Чтение 28–й страницы книги ~Унесенные ветром. Скарлетт.~

Впрочем, Мейкон же не был взят. В Мейконе должны быть продукты. Как только продовольственный отряд двинется дальше, она рискнет своей драгоценной лошадью и отправит Порка в Мейкон. А там будь что будет.

- Ладно, не стоит говорить сегодня о таких неприятных вещах, мистер Кеннеди, - сказала Скарлетт. - Ступайте посидите в мамином маленьком кабинете, а я пошлю к вам Сьюлин, чтобы вы могли... чтобы дать вам возможность немного побыть с ней наедине.

Фрэнк покраснел, заулыбался и выскользнул из комнаты. Скарлетт смотрела ему вслед.

"Жаль, что он не может жениться на ней прямо сейчас, - подумала она.

- Одним бы ртом меньше".

ГЛАВА XXIX

В апреле генерал Джонстон, снова принявший на себя командование остатками своей былой армии, сдался на милость победителя в Северной Каролине и тем положил конец войне. Но весть эта долетела до Тары лишь двумя неделями позднее. Дел на плантации было по горло, тратить время на разъезды и собирание новостей никто не имел ни малейшей возможности, все соседи сами находились в таком же положении, и посещения стали редкими, а известия доходили медленно.

Пахота была в разгаре, огородные семена и семена хлопка, привезенные Порком из Мейкона, ложились в землю. После возвращения из этого путешествия Порк, в сущности, был уже ни на что не годен, так раздувало его от гордости: ведь он вернулся целый и невредимый и привез целую повозку одежды, битой птицы, окороков, мяса, муки и семян. Снова и снова пускался он в повествование о том, как на обратном пути избежал множества опасностей, пробираясь глухими вьючными тропами, проселками, давно не езженными дорогами и заброшенными просеками. Он находился в пути пять недель - пять мучительных для Скарлетт недель. Но когда он возвратился, Скарлетт не проронила ни слова упрека - так была она счастлива, что поездка оказалась успешной, и так рада тому, что довольно много денег Порк привез обратно, не потратив. Практическая сметка подсказывала ей, что за птицу и за большую часть провизии Порк вообще ничего не платил, почему и осталось у него столько денег. Порк посрамил бы самого себя, если бы потратил ее деньги в то время, как по дороге ему то и дело попадались никем не охраняемые птичники и коптильни.

Теперь, когда в доме появилась кое-какая еда, все в Таре принялись за дело, стараясь вернуть поместью хотя бы некоторое подобие нормального уклада жизни. И для каждой пары рук нашлась работа, очень, очень много работы, и работе этой не предвиделось конца. Пожухлые стебли прошлогоднего хлопка надо было убрать с поля, чтобы приготовить его для нового посева, а не привыкшая к плугу лошадь упиралась и весьма неохотно тащилась по пашне. Огород надо было вскопать и засеять. Надо было нарубить дров. Надо было приниматься за возведение загонов и ограды, которая тянулась когда-то милю за милей и которую янки походя сожгли в своих кострах. Силки, поставленные Порком на кроликов, надо было проверять дважды в день, а на реке насаживать новую наживку на крючки. Надо было застилать постели, подметать полы, стряпать, мыть посуду, кормить кур и свиней, собирать яйца из-под наседок. Надо было доить корову и пасти ее возле болота, не спуская с нее глаз, так как в любую минуту могли вернуться янки или солдаты Фрэнка Кеннеди и увести ее с собой. Даже для малыша Уэйда нашлось дело. Каждое утро он с важным видом брал корзинку и отправлялся собирать веточки и щепки на растопку.

Весть о капитуляции принесли братья Фонтейн, первыми вернувшиеся с войны домой. Алекс, у которого все еще чудом держались на ногах сапоги, пришел пешком, а Тони, хоть и был бос, но зато ехал верхом на неоседланном муле. Так уж повелось в этой семье, что в более выгодном положении всегда оказывался Тони. За четыре года, проведенных под открытым небом, под солнцем и ветром, оба брата стали еще смуглее, еще худее и жилистей, а неухоженные черные бороды, отросшие на войне, сделали их совсем неузнаваемыми.

Спеша домой, в Мимозу, они лишь на минутку заглянули в Тару - расцеловать своих приятельниц и сообщить им о капитуляции. Все, конец, с войной покончено, сказали они, и казалось, это их мало трогало и они не особенно были расположены углубляться в эту тему. Единственно, что их интересовало, это - уцелела Мимоза или ее сожгли. На своем пути от Атланты к югу они видели только печные трубы там, где стояли прежде дома их друзей, и им уже казалось безумием надеяться на то, что их дом избежал такой же участи. Услыхав радостную весть, они вздохнули с облегчением и потом долго смеялись, хлопая себя по ляжкам, когда Скарлетт рассказала им, как Салли вихрем примчалась в Тару, лихо перемахнув верхом через живую изгородь.

- Салли - смелая девчонка, - сказал Тони, - и ужас как ей не повезло, что ее Джо ухлопали. Не найдется ли у вас тут у кого жевательного табачку, Скарлетт?

- Ничего, кроме самосада. Па курит его, пользуясь стеблем кукурузного початка.

- Ну, так низко я еще не пал, - сказал Тони. - Но, верно, докачусь и до этого со временем.

- А как поживает Димити Манро? - волнуясь и смущаясь, спросил Алекс, и Скарлетт смутно припомнила, что он, кажется, был неравнодушен к младшей сестренке Салли.

- Хорошо. Она у своей тетушки в Фейетвилле. Ведь их дом в Лавджое сожгли. А вся остальная семья в Мейконе.

- Он, собственно, хотел спросить, не выскочила ли Димити замуж за какого-нибудь бравого полковника из войск внутреннего охранения, - посмеиваясь, сказал Тони, и Алекс бросил на него свирепый взгляд.

- Ну, разумеется, нет, - улыбаясь, сказала Скарлетт.

- Может, и зря не вышла, - мрачно изрек Алекс. - Как, черт подери... прошу прощенья, Скарлетт. Но как может мужчина сделать предложение девушке, когда всех его негров отпустили на свободу, имение разорили и у него нет ни цента в кармане?

- Вы знаете, что это нисколько не волнует Димити, - сказала Скарлетт. Она могла отдавать должное Димити и хорошо о ней отзываться, так как Алекс Фонтейн никогда не принадлежал к числу ее поклонников.

- Да чтоб мне сгореть... Ох, еще раз прошу прощенья, Скарлетт. Надо мне отвыкнуть от этой привычки, не то бабуля шкуру с меня сдерет. Но не могу же я предложить девушке выйти замуж: за нищего. Может быть, ее это и не волнует, но это волнует меня.

Пока Скарлетт беседовала с братьями Фонтейнами на переднем крыльце, Мелани, Сьюлин и Кэррин, услышав о капитуляции армии конфедератов, тихонько проскользнули в дом, и когда Фонтейны прямо через поля за домом направились к себе в Мимозу, Скарлетт вошла в холл и услышала рыданья - все трое плакали, сидя на софе в маленьком кабинетике Эллин. Итак, все было кончено, погибла прекрасная сияющая мечта, погибло Правое Дело, которым они жили, которому отдали своих друзей, мужей, возлюбленных. И свои семейные очаги - на разорение. Права Юга, казавшиеся им незыблемыми на веки веков, стали пустым звуком.

Но Скарлетт не проливала слез. Когда она узнала про капитуляцию, первой ее мыслью было: "Слава тебе господи! Теперь уж никто не заберет корову. И лошадь тоже. Теперь можно достать серебро из колодца, и каждый будет есть вилкой и ножом. Теперь я без боязни могу объехать всю округу и поискать, где можно раздобыть чего-нибудь съестного".

Как гора с плеч! Не вздрагивать больше от испуга, заслышав стук копыт! Не просыпаться во мраке среди ночи, не прислушиваться, затаив дыхание, - в самом ли это деле или ей просто почудилось позвякивание упряжи во дворе, топот, резкие голоса янки, отдающие приказы... А главное, самое главное-Тара теперь спасена! Чудовищный кошмар не повторится больше. Теперь уже не придется ей, стоя на лужайке, смотреть, как клубы дыма вырываются из окон любимого отцовского дома, слушать, как бушует пламя и с треском обрушивается внутрь крыша.

Да, Дело, за которое они сражались, потерпело крах, но война всегда казалась Скарлетт нелепостью и, разумеется, любой мир куда лучше. Никогда глаза ее не загорались восторгом при виде ползущего вверх по древку звездно-полосатого флага и мурашки не пробегали по телу при звуках "Дикси". И не пылал в ее душе тот фанатический огонь, который помогал многим переносить во имя Правого Дела и лишения, и тошнотворные обязанности сиделки, и ужасы осады, и голод последних месяцев. Все это теперь позади, с этим покончено навсегда, и она не станет это оплакивать.

Все позади! Позади война, которой, казалось, не будет конца, которая пришла непрошеная и нежданно-негаданно так рассекла ее жизнь надвое, что она теперь с трудом могла припомнить, что было в те прежние, беззаботные дни. Оглядываясь назад, она бесстрастно взирала на хорошенькую девчонку Скарлетт О'Хара в изящных зеленых сафьяновых туфельках и пышных, источающих аромат лаванды кринолинах и с недоумением вопрошала себя: неужели это была она? Неужели это она - та Скарлетт О'Хара, покорительница сердец всего графства, повелительница сотни рабов, наследница богатого поместья, надежно защищенная своим богатством, как щитом, окруженная любовью обожающих родителей, готовых исполнить любое ее желание? Избалованная, беспечная девчонка, никогда не знавшая ни в чем отказа и не сумевшая только стать женой Эшли.

Где-то на крутой извилистой дороге, по которой она брела последние четыре года, эта девчонка с ее надушенными платьями и бальными туфельками незаметно потерялась, оставив вместо себя молодую женщину с жестким взглядом чуть раскосых зеленых глаз, бережливо пересчитывающую каждый пенни, не гнушающуюся любой черной работой, женщину, потерявшую все, кроме неистребимой красной земли, на которой она стояла среди обломков.

Она прислушивалась к всхлипываниям, доносившимся из кабинета Эллин, а в мозгу ее уже творилась работа:

"Мы посеем еще хлопка, еще много, много хлопка. Завтра же пошлю Порка в Мейкон купить семян. Теперь янки уже не сожгут наш хлопок, и войскам Конфедерации он тоже не нужен. Великий боже! Хлопок этой осенью должен взлететь в цене до небес!"

Она прошла в кабинет Эллин и, не обращая внимания на плачущих сестер и Мелани, присела к секретеру, взяла гусиное перо и стала подсчитывать, сколько у нее в наличии денег и сколько она сможет прикупить на них семян для посева хлопка.

"Война окончилась, - снова подумала она и внезапно выронила перо. Ощущение безмерного счастья затопило ее. - Война окончилась, и Эшли... Если Эшли жив, он возвратится домой. А думает ли об этом Мелани, оплакивающая сейчас крах Правого Дела?" - вдруг мелькнула у нее мысль.

"Скоро мы получим письмо... нет, не письмо. Почта еще не работает. Но скоро... Словом, так или иначе, он скоро даст нам знать о себе!"

Но проходили дни, складываясь в недели, а от Эшли не было вестей. Почта в Южных штатах работала еле-еле, а в сельских местностях не работала вовсе. Время от времени какой-нибудь случайный заезжий человек из Атланты привозил письмецо от тетушки Питти, слезно молившей Мелани и Скарлетт вернуться к ней. Но от Эшли вестей не было.

После капитуляции Юга подспудно тлевшая между Скарлетт и Сьюлин распря из-за лошади вспыхнула с новой силой. Поскольку теперь опасность нападения янки миновала, Сьюлин возжелала ездить с визитами по соседям. Тоскуя от одиночества, от утраты прежнего веселого общения с друзьями и знакомыми, Сьюлин страстно рвалась навестить соседей - прежде всего хотя бы для того, чтобы убедиться, что во всех других поместьях дела идут не лучше, чем в Таре. Но Скарлетт проявила железное упорство. Лошадь нужна для дела: возить дрова из леса, пахать. И Порку надо ездить на лошади - искать, где можно купить провизии. А по воскресеньям коняга заслужила право попастись на выгоне и отдохнуть. Если Сьюлин припала охота наносить визиты, никто не мешает ей отправиться пешком.

До прошлого года Сьюлин едва ли хоть раз за всю свою жизнь прошла пешком более ста ярдов, и предложение Скарлетт совсем не показалось ей заманчивым. Она осталась дома, ворчала, плакала и то и дело восклицала: "О, если бы мама была жива!" - за что в конце концов получила от Скарлетт давно обещанную затрещину, которая оказалась настолько крепкой, что опрокинула ее среди неистового визга на постель и вызвала переполох во всем доме. После этого у Сьюлин явно поубавилось желания хныкать - во всяком случае, в присутствии Скарлетт.

Скарлетт не соврала, говоря, что хочет, чтобы лошадь отдыхала, но она сказала лишь полуправду. Другая половина правды заключалась в том, что сама Скарлетт в первый же месяц после окончания войны побывала с визитами у всех соседей, и то, что она увидела на знакомых с детства плантациях, в домах у знакомых с детства людей, сильнее поколебало ее мужество, чем ей хотелось бы в этом признаться.

У Фонтейнов - благодаря отчаянной скачке, вовремя предпринятой Салли,

- дела шли лучше, чем у других, но их положение казалось благополучным лишь на фоне поголовного бедствия. Бабушка Фонтейн так до конца и не оправилась после сердечного приступа, приключившегося с ней в тот день, когда она возглавила борьбу с пожаром и отстояла от огня свой дом. Старый доктор Фонтейн медленно поправлялся после ампутации руки. Тони и Алекс неумело пахали и мотыжили землю. Перегнувшись через ограду, они пожали Скарлетт руку, когда она приехала их проведать, и отпустили шуточки по адресу ее разваливающейся повозки, но в глубине их темных глаз притаилась горечь: ведь подсмеиваясь над Скарлетт, они подсмеивались и над собой. Она попросила их продать ей кукурузных зерен для посева, и они пообещали выполнить ее просьбу и тут же ударились в обсуждение хозяйственных проблем. Рассказали, что у них двенадцать кур, две коровы, пять свиней и мул, которого они пригнали домой с войны. Одна из свиней только что сдохла, и они боятся, что за ней могут пасть и другие. Слушая, как эти бывшие денди, для которых модный галстук был едва ли не главным предметом серьезного беспокойства, озабоченно говорят о свиньях, Скарлетт рассмеялась, и в ее смехе тоже прозвучала горькая нотка.

Все очень радушно принимали ее в Мимозе и настояли, чтобы она взяла кукурузные семена в подарок, без денег. Фонтейновские темпераменты мгновенно вспыхнули как порох, когда она положила зеленую купюру на стол, и братья наотрез отказались принять деньги. Скарлетт взяла зерна и украдкой сунула долларовую бумажку в руку Салли. Сейчас Скарлетт просто не верилось, что эта Салли - та самая молодая женщина, которая принимала ее восемь месяцев назад, когда она только что возвратилась в Тару. Та Салли тоже была очень бледна, но дух ее не был сломлен. Теперь она казалась мертвой, опустошенной, словно поражение Юга отняло у нее последнюю надежду.

- Скарлетт, - прошептала она, сжимая купюру в руке. - К чему было все это? За что мы сражались? О, мой бедный Джо! Мой несчастный малютка!

- Я не знаю, за что мы сражались, и не желаю знать, - сказала Скарлетт. - Меня это не интересует. И никогда не интересовало. Война - мужское занятие, а не женское. Меня сейчас интересует только одно - хороший урожай хлопка. Возьми этот доллар и купи Джо какую-нибудь одежку. Видит бог, она ему не помешает. Я не намерена вас грабить, как бы Алекс и Тони ни старались быть рыцарями.

Братья проводили ее до повозки, галантно, невзирая на свой оборванный вид, помогли ей взобраться на козлы, пошутили - весело и непринужденно, чисто по-фонтейновски, - но картина их обнищания стояла у Скарлетт перед глазами, когда она покидала Мимозу, и по спине у нее пробегал холодок. Она сама так устала от нищеты и скаредности! Как приятно было бы увидеть людей, живущих в довольстве, не тревожась о куске хлеба на завтрашний день!

Кэйд Калверт возвратился к себе в Сосновые Кущи, и Скарлетт, поднявшись по ступенькам старого дома, в котором она так часто танцевала в былые счастливые времена, и поглядев Кэйду в лицо, увидела на нем печать смерти. Кэйд страшно исхудал и все время кашлял, полулежа на солнце в кресле, набросив на колени плед, но при виде Скарлетт лицо его просветлело. Небольшая простуда застряла у него где-то в грудной клетке, сказал он, делая попытку подняться Скарлетт навстречу. Слишком много приходилось спать под дождем. Но скоро он поправится и вместе со всеми примется за дело.

Кэтлин Калверт, заслышав их голоса, вышла из дома на веранду. Глаза ее встретились за спиной брата с глазами гостьи, и Скарлетт прочла в них горькую истину и отчаяние. Кэйд, быть может, и не понимал, но Кэтлин понимала. В Сосновых Кущах царило запустение, в них буйствовали сорняки, на полях начала пробиваться молодая сосновая поросль, а дом стоял заброшенный, неопрятный. Сама Кэтлин очень похудела и держалась натянуто.

Кэтлин и Кэйд жили в этом пустом, странно гулком доме вместе со своей мачехой-янки, четырьмя маленькими единокровными сестренками и Хилтоном - управляющим-янки. Скарлетт всегда недолюбливала Хилтона, как не любила она и отцовского управляющего Джонаса Уилкерсона, а сейчас, когда Хилтон не спеша направился к ней и приветствовал ее как равный равную, невзлюбила еще пуще. Прежде его отличала та же смесь угодливости и нахальства, которая была присуща и Уилкерсону, но теперь, когда мистер Калверт и Рейфорд погибли на войне, а Кэйд был смертельно болен, всю угодливость Хилтона как ветром сдуло. Вторая миссис Калверт никогда не умела поставить себя с неграми-слугами так, чтобы заслужить их уважение, и трудно было ожидать, что она больше преуспеет с белым слугой.

- Мистер Хилтон был так добр, что не покинул нас в эти трудные времена, - явно нервничая и неуверенно поглядывая на свою молчаливую падчерицу, произнесла миссис Калверт. - Чрезвычайно добр. Вы, вероятно, слышали, как он дважды спас наш дом, когда здесь был генерал Шерман. Просто не знаю, что бы мы делали без него, ведь у нас совсем нет денег, и Кэйд...

На бледных щеках Кэйда вспыхнул румянец, а Кэтлин опустила длинные ресницы и сжала губы. Скарлетт видела, что их душит бессильный гнев - нелегко им было чувствовать себя в долгу у этого управляющего-янки. А миссис Калверт, казалось, вот-вот заплачет. Опять она совершила какую-то оплошность. Она вечно попадала впросак. Прожив в Джорджии двадцать лет, она так и не научилась понимать этих южан. Она никогда не знала, чего не следует говорить своим пасынкам, и вместе с тем, что бы она ни сказала и ни сделала, они были неизменно вежливы с ней. И она давала в душе обеты богу, что уедет на Север, к родителям, забрав с собой детей, и оставит навсегда этих высокомерных, загадочных и чуждых ей людей.

После таких визитов у Скарлетт отпала охота навещать Тарлтонов. Все четыре брата погибли на войне, усадьбу сожгли. Тарлтоны ютились теперь в домике управляющего, и Скарлетт никак не могла заставить себя поехать их проведать. Но Сьюлин и Кэррин упрашивали ее, и Мелани сказала, что это было бы не по-соседски - не проведать мистера Тарлтона, вернувшегося с войны, - и как-то в воскресенье они все же собрались и поехали.

Это посещение было самым тяжелым из всех.

Приближаясь к развалинам дома, они увидели Беатрису Тарлтон: в рваной амазонке, с хлыстом под мышкой, она сидела на ограде загона и безучастно смотрела в никуда. Кривоногий, малорослый чернокожий малый-объездчик лошадей - сидел с ней рядом, и вид у него был не менее угрюмый, чем у нее. Загон, в котором всегда резвились жеребята и стояли спокойно-грациозные породистые кобылы, был пуст, если не считать одного-единственного мула, на котором мистер Тарлтон возвратился с войны домой.

- Клянусь богом, я просто не знаю, куда себя девать теперь - после того, как не стало моих красавцев, - сказала миссис Тарлтон, соскакивая с изгороди. Стороннему человеку могло бы показаться, что она говорит о своих четырех погибших на войне сыновьях, но гости из Тары поняли, что речь идет о лошадях. - Все мои красавчики пали. И моя бедняжка Нелли! Останься у меня хотя бы Нелли! Ничего, кроме этого проклятого мула. Проклятого мула, - повторила она, с возмущением глядя на костлявое животное. - Это же оскорбление памяти моих чистокровных красоток - держать в их загоне мула. Мулы - это противоестественные, ублюдочные создания, и следовало бы издать закон, запрещающий их разводить!

Джим Тарлтон, обросший косматой бородой, делавшей его совершенно неузнаваемым, с громкими приветствиями появился из домика управляющего и расцеловался с дамами, а следом за ним оттуда высыпали и его четыре рыжеволосые дочки в залатанных платьях, спотыкаясь о вертевшихся в ногах черных и пегих собак, которые при звуках чужих голосов всей дюжиной с лаем бросились наружу. И от напускной веселости, проявляемой всем этим семейством, Скарлетт мороз подрал по коже - это было еще страшнее, чем затаенная горечь в глазах обитателей Мимозы или дух смерти, витавший над Сосновыми Кущами.

Тарлтоны настояли, чтобы гостьи остались отобедать, - ведь теперь такие посещения стали редкостью, говорили они, и ужасно хочется узнать какие-нибудь новости. У Скарлетт не было никакой охоты засиживаться в гостях - атмосфера этой семьи действовала на нее угнетающе, - но ее сестрам и Мелани хотелось побыть подольше, и в конце концов они все остались обедать и тактично отведали немножко мяса и сушеных бобов, которыми их потчевали.

По поводу скудости угощения было отпущено немало шуток, и сестры Тарлтон так заливались смехом, рассказывая, к каким ухищрениям научились они прибегать, переделывая свои старые туалеты, словно смешнее этого ничего нельзя было придумать. Мелани вторила им, с изумившей Скарлетт шутливостью оживленно повествуя о лишениях и трудностях, которыми полна их жизнь в Таре. А у Скарлетт слова не шли с языка. Дом казался ей опустевшим без четырех высоченных братьев Тарлтонов, которые должны были бы сидеть здесь, развалясь в креслах, покуривая сигары и поддразнивая девушек. А если она ощущает эту пустоту, то что же должны чувствовать сами Тарлтоны, мужественно разыгрывающие веселую комедию перед своими соседями?

Кэррин говорила мало, но когда все встали из-за стола, она подошла к миссис Тарлтон и что-то прошептала ей на ухо. Миссис Тарлтон изменилась в лице, вымученная улыбка сползла с ее губ, она протянула руку и обхватила тоненькую талию Кэррин. Они вместе вышли из комнаты, и Скарлетт, почувствовав, что она больше ни секунды не может оставаться в этих стенах, последовала за ними. Они пошли по дорожке через сад, и Скарлетт увидела, что их путь ведет к семейному кладбищу. Повернуть обратно к дому теперь было уже невозможно. Это выглядело бы слишком грубо. Но зачем же Кэррин понадобилось тащить мать к могилам ее сыновей, в то время как Беатриса Тарлтон так старалась держаться мужественно?

За кирпичной оградой, под темными кедрами, белели два новых мраморных надгробия - настолько новых, что дождь еще ни разу не успел забрызгать их красной глиной.

- Мы получили их на прошлой неделе, - с гордостью объяснила миссис Тарлтон. - Мистер Тарлтон поехал в Мейкон и привез их в фургоне.

Надгробные плиты! Сколько же они могли стоить? Сочувствие, которое поначалу испытывала Скарлетт к Тарлтонам, внезапно испарилось. Люди, которые могут тратить драгоценные деньги на могильные плиты, в то время как еда так дорога, что к ней не подступиться, не заслуживают симпатии. И к тому же на плитах были высечены надписи - по нескольку строк на каждой. А чем больше слов, тем больше денег. Вся семейка, как видно, рехнулась! А во что еще обошлось им привезти сюда тела трех братьев! Тело Бойда так и не нашли.

Между могилами Брента и Стюарта возвышалось надгробие с надписью: "Они были добрыми и любящими при жизни и в смерти остались неразлучны".

На другом надгробии были высечены имена Бойда и Тома и какая-то латинская надпись, начинавшаяся словами: "Duke et..." Но Скарлетт это ничего не говорило, так как во время пребывания в Фейетвиллском пансионе ей как-то удалось обойти латынь стороной.

Отвалить столько денег за могильные плиты! Нет, они просто идиоты! Скарлетт была так возмущена, словно Тарлтоны пустили на ветер ее деньги, а не свои.

А в глазах Кэррин появился какой-то необычный блеск.

- Какие прекрасные слова, - прошептала она, указывая на первое надгробие.

"Понятно, это в ее вкусе. Всякая сентиментальность трогает ее до слез".

- Да, - сказала миссис Тарлтон. Голос ее потеплел. - Нам казалось, что это очень хорошая надпись, - они ведь погибли почти одновременно. Сначала Стюарт, а потом Брент - он подхватил знамя, выпавшее из рук брата.

На обратном пути Скарлетт была молчалива. Она думала о том, что видела в домах, которые посетила, и невольно возвращалась мыслями к тем временам, когда край этот процветал и в каждом доме было полно гостей, полно черных слуг и полно денег, а на усердно обработанных полях величаво взрастал хлопок.

"Еще через год все эти поля покроются молодой сосновой порослью, - подумала она, глядя на обступавший поля со всех сторон лес, и по телу у нее пробежала дрожь. - Без негров мы едва-едва сумеем свести концы с концами. Никто не сможет обработать большую плантацию без негров, и много земли останется невозделанной, и скоро на месте полей снова подымутся леса. Никто не сможет посеять много хлопка, и как же мы будем тогда жить? Какая участь ждет всех плантаторов? Городские жители как-нибудь устроят свою жизнь. Они всегда находили пути. А плантаторы будут отброшены на сто лет назад, к временам первых пионеров, бревенчатых хижин, крошечных клочков обработанной земли и жизни на грани вымирания".

"Нет, - подумала она мрачно. - Не бывать такому с Тарой. Скорее я сама впрягусь в плуг. Вся округа, весь штат может, если им это нравится, зарастать лесами, но в Таре я этого не допущу. И я не стану разбазаривать последние деньги на могильные плиты и тратить время на вздохи по проигранной войне. Мы как-нибудь выкрутимся. Я знаю, что мы бы все выкрутились, если бы мужчин не перебили на войне. Потеря негров - это еще не самое худшее из зол. Ужасна потеря мужчин, молодых мужчин. - Она снова подумала о четырех братьях Тарлтонах, о Джо Фонтейне, о Рейфорде Калверте, о братьях Манро и о всех прочих юношах из Фейетвилла и Джонсборо, чьи имена читала в списках раненых и убитых. - Мы бы как-нибудь справились, если бы уцелело достаточно мужчин, но..."

Новая мысль неожиданно поразила ее: а что, если она захочет снова выйти замуж? Конечно, ей это ни к чему. Одного раза вполне достаточно. К тому же единственный человек, за которого она могла бы пожелать выйти замуж, уже женат и неизвестно еще, жив ли. Но что, если ей все-таки захочется выйти замуж? Кто же теперь остался? Кто мог бы жениться на ней? Мысль эта потрясла ее.

- Мелли, - сказала она, - какая же участь ждет теперь наших женщин-южанок?

- Что ты имеешь в виду?

- То, что я сказала. Что с ними будет? Им же теперь не за кого выйти замуж. Понимаешь, Мелли, после того как всех мужчин перебили, тысячи женщин в Южных штатах обречены будут умереть старыми девами.

- И бездетными, - добавила Мелани: ей эта сторона вопроса казалась наиболее существенной.

По-видимому, такая мысль уже не раз приходила в голову Сьюлин, сидевшей в глубине повозки, потому что она вдруг расплакалась. Сьюлин не получала вестей от Фрэнка Кеннеди с самого Рождества и не знала - плохая ли работа почты тому виной или непостоянство ее возлюбленного, который лишь играл ее чувствами и уже забыл о ней. А может быть, он погиб в последние дни войны, что было бы, конечно, все же предпочтительнее, чем оказаться брошенной. Погибший возлюбленный придает хотя бы некий ореол значительности своей безутешной невесте - вроде того, какой окружает теперь Кэррин и Индию Уилкс, - в то время как на долю брошенной не достается ничего.

- О, бога ради, перестань! - воскликнула Скарлетт.

- Да, тебе легко говорить! - всхлипывала Сьюлин. - Ты была замужем, у тебя ребенок, все знают, что был кто-то, кто тебя любил. А каково мне? И у тебя еще хватает низости бросать мне в лицо, что я старая дева, хотя ты понимаешь, что это не моя вина! По-моему, это гадко!

- Ну, замолчи! Ты знаешь, я терпеть не могу тех, кто вечно хнычет. Ты прекрасно понимаешь, что наш старина Джо - Рыжие-Бакенбарды цел и невредим и скоро вернется и женится на тебе. Он достаточно для этого глуп. Другое дело, что я бы лично предпочла остаться старой девой, чем получить такого мужа.

Какое-то время в глубине повозки царило молчание. Кэррин с рассеянным видом утешала сестру, машинально поглаживая ее руку: мыслями она была далеко - на лесной тропе, по которой три года назад скакала верхом с Брентом Тарлтоном, - и в глазах ее появился странный экзальтированный блеск.

- Ах, - грустно вздохнула Мелани, - не могу себе представить Юг без наших прекрасных юношей! А как бы он расцвел, будь они живы! Мы должны быть мужественными, энергичными и умными, как они, Скарлетт. Все мы, у кого есть сыновья, должны вырастить их достойными занять место ушедших, вырастить их такими же храбрыми, как те.

- Таких, как они, уже не будет никогда, - тихо сказала Кэррин. - Никто не может их заменить.

И весь остаток пути они больше не разговаривали.

Как-то, несколькими днями позже, Кэтлин Калверт на закате солнца приехала в Тару. Приехала она, сидя верхом в дамском седле на муле - такой жалкой, хромоногой, вислоухой твари Скарлетт отродясь еще не видала, - да и сама Кэтлин - в платье из вылинявшей полосатой бумажной ткани, которая раньше шла только на одежду для слуг, в шляпе, завязанной под подбородком обрывком шпагата, - являла собой почти столь же жалкое зрелище. Она подъехала к дому, но не спешилась, и Скарлетт с Мелани, стоявшие на крыльце, любуясь закатом, спустились по ступенькам ей навстречу. Кэтлин была так же бледна, как и Кэйд в тот день, когда Скарлетт заезжала их проведать, - бледное, суровое лицо ее казалось застывшим, как фарфоровая маска, словно она дала обет молчания и боялась хоть единым словом его нарушить. Но сидела она на своем муле очень прямо и голову держала высоко.

Скарлетт внезапно вспомнился прием у Уилксон и как они с Кэтлин перешептывались по поводу Ретта Батлера. Как свежа и хороша была в тот день Кэтлин в пене голубого органди с душистыми розами у пояса, в маленьких черных бархатных туфельках, зашнурованных крест-накрест вокруг стройных лодыжек. Ничто не напоминало прежней грациозной девочки в этой застывшей фигуре, каменно восседавшей на муле.

- Нет, заходить я не буду, спасибо, - сказала она. - Я заехала только сообщить вам, что выхожу замуж.

- Как?

- За кого же?

- Кэти, какая великолепная новость!

- Когда же свадьба?

- Завтра, - сказала Кэтлин, и что-то в ее голосе смело радостные улыбки с их лиц. - Я приехала сообщить вам, что венчаюсь завтра в Джонсборо... и никого из вас не приглашаю на свадьбу.

Они проглотили это сообщение молча, озадаченно глядя на Кэтлин. Наконец Мелани заговорила:

- Это кто-нибудь, кого мы знаем, моя дорогая?

- Да, - ответила Кэтлин. - Это мистер Хилтон.

- Мистер Хилтон?

- Да, мистер Хилтон, наш управляющий.

Скарлетт едва не вскрикнула: "Ой!", но Кэтлин, упершись взглядом в Мелани, внезапно произнесла негромко, с неистовым отчаянием в голосе:

- Мелли, если ты заплачешь, я этого не выдержу! Я умру!

Мелани стояла молча, опустив голову, и только тихонько погладила вдетую в стремя ногу в неуклюжем самодельном башмаке.

- И не надо меня гладить! Этого я тоже не перенесу.

Рука Мелани упала, но головы она не подняла.

- Ладно, я поехала. Хотела просто сообщить вам. - Кэтлин натянула поводья, лицо ее снова стало белой фарфоровой маской.

- Как Кэйд? - спросила совершенно оторопевшая Скарлетт, беспомощно стараясь чем-то заполнить тягостное молчание.

- Он умирает, - коротко сообщила Кэтлин. Голос ее звучал холодно, безучастно. - И я сделаю все, насколько это в моих силах, чтобы он умер спокойно, не тревожась обо мне и понимая, что, когда его не станет, я буду не одна, обо мне позаботятся. Дело в том, что наша мачеха отбывает завтра с детьми на Север. Ну, все, мне надо ехать.

Мелани подняла голову и встретила жесткий взгляд Кэтлин. Глаза Мелани были полны сочувствия и понимания, а на длинных ресницах блестели слезинки, и внезапно горькая улыбка - совсем как у ребенка, который храбрится, стараясь не заплакать от боли, - искривила губы Кэтлин. От всего этого у Скарлетт голова совсем пошла кругом: она никак не могла освоиться с мыслью, что Кэтлин Калверт выходит замуж за управляющего, - Кэтлин Калверт, дочь богатого плантатора, Кэтлин, у которой было так много поклонников, как ни у одной девушки в графстве, не считая, конечно, самой Скарлетт.

Кэтлин наклонилась, Мелани встала на цыпочки. Они поцеловались. Потом Кэтлин резко дернула поводья, и старый мул тронулся с места.

Мелани смотрела ей вслед, слезы струились по ее щекам. Скарлетт все еще никак не могла прийти в себя от изумления.

- Мелли, она что - рехнулась? Как могла она влюбиться в него?

- Влюбиться? Боже мой, Скарлетт, какие ужасные мысли приходят тебе в голову! Ах, бедная Кэтлин! Бедный Кэйд!

- Да брось ты! - воскликнула Скарлетт, которую все это уже начинало раздражать. Ей было досадно, что Мелани как-то всегда ухитрялась глубже, чем она сама, вникнуть в суть вещей. Помолвка Кэтлин поразила ее своей неожиданностью, но вовсе не показалась чем-то трагическим. Конечно, это не большое удовольствие - выходить замуж за янки, за белую шваль, но в конце-то концов девушка не может жить одна-одинешенька на плантации, ей нужен муж, чтобы помочь управиться с хозяйством.

- Вот об этом самом я и толковала тебе, Мелли, на днях. У девушек теперь нет женихов, и им приходится выходить за кого попало.

- Да совершенно не обязательно им выходить замуж. Ничего нет постыдного в том, чтобы оставаться незамужней. Возьми к примеру хоть тетю Питти. Господи, да, по мне, лучше смерть, чем такой брак! И я уверена, что Кэйду тоже легче было бы увидеть Кэтлин мертвой. Это конец рода Калвертов. Подумай только, за кого она... какие у них будут дети! Послушай, Скарлетт, скорей вели Порку оседлать лошадь, скачи за Кэтлин и сказки - пусть она лучше переходит жить к нам.

- Еще чего! - вскричала Скарлетт, пораженная тем, как Мелани походя распоряжается ее поместьем. У Скарлетт не было ни малейшего намерения кормить еще один рот. Она уже готова была заявить об этом во всеуслышание, но что-то в удрученном лице Мелани заставило ее сдержаться. - Она же не согласится, Мелли, - подошла она к делу с другой стороны. - Ты сама понимаешь. Она слишком гордая, для нее это будет то же, что принять милостыню.

- Да, ты права, ты права! - совершенно расстроенная, пробормотала Мелани, глядя, как оседает на дорогу маленькое облачко красной пыли.

"Ты живешь тут уже который месяц, - угрюмо подумала Скарлетт, глядя на золовку, - и тебе ни разу не пришло в голову, что ведь, в сущности, ты принимаешь от меня подаяние. И никогда, думаю, и не придет. Таких, как ты, не смогла изменить даже война, ты мыслишь и действуешь так, словно ничего не произошло, словно мы по-прежнему богаты, как Крез, и не знаем, куда девать продукты, и сколько в доме гостит народу, не имеет для нас значения. И похоже, ты будешь сидеть у меня на шее до конца дней моих. Но только не с Кэтлин в придачу - нет, покорно благодарю!"

ГЛАВА XXX

В то жаркое лето после заключения мира Тара перестала быть уединенным островком. Месяц за месяцем через плантации лился поток страшных, бородатых, оборванных, похожих на пугала людей со стертыми в кровь ногами; они взбирались на красный холм и присаживались отдохнуть на затененном крыльце, моля о пище и о ночлеге. Солдаты армии конфедератов возвращались домой. Остатки армии Джонстона перебросили по железной дороге из Северной Каролины в Атланту, выгрузили их там, и они пустились в дальнейшее паломничество пешком. Когда волна солдат генерала Джонстона спала, за нею следом побрели измученные ветераны виргинской армии, а за ними - солдаты западных войск; все стремились на юг, к своим домам, которых, быть может, и не существовало более, к своим семьям, давно, быть может, рассеявшимся по свету или погребенным в земле. Почти все шли пешком, а наиболее удачливые ехали верхом на костлявых лошадях или мулах, которых согласно условиям капитуляции им разрешили сохранить, но бедные животные были настолько истощены, что самому неопытному глазу было ясно: ни одно из них не дотянет до далекой Флориды или Южной Джорджии.

Домой! Домой! Одна мысль владела умами всех солдат. Некоторые были молчаливы, печальны, другие веселы, полны презрения к лишениям, но и тех и других поддерживала мысль: войне конец, мы возвращаемся домой. И мало кто испытывал горечь поражения. Это выпало на долю женщин и стариков. А солдаты отважно сражались, их победили, и теперь им хотелось одного: вернуться к мирному труду землепашцев под флагом страны, за которую шла борьба.

Домой! Домой! Они не могли говорить ни о чем другом - ни о битвах, ни о ранах, ни о плене, ни о будущем. Пройдет время, и они начнут вспоминать сражения и рассказывать своим детям и внукам о схватках, атаках, налетах, о шутливых проделках, о голоде, ранениях, форсированных маршах... Но не сейчас. У одних не было ноги, у других - руки, у третьих-глаза, и почти у всех были шрамы, которые станут ныть в сырую погоду, если они доживут лет до семидесяти, но все это казалось им сейчас несущественным. Дальше жизнь пойдет по-другому.

И одно было общим для всех - для старых и молодых, для разговорчивых и молчаливых, для богатых плантаторов и изможденных бедняков-все равно страдали от дизентерии и вшей. Вшивость стала таким неизменным спутником солдат-конфедератов, что они уже машинально и бездумно почесывались даже в присутствии дам. Что до дизентерии - "кровавой лихорадки", как деликатно называли эту болезнь дамы, - то она, по-видимому, не пощадила никого от рядового до генерала. Четыре года существования на грани голодной смерти, четыре года на рационе самой грубой, зачастую несвежей, зачастую почти несъедобной пищи сделали свое дело, и каждый солдат, искавший пристанища в Таре, либо страдал этой болезнью, либо только что от нее оправился.

- Похоже, во всей армии не сыщется ни одного здорового брюха с крепкими кишками, - мрачно изрекла Мамушка, обливавшаяся потом у очага, готовя горький отвар из корня ежевики, который Эллин считала чудодейственным лекарством от всех желудочных заболеваний. - Сдается мне, не янки побили наших жентмунов, а просто у наших жентмунов кишки не выдержали. Какой жентмун может сражаться, ежели у него в кишках вода?

И одного за другим она поила их всех отваром, не предваряя лечения пустыми вопросами о состоянии желудка, и все, один за другим, покорно, хотя порой и кривясь, пили ее снадобье, вспоминая, быть может, другие суровые черные лица в далеком отсюда краю и другие непреклонные черные руки с ложкой целебного снадобья.

В такой же мере непреклонна была Мамушка и в вопросах "обчества" и неусыпно следила за тем, чтобы ни один обовшивевший солдат не переступил порога Тары. Мамушка препровождала их всех за густые заросли кустарника, где предлагала им разоблачиться, снабжала куском щелочного мыла, лоханкой горячей воды, а также простынями и одеялами - прикрыть наготу, пока она будет кипятить их одежду в огромном стиральном котле. Женская половина дома горячо протестовала против такого обращения, унижающего честь солдата, но все протесты были бесплодны. Мамушка отвечала на это, что еще большему унижению подвергнутся они сами, если обнаружат на себе вошь.

Когда солдаты стали появляться на плантации почти ежедневно, запротестовала сама Мамушка: она не желала пускать солдат в спальни. Ее преследовал страх, что какая-нибудь шустрая вошь ускользнет от ее зоркого глаза. Во избежание пререканий Скарлетт превратила в спальню гостиную, устланную мягким ковром. Мамушка снова подняла крик, протестуя против кощунственного обращения с ковром покойной мисс Эллин, но на сей раз Скарлетт была тверда. Где-то же солдатам надо спать! И через несколько месяцев после заключения мира на мягком ворсе ковра стали появляться потертости, а вскоре грубая основа и уток проглянули в тех местах, где прогулялись неосторожный солдатский каблук или шпора.

И у каждого солдата все жадно выспрашивали про Эшли. А Сьюлин с достоинством осведомлялась о мистере Кеннеди. Но никто из солдат ничего о них не слышал, да и не имел особой охоты распространяться о пропавших без вести. Им повезло, они уцелели, и им не хотелось думать о тех, кто покоится в безымянных могилах и никогда не вернется домой.

Вся семья старалась укрепить мужество Мелани после каждого пережитого ею разочарования. Нет, конечно, Эшли не умер в тюрьме. Тюремный капеллан обязательно написал бы им, если бы это случилось. Эшли, без сомнения, сейчас возвращается домой, но путь-то ведь далекий. Да боже ты мой, даже на поезде это несколько суток езды, а если он идет пешком, как эти солдатики?.. "Почему он не пишет?!" - "Но, дорогая, вы же знаете, как работает почта - через пень колоду, как говорится, хотя железнодорожное сообщение и восстановилось". - "А что, если... что, если он умер на пути домой?" - "Но послушайте, Мелли, какая-нибудь женщина, пусть даже янки, непременно известила бы нас об этом..." - "Какая-нибудь янки? Хм..." - "Ах, Мелли, порядочные женщины есть и там. Да, да, есть! Господь бог не мог населить целую страну такими людьми, среди которых не было бы ни единой порядочной женщины! Скарлетт, ты помнишь, как мы встретили однажды в Саратоге очень славную женщину-янки? Расскажи про нее Мелани".

- Славную? Как бы не так! - сказала Скарлетт. - Эта янки спросила меня, сколько гончих собак мы держим, чтобы травить ими наших негров. Я согласна с Мелли. Я еще не встречала ни одного славного янки - ни женщины, ни мужчины. Но ты не плачь, Мелли. Эшли вернется. Путь-то далекий, а ведь может... может, у него нет сапог.

И тут, вообразив себе босоногого Эшли, Скарлетт чуть не расплакалась сама. Другие солдаты могли приковылять домой, обернув ноги тряпьем - обрывками ковра или мешковиной, но только не Эшли. Он должен был возвратиться домой, гарцуя на коне, в красивом мундире и сверкающих сапогах, с пером на шляпе. Думать, что Эшли может быть низведен до такого же унизительного состояния, как эти солдаты, было невыносимо для Скарлетт.

Как-то в июле, в послеполуденный час все обитатели Тары в полном составе собрались на заднем крыльце дома, с интересом наблюдая, как Порк разрезает первую поспевшую в огороде дыню, и тут до слуха их долетел стук копыт по гравию подъездной аллеи. Присей лениво поплелась к переднему крыльцу, в то время как остальные принялись горячо обсуждать, спрятать ли дыню или подать ее на ужин, если окажется, что подъехал какой-нибудь солдат.

Мелли и Кэррин говорили шепотом, что надо угостить солдата, а Скарлетт, нашедшая поддержку в лице Сьюлин и Мамушки, шипела на ухо Порку, чтобы он поживее спрятал дыню.

- Не глупите, девочки! Нам самим-то едва достанется по кусочку, а если там два-три голодных солдата, то не видать нам этой дыни как своих ушей, - говорила Скарлетт.

Порк стоял с маленькой дыней в руках, не зная, к какому же они в конце концов придут решению, и тут все услышали возгласы Присей:

- Батюшки светы! Мисс Скарлетт! Мисс Мелли! Идите сюда скорей!

- Кто там? - воскликнула Скарлетт и, вскочив со ступенек, бросилась через холл. Мелани бежала за ней по пятам, остальные спешили следом.

"Эшли! - пронеслось у Скарлетт в голове. - Или, быть может..."

- Это дядюшка Питер! Дядюшка Питер от мисс Питти!..

Все выбежали на крыльцо, и глазам их предстала высокая фигура старого седовласого тирана тетушки Питти, слезавшего с тонкохвостой клячи, покрытой вместо седла куском одеяла. На широком черном лице привычное выражение спокойного достоинства не без борьбы уступало место восторгу от встречи со старыми друзьями, вследствие чего лоб дядюшки Питера прорезали строгие морщины, а рот расплывался в улыбке, как пасть старой беззубой гончей.

Все - и белые, и черные - сбежали по ступенькам ему навстречу, все жали ему руки и засыпали вопросами, но голос Мелани прозвучал отчетливее других:

- Тетушка не заболела, нет?

- Нет, мэм. Она держится, храни ее господь, - отвечал дядюшка Питер, бросая такой суровый взгляд сначала на Мелани, затем на Скарлетт, что они сразу почувствовали себя провинившимися, хотя еще не отдавали себе отчета - в чем. - Она держится, но она шибко в обиде на вас, молодые мисс, и если уж говорить напрямки, так и я тоже!

- Почему, дядюшка Питер? Что мы такое...

- Да уж не прикидывайтесь, будто не знаете! Мало, что ли, писала она вам? Писала и писала, просила приехать. Я ж тоже не слепой - видал, как она получит ваше письмо и сидит, слезами обливается. У вас, значит, столько много делов на этой старой ферме, что вам нипочем нельзя воротиться домой?

- Но, дядюшка Питер...

- И как это вас угораздило оставить мисс Питти одну-одинешеньку, когда она страх как всего боится? Вы же не хуже моего знаете - мисс Питти отродясь не живала одна, а уж нынче, как воротилась из Мейкона, так день и ночь трясется и трясется от страха. И мне велено сказать вам напрямки: я, дескать, в толк не возьму, как могли они этак покинуть меня в час моих великих испытаний.

- Ладно уж, замолчи! - резко оборвала его Мамушка, задетая за живое тем, что дядюшка Питер окрестил Тару "старой фермой". Да где ему - городскому неучу-негру - понимать разницу между фермой и плантацией! - А у нас тут что - не "час испытаний"? А мы тут как же будем без мисс Скарлетт, без мисс Мелли? Может, они нам нужнее вашего! Чего ж это мисс Питти не позовет к себе своего братца, ежели она в такой беде?

Дядюшка Питер бросил на нее уничтожающий взгляд.

- Мы уже почитай сколько лет не знаемся с мистером Генри, и мы слишком старые, чтоб менять теперь наши привычки. - Он повернулся к дамам, которые всеми силами старались сдержать улыбки. - А вам, молодые мисс, должно быть стыдно: бросили бедную мисс Питти одну, когда у нее половина друзей поперемерла, а другие в Мейконе, а в Атланте полным-полно солдат-янки и вольных голодранцев-ниггеров.

Мелани и Скарлетт смиренно выслушали эту отповедь, но в конце концов не выдержали и расхохотались, припав друг к другу на плечо. Подумать только: тетушка Питти отрядила дядюшку Питера в Тару, чтобы отчитать их и привезти обратно! Тут уж и Порк, и Дилси, и Мамушка разразились громким хохотом, радуясь тому, что поноситель их любимой Тары явно посрамлен. Сьюлин и Кэррин хихикали, и даже по лицу Джералда пробежало подобие улыбки. Смеялись все, за исключением дядюшки Питера, который со все возрастающим гневом досадливо переминался с одной огромной плоской ступни на другую.

- А ты-то для чего, черномазый? - с усмешкой вопросила Мамушка. - Так одряхлел, что не можешь защитить свою хозяйку?

Дядюшка Питер был оскорблен до глубины души.

- Одряхлел? Это я одряхлел? Нет, мэм! Я не дам мисс Питти в обиду и никогда не давал. Не я, что ли, оберегал ее, когда мы с ней удирали в Мейкон? Не я, что ли, охранял ее, когда туда пришли янки и она так напужалась, что каждую минуту падала в обморок? Не я, что ли, привез ее обратно в Атланту и всю дорогу берег и ее, и серебро ейного папеньки? - Произнося эту свою защитительную речь, дядюшка Питер вытянулся во весь рост. - Так я ж не о том - мне что, трудно разве о ней позаботиться? Я о том, как на это поглядят.

- На что - на это... кто поглядит?