хотя бы немного отодвинуть от бесконечного пьянства.

Благодаря темноте, которая вроде бы скрывает их лица, они не скрывают эмоций: хмурятся, гримасничают, кривятся, я отчетливо видел их реакцию на любое слово, сам растянул губы в улыбке:

— Вы мне выдадите на руки решение городского совета?

Они переглянулись в темноте, Лоренс сказал нерешительно:

— Ваша милость, вы же благородный человек! Вы же привыкли верить на слово.

— Благородным, — подчеркнул я. — А среди торговых людей принято заключать договора. С пунктами о неустойке, дефолтами, непредвиденными обстоятельствами... их надо перечислить, с откатами и прочими достижениями экономической мысли.

Они посмотрели в мою сторону с уважением. Лоренс вздохнул, вытащил из-за пазухи свернутый в трубочку лист бумаги.

— На всякий случай, — сказал он, — мы всё составили. Здесь предусмотрено всё, уж поверьте...

— Не поверю, — ответил я скромно, — мы же деловые люди! А деловые всегда норовят друг друга объегорить, это в порядке вещей. Но я верю в другое... Все вы сейчас в отчаянном положении, будем говорить прямо. И хватаетесь за соломинку. Это я вот ваша соломинка. Если возьмусь наводить порядок в городе, а вы понимаете, что буду делать, меня уже изучили, не правда ли?.. Если возьмусь наводить порядок, то вы будете меня поддерживать всеми фибрами исходя из собственных интересов, что и есть двигатель любого прогресса и торговли в частности.

Я сунул бумагу за пазуху, поднялся.

— Не буду вас задерживать, господа. С вашего позволения, я сейчас же примусь за дело.

Торкилстон от восторга едва не встал на уши, да и Кукушонок с Выдрой смотрели на меня донельзя довольные: вовремя поступили на службу. Теперь они уже не просто у рыцаря чуть побогаче их самих, а у главного в городе.

Сэр Торкилстон мигом оседлал коня, Кукушонка и Выдру оставили бдить, а сами выехали верхами в город, поглядывая по сторонам уже хозяйскими глазами.

Дом для элитной милиции совмещен с тюрьмой, разделяет их только толстая стена. Очень практичные в городе люди: стражники, приведя арестованного, могут сразу же забежать и согреться зимой в своем, так сказать, офисе.

— Сэр Торкилстон, — сказал я громко, — постойте у входа. Если кто выбежит — рубите к чертовой бабушке!

— Сделаю, — пообещал он.

— Мы теперь власть, — напомнил я.

Он оскалился в недоброй, но всё еще недоверчивой улыбке. Я взбежал по ступенькам, пинком отворил дверь и прошел через большую комнату с двумя столами и старыми колченогими стульями. Во второй комнате трое устроились на лавке, передавая один другому флягу с вином, а сам командир городской милиции Скал развалился в кресле за столом. Увидев меня, замер, как жирная мышь перед большим котом, глаза задергались в орбитах, красная рожа быстро белеет.

Я обогнул стол, чтобы до Скала дотянуться сразу, если понадобится, сказал резко:

— Ну, тварь дрожащая, ты меня знаешь? — Он пробормотал:

— Ну...

— Что? — прорычал я, подпустив в голос ярости. — Как ты сказал, тварь?

Он поднялся, бросая взгляд на своих людей, сказал нехотя:

— Знаю... ваша милость.

На лавке тихонько охнули, Скал метнул туда злой взгляд. Я сказал жестко:

— Скал, ты уволен. Хочешь уйти тихо или тебя вышвырнуть?

Он отшатнулся:

— Уволен? Бриклайт ничего не говорил...

— Бриклайт в городе не хозяин, — отрезал я. — Хозяин — городской совет. А власть в городе — это я. По поручению городского совета. Убирайся отсюда! Быстро.

За спиной послышалось движение. В глазах Скала мелькнуло злорадство. Я напрягся и, не поворачиваясь, увидел, как двое встали и, обнажив оружие, подходят ко мне со спины. Мечи у них короткие, я выждал миг, затем разом выдернул свой клинок и резко прочертил воздух стальным лезвием.

Две головы упали, срезанные умело и безжалостно. Эти пьяные олухи полагали, что подкрадутся неслышно и зарежут меня, как овцу, как бы не так, рукоятью меча я тут же ударил Скала в зубы. Послышался хруст, Скал упал в кресло, перевернулся вместе с ним и вскочил, успев выдернул меч. Из разбитого рта стекает кровь, он закашлялся и выплюнул выбитые зубы.

В глазах ненависть.

— Хорошо, — сказал я приглашающе. — Ты ведь дворянин?.. А то вешать как-то неловко, как простого вора. Умрешь от лезвия меча...

Он опомнился, торопливо бросил меч в ножны. Кровь капает на грудь, он вытер ладонью и прошамкал:

— Я... ухожу.

— Иди, — разрешил я. — Но не просто иди, а иди, иди, иди. Ну, ты понял.

Кажется, он понял правильно. Проскользнул, сгорбившись, под стеной, роняя дворянское достоинство, исчез в дверном проходе тихий, как церковная мышь.

Хлопнула дверь, Торкилстон шагнул через порог.

— Там один выскакивал... Морда в крови. На всякий случай я его зарубил.

— Эх, — сказал я с досадой, — ну да ладно, в нашей трудной работе не без мелких накладок.

Он указал на застывшего в испуге на лавке стражника, тот страшится шевелиться, смотрит выпученными глазами, его трясет, как лист дерева на сильном ветру.

— Что с этим?

— Этот всё уберет, — ответил я. — Ну, трупы, кровь, вычистит всё и вылижет. Что за свинарник? Не понимаю, Европа мы или у нас свой, самобытный путь?

Глава 4

На выходе из милиции я ощутил, что ко мне сзади приближается человек. Задействовал второе и третье зрение, уже вижу, не поворачиваясь, что это мужчина среднего роста, от него несильно пахнет вином, луком и гречневой кашей, а также женскими духами, явно только что из борделя. Я ждал, готовый как уклониться от удара, так и нанести встречный.

Он остановился в двух шагах и сказал едва слышно:

— Не поворачивайтесь. Ради Бога не поворачивайтесь!.. Вы не должны видеть меня.

— Ну? — ответил я так же тихо.

— Бойтесь жены Бриклайта.

— Почему? — пробормотал я.

— Не поворачивайтесь, — попросил он снова. — Бриклайт развращает нашу плоть, а она — наши души... Берегитесь ее.

— Спасибо, — сказал я едва слышно, — а почему такая забота обо мне?

— Многим, — проговорил он еще тише, — нравится жить как живем, но мы понимаем, что это недостойно... Это хорошо, что теперь вы — власть. Мы слабые, нам нужен пастух. Я пошел.

Я видел всё в том же странном зрении, как он бочком соскользнул со ступеней, тихо-тихо пошел вдоль стены, изображая пьяного, вскоре пропал между домами.

Торкилстон поглядывал обеспокоенно, ничего не слышал, но догадался, что какой-то обмен словами произошел, нахмурился.

— Неприятности?

— В прошлом, — ответил я.

— Но вы озабочены, сэр Ричард. На челе у вас туча... — Я отмахнулся:

— Знаменитый трубадур Маяковский сказал: «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп...»

Я подозвал Зайчика, уже в седле размышлял над словами слабого человечка, которому нужен пастух. Это знакомо, когда вот так все понимают, но увязают в пьянстве или наркомании глубже и глубже. И не только в пьянстве, это так, для примера. Пьянство стало нарицательным, но так же может выбить человека из нормальной колеи любая чрезмерность: хоть жратвой, хоть бабами. И всегда эти несчастные надеются, что вот придет кто-то и спасет их: то ли подарит пилюли, при которых можно жрать в три горла и не зарастать жиром, то ли еще как-то всё за них сделает и спасет...

К особняку Бриклайта я подъехал во главе наспех собранной городской стражи. Капитана Кренкеля застать не удалось: он с сотней всадников преследует за городом крупную шайку разбойников, ограбивших караван.