Чтение 28–й страницы книги ~Я не вернусь~

Меня отец с детства к ним посылал, к дорийцам. Говорит, учись у них, своим там стань. Меня уже и во фрат-рию приняли, и в святилище пускают. Они отца очень любят!

Слушаю я Гилла, вожжами шевелю, а мыслишки всякие в голове так пчелами лесными, кусучими, и роятся. Нет мира в Ахайе! Аргос против Фив, Микены против Аргоса, Мегары против Афин...

...А на севере дорийцы с железными мечами. Да не сами-с сыном Геракла Амфитрионида. Вот возьмут и выберут через пару лет Гераклида вождем. И что тогда? Тут уже не о микенском престоле речь пойдет!

Железные мечи, подумать только! Папа мечтал о сотне парней в железе. А дорийцев не сотня, не тысяча. Больше!

Замолчал Гилл, видать, устал дорийцев славить. А я себе по сторонам поглядываю. Только ничего не видать вокруг. Поле черное, вспаханное, вдали село - землянки под гнилой дранкой (прав парень!), а вот и лес, пустой, неприветливый...

Герма! Радуйся, Психопомп, люблю я тебя! Хоть не спорю - хранишь. Дважды уже напасть пытались. Только куреты-гетайры мои начеку, и я начеку, да и Киллению сколько положено перед отъездом отмерили. Вот и бережет!

А Гилл про дорийцев своих додумал, на меня теперь доглядывает.

Дядя Диомед, можно спросить? А где ты... Где ты войско свое спрятал? Я никому не скажу!

Спросил, а у самого глаза так и горят (тети Деяниры глаза). Ну, еще бы!

Первая война!

Только какая тут война? Еду себе в Аргос, за всяких сорок белобоких не отвечаю, а за Деймоса-Страшилу и подавно.

Нет у меня войска, дориец Гераклид! - смеюсь. - Вот все мое войско, с тобой да с Мантосом-старшим во главе. Это у Эврисфея войско - под Микенами стоит ждет. И у Алкмеона войско, по всем границам, по всем крепостям!

...Громко Кера кричала! Так громко, что Заячья Губа басилеям зов кинул. Все они сейчас воинов по городам и селам собирают - Диомеда-супостата бить. И Полидор-толстяк, и Эвриал Смуглый, и Промах Тиринфец. И Ка-панид собирает...

Да только лучшие войска Алкмеон на запад послал, ц границе Аркадской. И пеласгов своих послал. Ну еще бы! Там ведь, в Аркадии...

А дядя Фоас с куретами? Дядя Диомед, я... я поклянусь! Я никому не скажу!Чуть ли не слезы на глазах! Гаркнуть? Так ведь четырнадцать лет парню, даром что дориец.

Войска у меня нет, Гилл! Фоас на свадьбу к родичу поехал. С ним двадцать человек всего. Но не волнуйся - будет войско. А главными воинами у меня - два крепких парня. Да ты их знаешь - одного Фобосом зовут, другого - Деймосом... И еще один - Пан с дочкой своей Паникой.

Тяжелый вздох. Обиделся, дориец!

Вот так и едем, так и беседуем. Через Амфелу и Опунт, через Элатею и

Хароней, через Феспий и Платеи. А впереди, над полями черными, над лесами пустыми, над крышами черепичными, несется-гремит по всей Элладе.

ДИОМЕД ИДЕТ!

*• *

Летело эхо, летело - от стен микенских отразилось. От Золотых Ворот, от золотых щитов...

Дядя Диомед, это что? Это против... Против нас? Бедняга Гилл!

Ехали-ехали, а тут - войско поперек дороги. Тяжеловооруженные фалангой, лучники с пращниками вразброс, колесницы копьями ощетинились. А главное - щиты! Золотые Щиты - хризосакосы! Неужели сам Эврисфей? Вот и шатер в сторонке стоит, красный, огромный...

...Гелиос-Солнышко как раз из-за туч выглянул. Красиво! Золотом по золоту...

Ничего, Гераклид, - смеюсь. - Сейчас на прорыв пойдем!

Нас уже возле Коринфа остановить пытались. Но только кого останавливать, кого колесницами давить да копытами топтать? Едет себе наследник Калидонский по собственной надобности, с обозом да охраной (смех, не охрана!). Хвала богам, Куретия с Микенами не воюет.

А геквет, над колесницами старший, признался, когда мы амфору самосского с ним распивали, что все в Мике-нах об заклад бьются, где войско превеликое Диомедово прячется. То ли в лесах Аркадских, то ли в долинах Мес-сенских, то ли на кораблях чернобоких - к высадке готовится.

А насчет кораблей - ха-а-арошая мысль! Только не зимой.

Ага, вот они! Щиты золотом горят, шлемы на самые бороды опущены, копья -

лесом.

Спокойно! - это я гетайрам. А то останется ванакт микенский без охраны!

Радуйтесь!

Еще один золотой. На колеснице, зато без шлема. Эге, а нос знакомый!

Агамемнон!

Богоравный Эврисфей, сын Сфенела, ванакт Ми-кен и всей Ахайи, велит передать тебе, Диомед Тидид, наследник Калидонский, что войско твое пропущено отнюдь быть не может. Тебе же и людям твоим - проезд вольный, как и водится между соседями.

Уф, выговорил! Выговорил, венец серебряный в волосах темных поправил, на меня посмотрел... Нет, не посмотрел - воззрился!

Понял ли ты, Диомед Тидид...

Понял, понял - поспешил я. - Не надо мое войско пропускать. Только ты, богоравный Атрид, крепко дорогу стереги, войско большое, страшное!

(Ух, и посмотрел! Не люблю его, Атреева первенца!)

А я, между тем, на Гилла киваю.

Знакомься, Атрид! Тут кое-кто на микенский трон поглядеть хочет. Хотя бы одним глазком. Покажешь?

(А на Гераклиде - хитончик старый, а на Гераклиде - плащик домотканый).

Дернулся длинный нос, нижняя губа вперед тараном выпятилась.

Твой... оруженосец?

(Хотел "слуга" сказать - не решился!)

Радуйся, сын богоравного Атрея! -подхватывает! Гилл. - Прав ты, роду мы сирого, роду мы бедного. В Калидоне мой отец на чужих хлебах живет, Гераклом его кличут...

Хорошо, что хризосакосы рядом стояли- подхватили богоравного!

* *

Радуйся, Диомед Тидид!

Он сидел не на троне, просто на невысокой скамье, и это казалось странным, даже обидным. Как и тонкий серебряный (не золотой!) обруч в темных, с легкой проседью, волосах. Этому человеку к лицу была власть.

Радуйся и ты, Атрей Пелопид!

...Короткая бородка, тоже с брызгами проседи, яркие полные губы - и огромные голубые глаза на загорелом, без единой морщины, лице. Если бы не седина, микенскому правителю нельзя было дать и сорока. А ведь он старше дяди Геракла, старше Эврисфея! И, говорят, намного.

Он и ждал меня в шатре, Атрей сын Пелопса, истинный, а не кажущийся владыка Златообильных Микен. Богоравному Эврисфею, сыну Сфенела, досталось лишь держать скипетр. Он и держит его, да вот руки уже трясутся.

Слуга поставил такую же точно скамью - для меня, неслышно скользнул к выходу. Я не спешил. Мы с Атре-ем, кажется, на равных. Он - наследник Микенский, я... А кто я?

Садись, Тидид. Я не задержу тебя надолго. Мы не в тронном зале, поэтому обойдемся без "богоравных".

Он подождал, пока я сяду, помолчал, зачем-то скользнул широкой ладонью по железной, в золотой оправе, фибуле, по роскошой лиловой ткани затканного золотом фароса. Словно пыль отряхивал. Волнуется? С чего бы это всесильному Атрею, Атрею Великому, волноваться?

Тидид! Микены готовы признать Диомеда Калидонского басилеем Аргоса.

Микены готовы дружить с ним. Готовы помочь. Но ванакта Диомеда мы не признаем никогда.

Вот оно что! Давний спор - кому первенствовать в Дхайе. Новая Столица против Древней.

Скажу больше, Тидид. Для тебя слово "ванакт" и слово "война" означают одно и то же...

Теперь он смотрел прямо на меня - холодно, без тени улыбки. В голубых глазах горел отблеск кованого железа.

Ванакт должен быть один. Он - царь царей. Ахайя должна стать единой, тогда следующая война будет такой, как я хочу, а не иной. Ахайя, нет, Эллада завоюет весь наш Номос - объединенная, могучая, страшная для врагов. Добычи и славы хватит для всех, и власти хватит. Иначе... Иначе мы начнем резать друг друга. Микены все равно победят, но я не хочу такой победы!

...Номос - знакомое слово! Спросить о меднокованом небе? Нет, не время.

Это моя мечта, Диомед! Это - мечта Пелопса. Мечта стоит крови. Выбирай!

Странно, мне вдруг почудилось, что я вновь слышу голос деда, голос Адраста Злосчастного. У деда тоже была мечта - очень похожая.

Аргос не боится войны, Пелопид!

Он ждал другого. Поморщился, покачал головой.

Мы тоже не боимся, Тидид! Не боимся - и не хотим. Но иначе не выйдет. Ты знаешь, что в Ахайе уже не хватает пашен и пастбищ? Что через несколько лет нам придется ввозить хлеб и даже скот? Что на севере дорийцы, а море вот-вот захватят пираты Лаэрта и этого мерзавца Приама? Только единая страна может защитить себя и завоевать новые земли. И не пустоши Эпира, не фракийские скалы! Земли за морем -богатые, почти беззащитные, оставленные богами. Оставленные - нам!

О чем это он? Оставленные богами - почему? Но я знал - и об этом спрашивать не ко времени.

Я не рвусь к золотому венцу, Пелопид! НоАргосом искони правили ванакты.

Этого хотят гиппеты странно, получается, что я оправдываюсь!

Гиппеты погубят нашу землю, Диомед! Их жадность, их тупость, их близорукость... Смелость не в том, чтобы начинать межоусобицу на радость внешним врагам, сын Тидея. Подумай, еще есть время!

Я оправдывался; он, кажется, начал уговаривать...

Прощай, Пелопид! - Я встал, коротко поклонился. - Подумать обещаю, но - не больше.

Прощай и ты.

Атрей приподнялся, оглянулся неуверенно:

Тидид! Нас тут никто не слышит... Куда ты все-таки войско спрятал? Мы с

Фиестом, с братом, поспорили...

Возле колесницы, окруженной Золотыми Щитами, меня догнал кто-то высокий, худой, белокурый.

Богоравный... Богоравный Диомед!.. Я оглянулся. Длинноносый, совсем юный, узкоплечий, в дорогом фаросе...

Я бы хотел приветствовать тебя... познакомиться! Я Менелай, Менелай сын

Атрея! Что-то мне это напомнило!

Я... Я восхищаюсь тобой! Ты - настоящий герой, богоравный Диомед! Ты возьмешь меня на войну? Мне запрещают, мне даже меч брать в руки запрещают, а я уже взрослый!..

...Знакомый (Агамемнов!) нос, голубые (Атреевы!) глаза. Не люблю Пелопидов!

Но парень смотрел так жалобно...

Радуйся, Менелай Атрид! - Я улыбнулся, протянул руку. - Если будет война

повоюем вместе, обещаю!

Его ладонь я пожимал с великой опаской. Любимчик мне тоже мальчишкой показался!

Ой! - это не я сказал, это Менелай. Не зря ему меч в руки не дают!

* *

Пана-владыку, великого бога, восславить хочу я...

Пана-владыку, великого бога, восславить хочу я. С нимфами светлыми он - козлоногий, двурогий, шумливый - Бродит по горным дубравам, под темною сенью деревьев. Нимфы с верхушек скалистых обрывов его призывают, Пана они призывают с курчавою грязною шерстью, Бога веселого пастбищ. В удел отданы ему скалы, Снежных гор главы, тропинки кремнистых утесов, Бродит и здесь он и там, продираясь сквозь частый кустарник;

То приютится над краем журчащего нежно потока, То со скалы на скалу

понесется, все выше и выше...

Радуйся, Пан, веселый бог, хозяин лесов и скал! Безобиднейший из богов, смешной, добрый. Мы с тобой похожи, не удивляйся! Я тоже еду в Аргос один, и надо мною тоже можно смеяться. Один, с тринадцатью спутниками - против всего воинства Алкмеонова! Пусть смеется, кто пожелает, как смеялись над тобой, Пан, Пан Всесильный, когда ты родился у Дриопы, прекрасноволосой и стройной нимфы. И отец твой, Психопомп-Ворюга, смеялся, и родичи Олимпийцы хохотали...

Сел Психопомп перед Зевсом, меж прочими-сел он богами И показал им дитя.

Покатилися со смеху боги...

Я тоже неказист, Пан, мой родич! Какой-нибудь Агамемнон, жердь длинная, косится на меня свысока: не вышел я ростом, ликом не вышел, да и родом, честно говоря, не очень. Я тоже жил среди лесов и скал дикой Этолии, где коз больше, чем людей, и басилеи носят плащи из овечьих шкур. Пусть посмеются над нами, Пан, посмеются-в последний раз!

Горе, однако, тому, кто рассердит добрейшего бога!

Мощный, он брови насупит, в глазах полыхнет его пламя. Крикнет - и крик его, громом над миром ударив, В бегство постыдное целые воинства гонит!

Лютая Паника-дочь над испуганным людом несется, Створки ворот открывая и с воинов срывая доспехи. Кто устоит перед ней, кто потщится бороться с всесильной? Страшен он, Пан разъяренный, и даже могучие боги Прячутся в горних чертогах, на землю взирать не рискуя. Кричи, Пан! Кричи! .

Я думал, будет война.

Короткая, почти без крови - но война. И я был готов, и мое войско готово, и

мои гекветы уже выполняли приказ, тот, что я отправил с Амфилохом Щербатым. Мне не требовалось прятать свои дружины. Они стояли у всех на виду, там, где и должны стоять: Промахова - у Лерны, перекрывая путь к морю, Полидора - в Тиринфе, Эвриала Смуглого - у Трезен, а Капанидова - на запад от Аргоса.

А в самом городе меня ждали воины Щербатого, чтобы обезоружить стражу и открыть ворота.

Я не прятал войска, да и негде мне было их прятать. Заячья Губа, ошалевший от крика Керы, от Фобосова страха и Деймосова ужаса, сам призвал к оружию басилеев.

Сам!

А те, кто ему еще верил, кто был готов умереть за ванакта-нечестивца,

бесполезно мерзли в Аркадии, ожидая куретскую конницу.

Зимой не воюют, Алкмеончик!

Поэтому, как только у пограничного камня вокруг моей колесницы сомкнулась

сверкающая медь тиринфской дружины (не опоздал, Дылда Длинная!), я был готов к бою.

Но тут крикнул Пан...

...И рухнули высокие, кованные медью ворота, и разбежались очумевшие от

ужаса стражники, и льдом застыла печень у Алкмеоновых даматов, а лютая Паника-дочь уже парила над красными черепичными крышами Лариссы...

И не выдержал Алкмеон-ванакт, Алкмеон Заячья Губа, чей разум уже помутили Эринии, перед чьим взглядом стоял окровавленный призрак убитой матери...

Так и кончилась моя вторая война. Война, которой не было.

ЭПОД

Только ванактом, Тидид! - Эвриал Смуглый дернул щекой, легко пристукнул ладонью по резному подлокотнику. - И пусть кто посмеет пасть раскрыть! Мы - Ар-гос!

Мы - Аргос! - Толстяк Полидор даже привстал, пухлая рука сжалась в кулак.

Мы - Аргос, Диомед! Ты - ванакт!

Ванакт! - Промах Тиринфец.

Ванакт! - Амфилох Щербатый.

Папа... Отец... Он очень любил тебя, дядя Диомед. Он говорил, что ты - самый лучший. Ты должен стать ванактом вместо папы!

Маленький Киантипп - басилей Киантипп Эгиалид - говорит тихо, но каждое его слово гулко звучит под высокими сводами. И мне вдруг кажется, что я вновь слышу голос дяди Эгиалея... Эх, дядя, дядя!

Утро, сквозь щели в ставнях - неверный зимний рассвет. Тронный зал пуст, и трон пока еще пуст. Мой трон... Мы сидим в сторонке, мы - эпигоны, братья, разделившие поровну все - и боль, и кровь, и победу. Мы пока одни. Только у трона, у дверей, у закрытых ставнями окон, - мои гетайры. Теперь куреты всюду со мной, не отходят ни на шаг. Но они молчат. Решать - нам. И мы решаем.

Решаем, потому что сейчас этот зал наполнится людьми - перепуганными людьми, радостными людьми, растерянными людьми. Два дня они прятались, придворные, гиппеты, служилые даматы, жрецы. Прятались, все еще боясь - или надеясь, - что Заячья Губа вернется. А теперь, когда все стало ясно, сбежались сюда, в Лариссу, под черепичную крышу Нового Дворца.

Алкмеон не вернется. Он в Аркадии со своими пеласгами, полубезумный, гонимый беспощадными Эриния-ми, навечно запятнанный кровью. Теперь не мой отец, не я-он изгнанник, ему просить милости и приюта у баси-леев-козопасов в глухих селеньях, где еще не слышен крик беспощадных Мстительниц. Он не вернется. Добрые ар-гивяне терпеливы, но Убийцу Матери они яе простят. Призрак Эрифилы, дочери Талая, отныне навсегда встанет между Коровьими детьми и троном Аргоса.

Четверо уже сказали. Двое молчат. Молчат, хотя их слова для меня - главные.

Капанид?

Мой друг смотрит в сторону, сопит, дергает волосинки |на подбородке.

Понимаешь, Тидид... Они... Мои родичи... Они вроде как... А, ну их!

Широкая ладонь взлетает вверх, рубит холодный зимний воздух:

К воронам их всех! Ты - ванакт! Да, ребята, о чем мы тут болтаем?

О троне, Сфенел, - негромко отвечает толстяк Поли-дор. - О троне. И об

Аргосе.

Он прав. Великий Атрей не шутит. Слово "ванакт" и слово "война" теперь для нас - одно и то же.

Дядя Эвмел?

Дядя Эвмел - старший. Дядя Эвмел - сын Адраста Злосчастного. Его слово - главное.

Дядя не спешит. Молчит, на меня не смотрит. Вниз смотрит - на холодные каменные плиты.

Дело не в титуле, Тидид, - наконец вздыхает он. - Атрей все равно начнет войну. Он прав, над Ахайей должен быть владыка - единый, всевластный. Только мне кажется, время у нас еще есть. Пока жив Эврисфей...

Дядя замолкает, худые пальцы сжимают навершие тонкой трости.

Оступать поздно, Диомед! Ты - ванакт! Мы за тебя, гиппеты - тоже... Ты - ванакт!

Все сказано. Пора махнуть рукой, впустить толпящееся у дверей стадо, надеть пурпурный плащ, застегнуть золотую фибулу... Вот и венец - на серебряном треножнике, у самого трона, ждет...

Я, Диомед сын Тидея, ванакт Аргоса, Арголиды и всей Ахайи, повелитель

Тиринфа, Трезен, Лерны, Гермионы, Ази-ны, Эйона, Эпидаврй, Масеты и Эгины Апийской...

От приоткрытого окна несет холодом. Внизу - пустая, безлюдная площадь, мокрые от ночного дождя каменные плиты...

Мама!