галактики, не считая гостей и корреспондентов. Правительственное сообщение
я не цитирую: оно всем известно. После него не только мои ученые друзья,
но и журналист Сергей Громов проснулся знаменитостью.
кажется, что это было только вчера. Я очнулся в лаборатории Фауста в
привычном уже кресле с электродами и датчиками. Очнулся усталый, с
чувством горькой, почти непереносимой утраты. Заргарьян о чем-то
спрашивал, я отвечал нехотя и неопределенно. Никодимов молча поглядывал на
меня, просматривая записи осциллографов.
потеряли...
затем снова поднялась до критической цифры. Даже с более точной наводкой.
Честно говоря, я так ничего и не понял.
первого или чуть раньше мы с тобой были в "Софии"...
бородкой на полгруди. Словом, в Москве конца века. В той "Софии". Кстати,
она совсем непохожа на нашу. И Маяковский непохож. Выше колонны Нельсона.
- Я набрал полные легкие воздуха и выпалил: - А ты меня взял да и
перебросил еще вперед лет на сто. Тогда вы меня и потеряли... при второй
наводке.
подозрительно строго. А я продолжал, так и не подымаясь с кресла - не было
сил встать.
экраны у них в лаборатории в одну линию - параболическую и с передвижным
пультом. А на крыше - бассейн... - Я глотнул слюну и замолчал.
пролив - так у него дрожали руки. Питье меня взбодрило, я уже мог
рассказывать. И я рассказывал и рассказывал взахлеб, а они слушали как
завороженные, с благоговением завсегдатаев консерваторских концертных
премьер. Потом их прорвало: вопросы застрочили, как пулеметная очередь.
Они спрашивали и переспрашивали, и Заргарьян что-то кричал по-армянски, а
я снова и снова должен был вспоминать то монорельсовую дорогу, то золотой
хрусталь "Софии", то кресло без шлема и датчиков, то белую витализационную
камеру и невидимую Веру-седьмую, то "Миста" с его глоссарием, то рассказ
Юльки, в котором, как в матовом стекле, отражался загадочный облик века. Я
все никак не мог подойти к главному - к моей встрече с Эриком, а когда
подошел, что-то вдруг сверкнуло у меня в памяти ослепительной вспышкой
магния.
их совершенно отчетливо, как будто держал перед собой, - все ряды цифр и
букв, образующих формулы на карточках "Миста". Я мог выписывать их одну за
другой, ничего не пропуская и не путая, воспроизводя в точности все
запечатленное в другом мире и с непостижимой яркостью вновь возникшее в
этом. Я писал вслепую, слыша подавленный шепот Заргарьяна: "Смотри,
смотри... Он пишет автоматически, с закрытыми глазами". Так я и писал, не
открывая глаз, не останавливаясь, с лихорадочной быстротой и четкостью,
пока не воспроизвел на бумаге последнего замыкающего уравнения
математического символа.
лицо Никодимова, белее исписанного мною листа.
так и застыл, как остановившийся кинокадр в оборванной на сеансе ленте.
Заргарьяну. - И без электронной машинки не обойтись. Считать придется.
Новосибирске. Считали вместе с ними и академики, и аспиранты.
Неподдающиеся расчетам секреты математики будущего раскрыл наконец Юра
Привалов, самый молодой в мире доктор математических наук. Фазовая теория
Никодимова - Заргарьяна получила теперь проверенный опытом будущего
прочный математический базис. Уравнения, переведенные на язык математики,
стали уравнениями Шуаля - Привалова. А завтра они станут достоянием всего
человечества.
довольное, пожалуй, чуточку даже испуганное выражение лица. Она уже
высказала нам с Галей свои опасения, что известность, реклама - весь этот
сенсационный бум, который обрушится на меня завтра, станет между нами
осложняющей жизнь преградой. Конечно, разговор о преграде вздор, но жизнь
моя уже сейчас приобретает идиотское голливудское оперение. Иностранные
корреспонденты, уже давно что-то пронюхавшие, преследуют меня по пятам
даже на улице, телефон звонит целый день, а ночью его приходится укутывать
в подушки, чтобы не будили звонки. Даже сейчас кое-какие американские
редакции предлагают мне дикие гонорары за мои впечатления, и я, как
попугай, вынужден повторять, что впечатлений еще нет, а когда они
появятся, то прочесть их можно будет на страницах советских изданий. И
Кленов дружески подшучивает, что мне все-таки придется дописать свои
"Хождения за три мира".
который я так и не увидел, - прекрасный, как сказка, мир Юльки и Эрика.