Чтение 28–й страницы книги ~Очень в Сокольниках~

- Туда, именно туда. В краже у Муравьева полностью сознался Валентин
Суханов. Инженер, гонщик, заслуженный мастер спорта, член нашей сборной
команды...

- Ну и что, - перебил Кафтанов, - тебе его титулы мешают?

- Нет, не титулы. Я посмотрел его дело. Слишком легко Суханов все взял
на себя...

- Подожди, что значит взял, у него нашли похищенные вещи.

- Не все. Куда делись остальные, он вразумительно ответить не мог.
Смолин еще тогда проверил его связи.

Суханов никогда не занимался антиквариатом.

- Ну это, знаешь, не оправдание. Вчера не занимался, а сегодня начал...

- Не в этом дело, - перебил Кафтанова Вадим, - не в этом дело. Суханов
везде характеризуется положительно. Два года назад он рискнул жизнью, на
горной дороге поставил свою машину под удар автобуса, спасая детей.

- Как это? - удивился Кафтанов.

- А так, автобус со школьниками в Дагестане около Гуниба потерял
управление, и его понесло к пропасти, Суханов поставил свою машину под
удар. Он спас детей и сам попал в больницу. Это поступок.

- Да. Рискуя жизнью, спасает детей, а потом грабит дачу. Не
складывается. - Кафтанов встал, зашагал по кабинету. - Что еще?

- Теперь о краже на даче. Большую часть похищенного нашли у Суханова.
Не хватало трех икон работы Рублева и картин Фалька, Кандинского и
Якулова. Куда они делись, Суханов вразумительно ответить не смог.

Вот что он показал на допросе:

"... Иконы Рублева и картины Фалька, Кандинского и Якулова я продал у
комиссионного магазина на Октябрьской улице неизвестному гражданину за
семь тысяч рублей..."

Далее идут приметы покупателя.

- А деньги нашли?

- В том то и дело, что нашли ровно семь тысяч.

- Любопытно, - Кафтанов вновь сел за стол, забарабанил пальцами по
стеклу, - твое мнение?

- Я изучил дело, внимательно прочел материалы суда. Суханов отказался
от адвоката. На следствии и на суде он очень торопился поскорее получить
срок.

- Обычно так делают те, у кого за спиной более серьезное преступление.
- Кафтанов сделал пометку в блокноте. - Интересную историю ты мне
рассказываешь. Теперь, Орлов, давай подумаем. Что у Суханова было такое,
из-за чего он добровольно бы в острог пошел. Как ты думаешь?

- Думаю, что не такой человек Суханов, чтобы совершить преступление.

- Хорошо, - сказал генерал, - я рад, что ты так твердо уверен в этом.
Почему же тогда он взял на себя чужую вину? Исходя из нашей многолетней
практики, могут быть две причины: страх и деньги.

- Но за семь тысяч не садятся на восемь лет.

- Опять ты прав, - Кафтанов достал новую сигарету, - значит, он кого-то
боялся?

- Не думаю, - уверенно ответил Вадим, - не такая у него профессия,
чтобы бояться. Да и история со спасением детей...

- Вадим, милый, а если он не за себя боялся. Возможно, у него не было
выбора. Вдруг он опять кого-нибудь спасал. Такое может быть?

- Такое может.

- Эх, Вадим, ты уже нарисовал себе образ некоего рыцаря, который сам
строит мельницы и сам с ними воюет. Что еще?

- Мы опросили всех людей, которые бывали в особняке Сухотина, всех,
кроме фотографа Министерства культуры Гринина...

- Почему не допросили Гринина?

- Он в командировке, приезжает сегодня.

- Ясно.

- Я беседовал с Олегом Кудиным. Некто Алимов подсылал к нему людей.

- Кто эти люди?

- Он не говорит. Но, по нашим данным, "телохранители" нового типа.
Молодые люди, готовые ради денег на все.

- Алимов тоже, кажется, бывший гонщик?

- Он кроссмен. Выгнан из команды, лишен звания.

Пытался провести за границу крупную партию валюты.

- Ну что же, Вадим, ты, как всегда, скромен, - Кафтанов улыбнулся. -
Немного. Есть уже цепочка. Кстати, что делает Алимов?

- Работает шофером в Театре оперетты. Им уже занимается Фомин.

- Значит, так! - Кафтанов встал, давая понять, что разговор окончен. -
Гринин, Алимов, все о Суханове.

Доложить мне..., генерал сделал пометку в календаре. - Через два дня.
Кстати, фоторобот отравителя готов?

- Разослан по отделениям.

Напротив служебного входа в Театр оперетты расположилась рюмочная.
Фомин несколько раз заходил сюда после работы. Деловито выпив две рюмки и
закусив бутербродами, он шел к метро и ехал в свое далекое Тушино.

Ему нравилось это место именно потому, что оно было рядом с театром.

В феврале сорок пятого, после ранения, комсомол направил его на работу
в милицию. До войны Фомин жил в небольшой деревне под Скопином, поэтому
Москва заворожила его.

Однажды культкомиссия Управления наградила его бесплатным билетом в
оперетту.

До этого дня Фомин никогда не был в театре. Правда, на фронте он видел
выступления фронтовой бригады, но о настоящем театре с бархатными креслами
и ложами, отделанными сусальным золотом, Павел Фомин знал по рассказам.

Он до матового блеска начистил сапоги, отутюжил синюю милицейскую
форму, надел на китель все пять медалей. Он шел в театр, как на праздник.

Фомин смотрел "Сильву". Сцена стала для него окном в иной мир.
Беззаботный и легкий. Там жили веселые мужчины и красивые женщины.

С тех пор Фомин зачастил в оперетту. Он уходил в ее мир из послевоенной
скудости и неустроенности коммунальных квартир.

Сцена завораживала его. А музыка, жившая в нем, делала Фомина увереннее
и легче. Теперь героев оперетты он переносил в реальную жизнь.

- Ну ты чистый Бонни, - сказал Фомин как-то мошеннику Вите Пончевскому.

- Кто-кто? - заинтересованно повторил тот.

- Ну, Бонни, из "Сильвы".

- А вы, начальник, оказывается, меломан.

Фомин отроду не слышал такого слова. И переспрашивать у Пончевского не
стал. Феня она и есть феня.

Только позже он узнал, что такое меломан. Позже, когда собрал богатую
коллекцию пластинок с ариями из оперетт.

Жизнь прошла, а увлечение осталось. Поэтому с особым чувством входил он
сегодня в служебный вход театра.

- Вы к кому? - спросила Фомина пожилая женщина-вахтер.

- Я из милиции, мне бы к инспектору по кадрам.

- Документ у вас есть?

Фомин достал удостоверение и, не давая в руки, раскрыл.

- Московский уголовный розыск, - прочитала вахтерша. - Ну что ж, -
нехотя сказала она, - проходите, кадры на втором этаже.

Лестницу покрывала вытертая ковровая дорожка, глушившая шаги. Фомин
поднимался, прислушиваясь, втайне надеясь услышать музыку.

Он шел по узкому коридору мимо дверей с аккуратными табличками,
удивляясь обыденности театра. Учреждение как учреждение. Реальные будни
никак не вязались с волшебным миром, живущим в его воображении. И кабинет
у инспектора по кадрам был самый обычный, в таких Фомину приходилось
бывать часто.

- Что вас интересует, товарищ подполковник? - спросила инспектор,
женщина лет тридцати пяти, гладко причесанная, аккуратная, подтянутая.

- У вас шофером работает Алимов?

- Он уже не работает шофером, - перебила Фомина женщина, - за пьянку
его лишили водительских прав на три года. Сейчас он постановщик.

- Это что за должность такая? - удивленно спросил Фомин.

- По-старому - рабочий сцены.

- Алимов сейчас в театре?

- Нет, он в командировке, в Перми...

На столе пронзительно и длинно залился телефон.

- Это Пермь, - инспектор взяла трубку, - я сейчас узнаю, где он.

Она долго говорила о каких-то заявлениях на отпуск, о тарификационной
комиссии, потом спросила невидимого собеседника:

- Кстати, Виктор Иванович, как там Алимов? Ах так... Понятно... Ясно...
Принимайте меры... Да...

Хватит с ним цацкаться.

Инспектор положила трубку, посмотрела на Фомина.

- Ничего утешительного вам сказать не могу. Пил, самовольно уехал из
Перми.

- Давно?

- Три дня назад.

Фомин шел по Пушкинской к метро, прикидывая, как ему отловить Алимова.
Дома он у него был. Участковый выяснил, что Алимов в квартире не появлялся
больше месяца. Ну это и понятно, он был в Перми. А теперь? Где же Алимов?
Конечно, он мог уехать куда угодно, хоть в Сочи. Но должен же человек
появиться дома.

Фомин спустился в метро, он решил опять зайти в сорок восьмое отделение.

Двери квартиры Патрушева были обиты металлическими скобами и напоминали
крепостные ворота перед набегом татар.

Калугин нашел кнопку и долго слушал, как звенит звонок на "сопредельной
стороне". Потом послышался лязг запоров. Видимо, хозяин открывал еще одну
дверь.

И наступила тишина. Калугин знал, что Патрушев внимательно изучает его
в дверной глазок.