младенческого вида израсходованности, - начинал бредить с открытыми в
потолок глазами. Уверенный, сильный в профессии, удачливый в делах,
никаких там богемных штучек, разве что легкий артистический налет, может,
небольшой, но достаточно независимый начальник, вот я выхожу из машины, в
хорошем, лучше двубортном, знаешь, в мелкую полоску, костюме, подаю ей...
да нет, конечно же, тебе, ну, не дуйся, не обижайся, это просто фигура
речи... подаю ей руку, она в легком и тонком платье, я люблю такие
темно-синие платья в мелкий белый горошек, мы идем куда-нибудь обедать...
Знаешь такое буржуазное правило: цена мужчины - это вид его женщины...
представления о жизни, говорила образованная подруга. Что делать, пожимал
я плечами, я человек простой... После отдыха мы иногда возвращались к
прерванному беседой занятию, но уже можно было понять, если задуматься,
что рано или поздно станем чужими.
но, почему-то, не возвращаясь в дом, а закуривая третью сигарету, все и
сбылось, и даже с избытком, успех и приключения, будет подан к загородному
дому лимузин, таинственные и преданные друзья будут рядом, драй камераден,
милая женщина, умная и покорная, добрая и страстная, придуманная мною не
то сорок, не то тридцать лет назад, выйдет, нарядная и оживленная, мы
рванем по шоссе под свинг из автомобильного приемника, под Эллингтона или
Бэйси, жаль, что вас не будет с нами, мы все одолеем, а если будут потери,
то пусть судьба укажет на самого лучшего, а мы отомстим, и потом - прощай,
оружие, домой и все еще может быть, потому что пока мы живы и уже
встретились...
но и сам, как выяснялось впоследствии, нередко бывал предан и
оскорбительно обманут, я бывал бессовестным и, мучаясь стыдом, продолжал
бесстыдствовать, подчинялся мелочности и дряни, и с наслаждением позволял
себе быть дрянью, но теперь все будет по-другому, и не потому, что я стал
другим, а просто она совсем другая. Такая, как должна была быть с самого
начала, первая и последняя.
подушку, только рыжая густая гривка была видна над высоко натянутым
одеялом.
- складывал и вычитал столбиком довольно большие суммы, перевернул и
нарисовал валявшимся здесь же шариковым карандашом такую картинку:
куда угодно, в беду или удачу, в авантюру или скуку. Посередине - средние
годы, когда все более или менее устоялось, и как бы ты ни раскачивался,
как бы далеко ни отклонялся, скатишься в нижнюю, притягивающую точку, в
стабильность. Равновесие устойчивое... Во всяком случае, эта схема вполне
годится для моей жизни. А справа - старость, снова выкатился на бугор.
Чуть двинулся в сторону из единственной точки покоя, и покатился, и уж не
остановишься, в болезни и бедности, в бездомье, только более безнадежное,
чем тогда, в начале, в душевные потрясения, но, может, и в счастье - тоже
куда большее, чем могло быть или было в юности.
посторонним людям, - писал я зачем-то, мелко, почти неразборчиво, теснясь
на листке, - откуда эта болтливость? Возможно, это желание остаться в
чужом сознании, жажда бессмертия, подмена того, чего можно было бы достичь
более серьезной работой..."
я, торопясь, пока все не проснулись, - особенно это касается людей с
воображением, склонных к художественным занятиям. Для таких есть два пути:
разрушать, пытаться менять мир - революционеры; разрушать, изживать из
мира себя - алкоголики, наркоманы, самоубийцы... Мой выбор сделан раз и
навсегда..."
зеркало, но, возможно, они этого не знают, - писал я, - хотя, вероятно,
женщины пользуются".
прощали слабость, нечистоплотность, порок. Какой-нибудь спившийся
художничек, живущий на деньги подруг, а они в нем души не чают, считают
гением... Теперь понял, что это принципиально противоречит моим старым
принципам и идеалам, потому и не для меня. Между прочим, в одном из лучших
романов о любви, герой, художник и страдалец, спасаемый возлюбленной, слаб
и не совсем понятно, за что, кроме гениальности, так любим. Настоящий же
мужчина, обаятельный, мудрый, сильный и благородный и прочее - черт...
Можно задуматься и над этим".
и любови? Как джинн, выпущенный очередной дурочкой из бутылки, я мог лишь
воздвигнуть замок в воздухе, наговорив ей кучу глупостей о ее красоте и
иных достоинствах, и из простой благодарности испытывая уже через пять
минут желание сказать: "Выходи за меня замуж!" - воздвигнуть замок и тут
же его разрушить - стоило ей попробовать вселиться в это призрачное
строение. Глупый и неумелый джинн из анекдота - могу воздвигнуть замок,
могу его разрушить..."
не отнимающая свободу. Но может ли это быть? И даже если может, хочу ли я
именно этого? Не хочу ли я сам полного поглощения, рабства, хотя, стоило
кому-то попробовать взять надо мною власть, я начинал бешено
сопротивляться, круша все и ломая".
на меня целиком, теперь я надоедаю ей. "Лжец будет обманут, и у грабителя
все отнимут..." Где-то я это читал...
чтобы всегда была готова прийти. И вот все изменилось, я не мог такого
даже представить: она не хочет получить меня нераздельно и навеки, я
хочу... Странно".
передразнивание, фантазии и выдумки, изображение и имитация, притворство,
- они пожирают жизнь, они питаются живыми чувствами, отношениями, людьми и
выплевывают мертвую бумагу, картон и холсты, светящуюся и звучащую пленку.
Может, потому не совсем живой и я сам".
полноценной жизни, я превращусь в потертого старичка, буду донашиваться
жизнью. Не хочу".
ее придумал, что она обычная, пусть довольно симпатичная женщина, охотно
закрутившая роман с видным и значительным мужиком, только и всего, ни на
минуту даже не задумывающаяся о том, чтобы расстаться со своей другой
жизнью, с мирной семьей, с обожающим и немного свысока все прощающим
мужем, рисковать отношениями с дочерью-подругой... Возможно, это так и
есть. Но увидеть это не могу, что и доказывает - люблю. Банально до
изумления, а что делать?"
начальников - полненькие, "все при них", светленькие, с развратцем в
прозрачных глазах. И я им нравился - может, по контрасту с их ухажерами,
властными, уверенными, туповатыми, кем бы они ни были, хоть академиками...
И вот впервые не это привычное сочетание, а мое истинное, то, чего
хотелось от рождения, назначенное природой, "родная, а не двоюродная", как
сказала однажды умнейшая моя тетка. "Жена должна быть родная, а не
двоюродная". Почему же этой, первой родной, досталось все не лучшее - силы
и страсть на исходе, риск неведомо ради чего, воздержание, необходимое
"ради дела"? Да и дело, похоже, может сорваться. Возможно, не стоит и
пробовать? Сам же твержу - не мое дело менять мир..."
притрагиваться, прикасаться к коже. Вероятно, это как предвестие, тень
настоящей боли - от расставания и новой встречи. Так же как вспышка,
потеря сознания на вершине любви - это как бы отражение в маленьком ручном
зеркальце надвигающейся последней вспышки, конца".
и плакал едва ли не в голос. Утро настало пасмурное, мелкий ночной дождь
перешел в ливень, в доме все спали. Гарик перестал стонать, лицо его
разгладилось, царапины подсохли, и даже старое увечье - шрам,
перекошенные, стянутые брови и подглазье - было почти незаметно, дышал он
легко и без хрипа. Она перевернулась на другой бок, теперь я мог видеть ее
лицо, чуть скуластое, разгоревшееся то ли от какого-нибудь сна перед
пробуждением, то ли от тепла - поверх одеяла я прикрыл ее толстым пледом.
края, у перил, я поднялся в Гришину комнату. Листок с записями я оставил
на столе внизу. В духоте заставленного и заваленного всяким барахлом
логова я огляделся. Оружие было разложено на чистой тряпке, на полу, в
дальнем от двери углу. Я взял свой маленький "вальтер", так
пренебрежительно охаянный стариком. Выдвинул обойму, тупое пулевое рыльце
верхнего патрона равнодушно глянуло на меня. Я загнал магазин на место,
передернул затвор, отвел вверх, открыв красную точку, предохранитель.
кожу на виске, так что я почувствовал, как приподнялись, став как бы
дыбом, короткие волосы над ухом. Все будет нормально, подумал я, закрывая
глаза, Гарик отвезет на чем-нибудь ее домой, он уже в порядке, потом
найдется и Гриша, они ей помогут, постепенно она успокоится, будет жить,
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Земляной Андрей
Скальци Джон
Посняков Андрей
Шилова Юлия