Чтение 28–й страницы книги ~Пещера~

Обычно людям так не мерещится.

Павла обернулась- красные сухие глаза уставились на собеседника
требовательно и зло:

- Я ненормальная! Свихнулась... все из-за... -она осеклась.

Кович промолчал; Павле сделалось стыдно. Такими упреками разбрасываются
либо в истерике, либо по скудоумию.

- Простите. Я не то хотела сказать.

Кович хмыкнул. Подошел к книжному шкафу, провел рукой по краю полки, с
отвращением посмотрел на приставшую к пальцам пыль:

- Я знаешь как чувствовал, что ты сегодня объявишься... Вот, приготовил
тебе "Первую ночь" Вечного Драматурга... Почитай, интересно... Только финал,
мягко говоря, дурацкий.

Книжка лежала поверх прочих - маленького формата, в темном переплете с
золотым тиснением. "В. Скрой. Пьесы".

- Спасибо, - сказала Павла механически. Кович уселся на подоконник. Как он
любит эту мальчишескую позу - немолодой, некрасивый, жесткий человек...

- У нас уже нет времени... посмотреть второй акт?- спросила Павла устало.
Вернее, не спросила даже. Констатировала.

- Ты любишь "Девочку и воронов", - пробормотал Кович, глядя в ночь. - Как
ты думаешь, я больше ничего стоящего не поставил?

- Ну почему же...

- Только не ври, - Кович обернулся, и Павла подумала, что вот так он
смотрит на своих актеров, пристально, будто змей на лягушонка.

- Я не вру, - сказала она безнадежно. - Вы профессиональный, сильный...

- Ты понимаешь, о чем я спросил. Я больше ничего стоящего... так ты
считаешь?!

По улице Кленов проехала машина. Вспыхнули и погасли белые фары.

- Да, - сказала Павла, сама поражаясь своей смелости. - Я думаю, ничего.

Кович молчал. "Сейчас он предложит мне убираться, - подумала Павла в ужасе.
- А я теперь боюсь темноты... Мне придется приставать к случайным прохожим,
опять вламываться на полицейский пост..."

-Но зато "Девочка...",- сказала она шепотом,- "Девочка и вороны"... ВЕЛИКИЙ
спектакль. Вы могли бы умереть на другой день после премьеры... И все равно вас
бы помнили... Долго. Очень долго.

- Жаль, что я не умер, - сказал Кович со смешком. - Ты не думай, Павла, что
так уж меня уязвила. Я сам все знаю.

Павла удивилась:

- Да?!

- Да, - Кович снова смотрел в темноту. -И у меня есть кое-что... Кое-какая
задумка. Чтобы оправдать свою жизнь... после премьеры "Девочки...". Ведь не
разводом же своим в конце концов мне кичиться?!

Снова зависло молчание; Павла смотрела, как поблескивает у нее на запястье
белый с узором, тусклый, старинного вида браслет.

...Они долго катались по кольцевой линии; сидели, забившись в дальний угол
дерматинового дивана, будто нет на свете ни ресторана "Ночь", ни кабинетов с
уютными креслами, будто они - два подростка, которым и целоваться-то негде,
кроме как в безлюдном подъезде. Павла говорила и говорила, а поскольку в вагоне
стоял грохот тоннеля, то ей приходилось склоняться к самому уху собеседника,
прижиматься к его плечу, ловить запах тонкого одеколона и тонкой замши...

- Павла...

Ее обнимали за плечи. Крепко, как-то судорожно. Будто тайком. Будто они
действительно - нашкодившие дети, и горе, если в вагон случайно заглянет
директор школы...

- Павла, не надо об этом думать. Было, не было... померещилось... Просто не
надо сейчас думать. На следующей станции выйдем и пойдем куда-нибудь, я
что-нибудь такое сочиню...

- Нет, еще остановку... Одну...

Мелькали станция за станцией; время свернулось в кольцо. Мир сжался,
полностью втиснувшись в стенки вагона; ничего не было, кроме круглых, будто
глаза, горящих плафонов, блестящих белых поручней с десятками уцепившихся рук...
Павлу укачало, но результатом была не обычная в таких случаях муторная слабость
- нет, на Павлу снизошло спокойствие, приятное головокружение, как от малой дозы
хорошего спиртного...

- Еще остановку... Одну...

А ведь когда-то она была такой застенчивой. Сидя в вагоне метро, на
дерматиновом диванчике, рядом с одноклассником, - да разве позволила бы хоть за
руку себя взять?! Люди же смотрят!..

Люди смотрели. Скорее, с интересом, нежели с осуждением; Павла не понимала,
что с ней творится.

- Эта депрессия... Эти дикие дни... Меня отпускает, Тритан. Меня только
сейчас отпускает...

- Павла, не надо об этом думать. Я виноват перед тобой - как же мне
загладить вину?!

Слова его скользили мимо ее сознания. Она слышала только интонации. Его
губы двигались, говорили... Губы...

"Легкомыслие", - щекотно сказал в ее голове шершавый голос рассудка.
"Легкомыслие, - подумала она, соглашаясь.- А что делать? Это всего лишь жизнь...
Не бросать же ее... бежать... мимо..."

Она устало закрыла глаза. Если люди хотят смотреть... пусть смотрят...

Нет, ну почему никогда раньше ей не приходила в голову эта счастливая мысль
- целоваться в метро?!

- Тритан...

Имя погибло, придавленное горячими губами; Павлу вынесли из вагона. На
руках; около самого выхода она высвободилась, испуганно вскинула глаза:

- Тритан, а это... хорошо?..

- Не знаю, - сказал он, не выпуская ее рук. - Не знаю, хорошо ли... Но
иначе не могу. А ты?

В ее ушах все еще пели тоннели; она вымученно улыбнулась:

- А у меня и так... вся жизнь... встала на уши... На поверхности светило
солнце, неяркое, прикрытое дымкой, будто абажуром; Тритан поймал первую
попавшуюся машину.

- Тритан, а почему вы... почему ты вчера не звонил?! Мне было...

- Прости. Я больше не оставлю тебя с твоими страхами... наедине.

- А я не уверена... может быта", я больше ничего и не испугаюсь...

Они высадились на маленькой, негородской, совершенно садовой улице; Павла
плохо помнила, сколько раз сворачивала кирпичная тропинка. Дом стоял в глубине,
в стороне от дороги.

- Тритан, может быть...

Он обнял ее снова. И попросту съел слова, готовые уже сорваться с ее губ.

...В такой момент нельзя быть в трезвой памяти.

Павла видела мир клочками, урывками; была маленькая комната с пятнами
солнца на полу, потом солнце исчезло, поглоченное темными Запахнувшимися
шторами. Был желтый цветок, чахнущий в вазоне, тянущийся лепестками за окно...

Были руки. Голос, блуждающий где-то на самых нижних ступеньках регистра;
слушая его, хотелось закрыть глаза и поплыть по течению. И Павла плыла.

Рядом с постелью горела высокая витая свечка. Ни страха, ни напряжения;
все, что происходит по воле Тритана, происходит легко и естественно. Ни о чем не
беспокоиться. Полностью предать себя в спокойные нежные руки, всепонимающие,
неторопливые. Раствориться в голосе, все, что мучило,- забыть... Хорошо ли
свершаемое, плохо ли- она подумает об этом после...

- Павла... Таких, как ты, нет больше. Нет нигде, ты совершенно
единственная, ты...

Из всей одежды на ней остался один только белый браслет. На мгновение она
ощутила нечто вроде неловкости; Тритан уловил ее смущение. Откуда-то явилось
большое легкое одеяло и поглотило голую Павлу, укрыло, как снег укрывает поля.
Павла вытянулась; постель едва ощутимо пахла одеколоном.

Ни о чем не думать. Полностью раствориться...

- Павла...

...Бесконечное зеленое пространство. Синие цветы сливаются с синим небом...
Несущиеся навстречу, навстречу, навстре... Будто падает самолет... Сейчас
рухнет, упадет в васильки, сейчас...

- Павла, никого, кроме тебя... не надо!!

Его низкий голос вдруг скакнул на две октавы вверх, сделался напряженным и
звонким, почти мальчишеским:

- Павла!!

Она так поразилась, что не почувствовала боли.

...Где-то на середине его рассказа она захотела отстраниться, но он не
позволил. Притянул к себе крепче, положил ладонь на лоб; его прикосновение, уже
в который раз, погасило лихорадочную дрожь. Или почти погасило.

- Мне как-то сложно, - она сдавленно усмехнулась,- сложно все-таки
поверить... В одном клянусь - я не опасна для общества.

Последняя фраза прозвучала ненатурально. С любой шуткой так: оборви с нее
иронию, и получится либо глупость, либо, того хуже, оскорбление...

Шторы, плотно задернутые, погружали комнату во мрак; толстая витая свеча
догорела почти до пня. Тритан искоса взглянул на язычок пламени- отразившись в
его глазах, огонек приобрел изумрудный оттенок.

- Мы имеем отрицательный опыт, Павла... К сожалению. Не вырывайся,
послушай...

Она бы не вырвалась, если бы и хотела; ей было все обиднее. Часа блаженной
дремы было недостаточно, чтобы собрать под одну крышу смятенные чувства. В ее
жизни произошло неслыханное событие, стоит ли теперь говорить... Пусть даже о
важном... Пусть даже о жизненно необходимом, но ведь хочется просто молчать...

- Павла, ну что ты... Иди ко мне. Я расскажу тебе... считай, что сказку.
Давным-давно...

Она покорилась. Положила голову на его плечо и закрыла глаза.

- Давным-давно... в одной провинции жил и работал хороший врач. Работал со
случаями так называемого антивиктимного поведения - когда некто, кому природа
отвела роль жертвы, с ролью этой не смиряется... Не на уровне сознания- на
уровне рефлексов. Добрый Доктор - а ему дали потом такую кличку - сумел
вычленить... Грубо говоря, он размножал "везучесть", состригая ее со