когда Станислав оказался вдруг на обочине и подрабатывал, разнося газеты
от своего почтового отделения. Что Сашка ему тогда надыбал? Денег,
конечно, никаких не пришло. Да и само письмо было странное, отрывистое, с
ерническими стихами и пустяковыми новостями. А в конце, уже после подписи,
- постскриптум. Теперь никто и ничего уже более не узнает. Да и надобности
особой нет. Хотя, с другой стороны, если бы Сашка прожил бы тогда еще хоть
неделю, и если постскриптум его не был пьяной болтовней... Жил бы я сейчас
на Москве и горюшка не ведал...
"Архивы чистишь? - спросил он желчно. - Зря стараешься. Во-первых, не
будет тебе никакого обыска, не нужен ты никому. А во-вторых, всех улик все
равно не спрячешь". "Спрячу". "Не спрячешь. Физиономии своей кривой никуда
не спрячешь. И лживых своих глазок. И речей, полностью лишенных
административного восторга..." "Ладно. На себя лучше полюбуйся..." Они
препирались в этом духе минут десять, а потом Виконт спросил: "Что ты
собираешься делать с романом?" "Ничего, - сказал Станислав, несколько
потерявшись. - А зачем?" "Спрячь", - посоветовал Виконт кратко. "Да на кой
ляд? Кому он мешает?" Тогда Виконт сухо, но энергично напомнил ему историю
с романом Гроссмана. "Но я-то - не Гроссман!.." "Не будь идиотом. Заберут
и не вернут. Переписывать захотелось? Заново? Все сначала?.." Это было
резонно. Станислав медленно закурил. Фантазия его уже работала. Виконт
смотрел на него поверх своей трубки печально и строго.
Ведь мы же вполне добропорядочные, мирные и безобидные обыватели. Какого
хрена делают они из нас подпольщиков?..
верный и в то же время такой, про которого никто не скажет, что он самый
близкий из друзей и к которому, поэтому, _н_е _п_р_и_д_у_т_.
- Не надо, не надо, не говори. Дурацкий вопрос. Извини.
это - мягко говоря, вопрос неуместный. А сейчас вот решил не сдерживаться
и тут же об этом пожалел. Глаза Виконта словно закрыло заслонками изнутри.
Он замер. Несколько секунд в комнате висела тишина, совершенно
неестественная, потом Виконт сказал:
надеялся, что ты тогда ничего не видел. А если и видел что-нибудь, то
забыл.
понимал, как к этому следует относится, а сейчас понял окончательно.
был уверен, что Виконт в своем "ящике" занимается получением практического
бессмертия. Это единственное, по мнению Мирлина, чем должен заниматься
каждый порядочный "ящик". "Откуда ты знаешь, сколько раз умирал Сталин?
Прежде чем о его смерти все-таки объявили? А покушение на Кастро - оно же
удалось, на самом деле! То-то американцы охренели, когда он через две
недели снова вылез на трибуну как новенький! А сколько раз будет помирать
наш Лелик? Один раз, если хочешь знать, он уже отдавал богу душу. И - как
огурчик. Только дар речи некоторым образом поутратил - так он никогда и не
был у нас демосфеном. Я так и вижу, как лет этак через тридцать сидит наше
Политбюро в полном составе: двенадцать трижды воскрешенных мертвецов,
каждому по сто с гаком, лыка уже не вяжут, но - правят!.." "Очень даже
может быть, - подхватил тогда Станислав. - И все двенадцать - синего
цвета." Он тут же прикусил себе язык, но Мирлин, кажется, не обратил на
его реплику никакого внимания - видимо, перед глазами его стояли совсем
другие картины).
Поговорили. Все свои слова беру назад. И не беспокойся. Я трепло, но -
исправимое. Поехали с Богом...
мутном знойном небе плавал назойливый тополиный пух - белые войлоки его
жаркий ветер мотал по мостовым. В пригородных зонах горели торфяники.
Приказ был отдан - не пускать никого в леса, особенно на автомобилях. На
работе потные осатанелые люди страстно спорили, что правильно: держать все
окна настежь, или наоборот закрыть их плотно и еще занавесить. Белыми
знойными ночами из подвалов поднимались сонмища комаров-мутантов -
бесшумных и кровожадных, как пираньи. Тепловые удары стали обычным делом,
словно многомиллионный город перенесло вдруг в пустыню Бет-Пак-Дала.
Соседка грохнулась в обморок прямо на кухне - "сомлела". Станислав
перепугался насмерть, но все обошлось: к вечеру прискакал ее новый хахаль
- седой плотный человек с вкрадчивой повадкой квартирного вора - принес
бутыль излюбленного портвейна "три семерки", и до глубокой ночи доносилось
от них тихое, сдавленное пение: "Хас-Булат удалой" доносился, а также "Как
день хорош, как солнца луч приятен..." и "Каким ты был, таким остался..."
приходе, зван к Ежеватову.
предисловий товарищ начальник, тоже потный, тоже злой и, видимо,
невыспавшийся. - В темпе. Завтра чтобы был.
такой кривой ухмылкой, что Станислав сразу же понял, о чем речь, хотя
эвфемизм ежеватовский был ему вовсе незнаком.
дождались этого печального события.
он, по слухам, был - не очень?
поставить, то они протянутся отсюда аж до Большого Дома. Но с ним можно
было работать, понимаешь в чем дело... У него были _м_и_н_у_т_ы_, и вот
тут его надо было ловить... Он почти уж согласился тебя с Зинаидой
отправить в Беркли на стажировку. И АНТИТЬЮРИНГ наш ему нравился. А теперь
будет на его месте мудила Всехсвятский: АНТИТЬЮРИНГ он постарается закрыть
на хер, а в Беркли поедет, соответственно, не Красногоров из ВНИИТЭКа, а
какой-нибудь Серожопов из НИИСТО. Понял расклад?
АНТИТЬЮРИНГ ему уже малость поднадоел, а про Беркли услышал он сейчас
впервые, а потому горечь несбывшегося (самая горькая штука на свете) не
могла зацепить его своими ядовитыми крючьями по-настоящему.
попил с сухарями. В пять часов все из лаборатории ушли, стало тихо и даже,
кажется, прохладно. В шесть заглянул перед уходом Ежеватов, полистал уже
готовые страницы, рассказал байку из серии "Тук-тук. Кто там?.."
("Тук-тук. - Кто там? - КГБ. - Что надо? - Поговорить. - А сколько вас
там? - Двое. - Вот и поговорите"), сообщил, что Академик завещал себя
отпевать в Никольском соборе ("В обкоме все на рогах стоят, яйца на себе
кусают...") и ушел, хрустя последним сухарем. Станислав остался и дописал
черновик до конца. Было уже - половина восьмого.
фонаря (чтобы вору неудобно было взламывать хотя бы правую дверцу),
выключил двигатель и посидел немного за рулем, глядя перед собой вдоль
сизого от жары проспекта.
стройке супер-отеля. Курсанты ВМА тощими зелеными петушками выскакивали из
проходной. Небо было мутное, белесо-голубое. Было лето.
вверх на свои окна. Окна, естественно, были закрыты. Он отвел глаза и
принялся старательно запирать машину: защелка правой дверцы... дворники -
снять... наружное зеркальце - снять. Левая дверца...
ей дорогу. У нее было смуглое лицо и спокойные серые глаза с черными
ресницами.
Сорокалетняя Пола.
Наверное, целую минуту. Потом толпа мелких детишек высыпалась из дверей и,
гомоня, стала пробираться между ними, и рядом с ними, и огибая их. Пола
сказала что-то - губы ее шевельнулись, и на мгновение блеснули зубы -
белые и влажные.
Белоусов Валерий
Трубников Александр
Ларссон Стиг
Василенко Иван
Афанасьев Роман
Шилова Юлия