Чтение 28–й страницы книги ~Место под солнцем~

поболтать у служебного выхода.

- Ну что? - спросила как-то Катя. - Вы все-таки стали балетоманом?

- Нет. Я по-прежнему балет не люблю.

- И вам не скучно сидеть в зале? Не жалко времени и денег?

- Нет.

- У вас есть семья, дети?

- Нет...

Эти случайные разговоры ничем не заканчивались. Катя думала, он скоро
исчезнет. Ведь нет никакого отклика с ее стороны. Ни намека на отклик,
только равнодушное "спасибо, всего доброго...".

Но сейчас, чувствуя, что проваливает спектакль от тоски, от обиды и
мерзкой, дрожащей, почти истерической жалости к себе, Катя остановила взгляд
на таком знакомом, уже привычном и все еще чужом лице Паши Дубровина и
подумала: хорошо, что он здесь.

Занавес упал. Зал побил в ладоши вежливо и вяло. На поклон вышли всего
один раз. Наспех сняв грим и переодевшись, Катя выбежала на улицу и сразу,
как всегда, увидела черную "восьмерку" в глубине двора. Паша стоял,
прислонившись к машине, и курил.

В театре давно знали Дубровина в лицо, многие здоровались с ним почти как
со своим. Но когда на глазах у охранника и нескольких артистов, выходивших
вместе с Катей, она села не в свой "Форд", а в черную "восьмерку" Дубровина,
две девочки из кордебалета многозначительно переглянулись, Миша Кудимов
удивленно присвистнул и покачал головой, а охранник в камуфляже решительно
шагнул к "восьмерке" и, наклонившись, спросил через открытое окно:

- Екатерина Филипповна, вы как, машину на ночь здесь оставляете?

- Да, Эдик. Сигнализацию я включила, - устало ответила Катя.

Черная "восьмерка" газанула и покинула двор.

- Куда мы поедем? - спросил Паша.

- Давайте просто покатаемся по ночной Москве. Если дождь кончится, можно
погулять где-нибудь, на Чистых прудах или на Патриарших.

- Дождь вряд ли кончится. Ночью обещали грозу. А я живу неподалеку от
Патриарших. Если вы хотите погулять, можно поехать туда. Начнется гроза - мы
успеем добежать до моего дома. А поужинать не хотите?

- Чаю хочу. Но не в ресторане, а где-нибудь, где тихо и нет никого.

- Понятно, - кивнул Паша, - тогда тем более лучше поехать к Патриаршим, а
потом зайти ко мне. Чай и тишину я вам гарантирую.

- Я ужасно танцевала? - спросила Катя после паузы. - Это было очень
заметно?

- Нет. Немного иначе, не как обычно. Но совсем не ужасно. Знаете, мне
показалось, вам стало жалко злодейку Одилию.

- Нет, - покачала головой Катя, - мне стало жалко другую злодейку. Себя.

- Иногда надо себя пожалеть. Просто необходимо.

- Наверное.

Несколько минут ехали молча. Ночь была теплая, с сильным ветром, с редким
крупным дождем. Машина свернула на Патриаршие, замерла на светофоре, и в
приоткрытых окнах стал отчетливо слышен радостный, тревожный шепот мокрых
майских тополей.

- Катя, неужели вы так переживаете из-за этих пьяных восточных людей,
которых ваш муж приволок к вам в гримуборную в антракте? - спросил Паша. - Я
еще ни разу не видел вас такой грустной.

- Откуда вы знаете про восточных людей? - улыбнулась Катя.

- Я заметил, как они шли за сцену во главе с вашим мужем. Честно говоря,
трудно было не заметить. Всего-то четыре человека, а казалось - целая толпа.

- Действительно, целая толпа. Но Бог с ними. Сегодня вообще ужасный день,
с самого утра. Знаете, бывает, утром испортится настроение от какой-нибудь
ерунды. И весь день кувырком.

- А что случилось утром? - спросил Паша, останавливая машину у своего
дома.

Дождь все шел. В пустом старом дворе горел единственный фонарь. Ветер
усилился. Катя застегнула пиджак и поежилась.

- Утром ничего особенного не случилось, - сказала она, поправляя волосы,
- такая ерунда, что и рассказывать не стоит. У вас есть зонтик?

- Катя, вы уверены, что хотите гулять в такую погоду? - спросил Паша. -
Зонтик есть у меня дома. Мы можем подняться, взять его, а потом опять выйти.

- Нет, - вздохнула Катя, - пожалуй, гулять не стоит. Почему-то всегда,
когда мне хочется просто побродить, подышать воздухом, идет дождь. А если
зима, то начинается метель, или все тает и грязь по колено. Давайте
поднимемся к вам, выпьем чаю, потом я вызову такси, доеду до театра, а
оттуда домой на машине.

- Зачем такси? Я вас довезу до театра.

- Спасибо. А мы у вас дома никого не разбудим?

- Нет. Я живу один.

- Давно?

- Пять лет. С тех пор, как развелся с женой.

- А родители?

- Мама умерла, у отца другая семья. У меня есть сводный брат, которому
восемь лет.

Лифт был такой маленький и тесный, что пришлось встать совсем близко,
соприкоснуться плечами. Повисла неловкая пауза. Старый, исписанный
ругательствами, пропахший мочой и дешевым табаком лифт с черными обугленными
дырками вместо кнопок вползал на шестой этаж почти целую вечность. И оба
молчали, стараясь не встретиться взглядами, будто виноваты в чем-то.

Когда лифт наконец остановился, у Кати в сумочке затренькал радиотелефон.
Она вытащила его, хотела ответить, но раздумала, отключила сигнал.

- Это, наверное, ваш муж, - осторожно заметил Паша. - Он ведь не знает,
где вы. Будет волноваться.

- Ну и пусть поволнуется. Ему полезно. Паша ничего не ответил. В квартире
было тихо, темно, и Катя, едва переступив порог, сразу почувствовала: да, он
действительно живет здесь один уже много лет. Паша зажег свет в прихожей и
сразу как-то нервно, преувеличенно засуетился, стал искать тапочки,
вспомнил, что их нет, только толстые старые шерстяные носки, которые
предлагать даме неудобно.

- Ничего, - натянуто улыбнулась Катя, - я могу босиком. У вас очень
чисто.

- Нет, ни в коем случае, пол занозистый. Оставайтесь в туфлях... Вы
уверены, что не хотите есть? Я могу быстренько приготовить... Что же я могу
приготовить? - Он кинулся на кухню.

Катя осталась в прихожей, вытащила шпильки из растрепанного пучка,
достала щетку, принялась расчесывать волосы у потрескавшегося овального
зеркала и услышала, как в кухне чмокнула дверца холодильника, потом что-то с
грохотом упало, но не разбилось.

- Паша, ничего не надо готовить, - крикнула она, глядя в зеркало, -
только чай или кофе.

- А что лучше?

- Пожалуй, кофе. Если у вас есть молотый. Растворимый я не пью.

- Я тоже терпеть не могу растворимый кофе. Знаете, оказывается, есть сыр,
правда, он почти засох, банка маслин, сосиски и немного квашеной капусты. А
сахар, кажется, кончился.

Он вышел из кухни с целлофановым мешком, в котором сиротливо скорчились
две потемневшие сосиски.

- Паша, ничего не надо, честное слово. Только кофе.

- Если бы я знал, что сегодня так получится... Я почти не ем дома, только
завтракаю. Давайте, я вам пока музыку поставлю, вы посидите, отдохните, а я
сварю кофе. Если вы любите сладкий, у меня где-то был мед.

- Да, кофе на меду - это замечательно, - улыбнулась Катя, - а если
добавить немножко гвоздики, знаете, в зерна, в мельницу, буквально три
штучки, три сухие гвоздичинки... Очень вкусно.

- У меня нет гвоздики. Вообще никаких пряностей нет. Но я обязательно
куплю и попробую сделать, как вы сказали.

Он проводил ее в большую, почти пустую комнату. Посередине, на круглом
одноногом журнальном столике прошлого века, светился экран включенного
ноутбука. В голубоватом тумане плавали бледные рыбки.

На огромном письменном столе у окна стоял еще один компьютер,
стационарный, выключенный, с черным глухим экраном.

Два кресла, одно солидное, кожаное, другое - образца семидесятых,
хлипкое, неудобное и скрипучее на вид. В углу, прямо на полу, - большая
новая, явно дорогая стереоустановка, рядом, на специальной тумбе, -
телевизор и видеомагнитофон. Антикварный, но страшно облезлый буфет не имел
ни одной дверцы и был заполнен книгами, аудиои видеокассетами и
компакт-дисками.

- Что вам поставить? Какую вы любите музыку?

- Есть у вас старый классический джаз? - спросила Катя, усаживаясь в
огромное кожаное кресло.

- Глен Миллер, Луи Армстронг, Элла Фицжеральд, - стал быстро перечислять
Паша, - но я лучше поставлю то, чего вы точно никогда не слышали.

- Ну, это вряд ли, - покачала головой Катя, - из старого джаза я знаю
почти все. Во всяком случае, то, что можно считать классикой. .

- Уверены? Вот я поставлю, а вы мне скажете, слышали или нет. Могу
спорить на что угодно, вы это услышите впервые.

- Хорошо, ставьте. Я через три минуты назову вам исполнителя.

- Ну ладно, - кивнул Паша, - я ставлю, - только вы не смотрите.

- Очень надо! - Катя зажмурилась. - Ставьте! Через минуту нежный тенор
запел по-английски про сонную реку Миссисипи, по которой медленно плывет
пароход.

- Паша, так мы поспорили или нет? - спросила Катя, не открывая глаз.

- Конечно, поспорили!

- На что?

- На что хотите!

- Хочу на эту кассету!

- Пожалуйста!