отковал он в тайной кузне двенадцать клинков, и тринадцатым был клинок из
ручья испытания. Тусклой рождалась сталь этих мечей, и радует их красный
цвет крови человеческой. И когда ломается какой-либо меч из Тусклой Дюжины
и Одного, то вновь загорается горн в тайных кузницах, и проклятый
Масуд-оружейник или один из его последователей - а нашлись и такие - берет
тяжкий молот и идет к наковальне. Глухо рокочет пламя в горне, стонет
железо под безжалостными ударами, и темное благословение Масуда
призывается на одержимый меч. Или и того хуже - не новый клинок кует
кузнец, а перековывает старый, что был ранее светлым, светлым и...
Друдл, - с чего бы это тебе сказками старыми интересоваться? Вроде бы не
водилось за тобой раньше любознательности излишней...
коренастого плотного человечка в смешном и куцем распоясанном халате - и
видел круглую физиономию с черной козлиной бородкой, которую Друдл
непрерывно пощипывал, видел съехавшую на затылок фирузскую тюбетейку,
пробитую мной и после аккуратно заштопанную; видел...
короткий и колючий ежик отросших волос, будто трава - цветастый холмик; и
был холм-тюбетейка ярок и праздничен, а трава - побитая морозом и белая от
инея.
думать. Холм, трава, мороз... Отчего не сказать прямо - седым был Друдл
Муздрый, Придаток Дзюттэ Обломка и Детского Учителя, шут-советник эмира
Дауда... седым, как лунь, и даже не был - стал...
что Друдл хочет оторвать ее. Чтоб не выдавала, не напоминала о
случившемся.
что они тускнеют... или ржавеют. Одно другого стоит...
снам сродни. А мне в последнее время один и тот же сон снится, хоть днем,
хоть ночью. Будто бы Кабир горит, развалины кругом, и я на гнедом
жеребце... Вот и боюсь, что сон в руку...
Чин нервно накручивала на палец прядь своих длинных волос - все
чувствовали, что за сказанным кроется много несказанного; и друзья мои
ждали продолжения.
стараясь что-то произнести.
выпускаем джинна из бутылки...
Коблана, Чэн-Я уже все знаю, причем не просто что-то знаю или слегка
догадываюсь, а знаю именно ВСЕ. Что ж это выходит - единым выпадом из
дураков в мудрецы?!
серьезность шута испугала Чэна-Меня больше, чем суетливость Железнолапого.
- Или тебе рассказал эмир Дауд?
А рядом со столешницей торчал набалдашник рукояти Меня-Чэна. А на нем
покоилась наша правая рука. А на руке, поверх кольчужной перчатки были
приклепаны небольшие овальные пластины.
пластине. Упрямые значки не сразу захотели складываться в слова; зато
когда все-таки сложились...
ее...
кубки, провозгласил витиеватый и не совсем приличный тост за единственную
розу в окружении сплошного чертополоха; все дружно выпили, маленькая Чин
попыталась ограничиться вежливым глоточком, что вызвало бурный протест
окружающих, а Фальгрим даже поперхнулся недожеванной долмой, и Диомед
принялся хлопать Беловолосого по спине, но отбил себе всю руку, и...
спиной.
они... Их делал мой предок. Тоже Кобланом звали... А делал он их для
аль-Мутанабби. Когда тот еще не был эмиром.
Бехзда до западных отрогов Белых гор Сафед-Кух, - вместо Коблана ответил
Друдл, умудряясь одновременно швырять косточками от черешен в смеющегося
Диомеда. - Помнишь, Железнолапый, как в ауле Хорбаши...
подтвердил, что они с Друдлом лично знали легендарного аль-Мутанабби, чьи
времена даже для Блистающих моего поколения - а наш век несравним с жизнью
Придатков - тонули в дымке почти нереального прошлого.
мной, что "Касыду о взятии Кабира" никто уже целиком не помнит! А я тебя,
ваше шутейшее мудрейшество, за ухо и на перевал Фурраш, в аул! Как же мне
не помнить, когда ты перед мастером-устадом тамошних чангиров на колени
бухнулся, а он так перепугался, что и касыду тебе раз пять спел, и слова
записал, и вина в дорогу дал - лишь бы я тебя обратно увел!
злосчастной тюбетейкой оземь. - Это я тебя оттуда еле уволок, когда ты им
единственный на весь аул молот вдребезги расколотил! И добро б пьяный был
- нет, сперва молот разнес, а уж потом...
пятилетнюю чачу в подвалы прячут и тройной кладкой замуровывают! Не
кулаком же мне этакие стены рушить? А молот в самый раз, хоть и никудышный
он у них был... таки пришлось в конце кулаком. И потом - я им через месяц
новый молот привез, даже два!.. и стенки все починил...
добавить, возникла непредвиденная пауза, и в тишине отчетливо прозвучал
негромкий голосок Ак-Нинчи.
пола свою тюбетейку, водрузил ее на прежнее место - и вдруг запел странно
высоким голосом, время от времени ударяя себя пальцами по горлу, как
делают это певцы-чангиры, когда хотят добиться дрожащего звука, подобного
плачу.
песни Диомед и ан-Танья, чьи глаза горели затаенным огнем, сосредоточенно
молчала Чин - а Я-Чэн повторял про себя каждую строку... и вновь пылал
Кабир, грыз удила гнедой жеребец, скрещивались мои сородичи, умевшие
убивать, легенды становились явью, прошлое - настоящим и, возможно,
будущим...
нет, не такой... никакого шутовства, гримас, ужимок... Серьезный и
спокойный. Нет, сейчас..."
сейчас он скорее напоминает своего второго Блистающего, Детского Учителя
семьи Абу-Салим. Мудрый, все понимающий и... опасный. Две натуры одного
Придатка, у которого два Блистающих..."
жестким ритмом поддержав уставший голос, как кастаньетами подбадривают
сами себя уличные танцовщицы и лицедеи-мутрибы - оказывается, Чэн-Я даже
не заметил, как вслед за Диомедом и ан-Таньей тоже стал прищелкивать
пальцами, словно обычный зевака, слушающий на площади заезжего чангира.
тому, как могли щелкать стальные пальцы правой руки Меня-Чэна.