барабанчиком... Нищая, барабанила и милостыню просила. Говорили о ней...
что глазливая, что лучше обходить десятой дорогой... А я возьми да и
подойди, любопытно стало... Вижу, декан идет... Поравнялся со старухой, да
вдруг как развернется, как взглянет... Я рядом стоял, говорю, но меня чуть
не убило этим взглядом... А старуха барабанить-то бросила, да как зашипит!
Чего-то шепчет, а ни слова не разобрать, слова лязгают, как замок
ржавый... Ну и... декан тоже ей... сказал. Такое слово... Потом три дня в
ушах отдавалось. И потащил ее... Не руками, а так, будто на веревке
невидимой... И я за ними потащился, дурак, хоть и поджилки тряслись...
Завернули в подворотню, и старуха... Там, где стояла старуха, гляжу,
змеюка здоровенная, склизкая, извивается, на декана пасть разевает, а он
тогда руку поднял, и из этой руки...
нервную дрожь.
тебе надо? А она шипит: вольнослушателя Солля на съедение...
то же время вздохнул с облегчением: соврал, проклятый шутник. Соврал...
Наверное.
вздрагивали - у Гаэтана мелко тряслась рука.
проведя несколько долгих минут в изучении косого шрама на поросшей щетиной
щеке, Эгерт превозмог себя и отправился на лекции.
обычно; завидев его в конце коридора, Эгерт отпрянул в темную, сырую нишу
стены. Не заметив Солля или не подав вида, что заметил, декан проследовал
мимо; тут-то его и нагнал Лис.
Гаэтанов голос: Лис, кажется, просил за что-то прощения. "Проклятый
язык... - доносилось до Эгертовых ушей. - Сам не знаю, как... Клянусь
небом, впредь буду молчать, как рыба..."
застучали, удаляясь, его каблуки.
ниши, тихонько позвал, глядя в сторону:
солнечный свет тонул в темных портьерах - бархатные полотнища лежали на
окнах, как тяжелые веки на воспаленных глазах, погружая комнату в
полумрак.
канделябром; рядом стояли друг напротив друга два деревянных кресла с
резными высокими спинками, а позади стола, на гладкой пустынной стене,
тускло поблескивало развернутое птичье крыло - кованое, стальное.
позже.
шрамом лицо отразилось в мутном стеклянном шаре с оплывшей свечкой внутри.
Рядом, на круглом колченогом столике, толпились серебряные фигурки -
людей, зверей и огромных насекомых; изготовленные с необычайным
искусством, все они, казалось, смотрели в одну точку. Эгерт пригляделся -
взгляды серебряных существ не отрывались от острия портновской иголки,
торчащей из бесформенного комочка древесной смолы.
им до чучела огромной крысы, закованной в настоящие цепи. Обнаженные зубы
давно погибшей грызуньи казались влажными от вязкой слюны.
были на два висячих замка; вдоль стен тянулись полки - вероятно, это были
особенные книги, книги по магии. Эгерт вздрогнул - на корешке одного из
томов густо росла черная, блестящая шерсть.
декана.
дневного света; непринужденно уселся в одно из деревянных кресел:
краешек другого кресла. В свободном от портьеры уголке окна ему был виден
голубой лоскут неба.
давно, если судить по меркам истории, и вовсе не так недавно, если судить
о человеческой жизни... Жил некто. Был он молод и удачлив, и был он магом
милостью небесной. И невиданной силы магом... он мог бы стать с годами, не
случись в его судьбе внезапного и тягостного перелома...
некий тайный смысл. Солль сжал пальцами деревянные подлокотники.
своей он преступил черту, отделяющую шутку от предательства, и тяжко
оскорбил друзей. За это он понес, может быть, чрезмерно жестокое наказание
- на три года лишенный человеческого обличья, он навсегда расстался с
магическим даром... А ведь дар этот был частью его души, его сознания, его
личности! И вот, униженный и отвергнутый, утративший все, он двинулся по
пути испытаний...
историю за него - но Эгерт молчал, пытаясь понять, какое отношение имеет
деканова повесть к его собственной судьбе.
конца. Вы тоже стоите на подобном пути, Солль, но только... Это другой
путь, и никто не знает, что ожидает вас на его краю. Ведь, как ни суди, а
тот человек, о котором я рассказываю - тот человек никого не убивал...
спокойном декановом голосе не прозвучало ни тени упрека. Голубое небо в
просвете окна на секунду сделалось черным, а по дну сознания прошла мысль:
вот оно, главное. Возможно, сейчас придется расплачиваться, ведь Тория -
его дочь, а Динар был бы зятем...
ведь не хотел убивать его, господин декан... Я и раньше...
Соллю пришлось продолжить:
тех... людей, что погибли от моей шпаги, были и родичи, и друзья... Но
даже родичи согласились, что смерть на дуэли - это не позор, а тот, кто
выжил - не убийца...
книгами, то и дело касаясь рукой истертых корешков. Втянув голову в плечи,
Эгерт наблюдал за ним, ожидая чего угодно - молнии из протянутой руки либо
заклинания, превращающего собеседника в лягушку...
скажете ему? То же самое, что слышал сейчас я?
научите меня... Но...
лепетанием. Он хотел бы сказать, что прекрасно понимает - у декана есть
причина ненавидеть убийцу студента по имени Динар; возможно, проявленное к
Соллю милосердие есть только отсрочка неминуемого наказания. Он хотел бы
объяснить, что сознает - отец Тории вовсе не обязан помогать ему в деле со
Скитальцем, напротив - декан вправе счесть, что заклятие трусости уместно
и справедливо, что Солль до конца своих дней должен носить на лице шрам...
И, наконец, Эгерт хотел бы признаться, как все-таки сильно, хоть и
безнадежно, он рассчитывает на эту помощь.
неподвижно, как дохлая рыбина.
Эгерт бездумно уставился на причудливой формы чернильницу, песочницу с
медным шариком на крышке, ворох разноцветных перьев и пару перочинных
ножей.
Возможно, Эгерт, знание о его судьбе чем-то поможет вам... А может, и нет,
- декан извлек из груды перьев одно, особенно длинное, любовно оглядел его
и взялся за перочинный нож: - Полвека назад, Эгерт, я был мальчиком и жил
в предгорьях... И мать моя, и отец, и все родичи погибли во времена
Черного Мора, и главным человеком в моей жизни стал мой учитель, Орлан.
Его домик лепился к скале, как ласточкино гнездо... А я был в этом гнезде
птенцом. И вот однажды вечером мой учитель поглядел в Зеркало Вод...
Видите ли, Эгерт... Маг, достигший определенной степени могущества, набрав
воду из пяти источников и сотворив заклинание, может увидеть в этом
зеркале то, что скрыто от глаз. Мой учитель посмотрел... и умер, у него