ночь своего решения.
нее свою.
составите его счастье.
Ролан в объятия и стала ласкаться к ней, как ребенок; от этого непривыч-
ного изъявления чувств наболевшее сердце бедной женщины забилось
сильнее. Она не могла бы объяснить свое волнение. Ей было грустно и в то
же время радостно. Она потеряла сына, взрослого сына, и получила вместо
него взрослую дочь.
га, и, казалось, забыли о Жане. Потом они заговорили о том, что следова-
ло обдумать и предусмотреть для будущей свадьбы, и когда все было решено
и условлено, г-жа Роземильи, как будто случайно вспомнив об одной мело-
чи, спросила:
ла.
ему об этом после.
вполне естественным: ведь Ролан отец значил так мало!
собственного жилища.
Ролан глубоко вздохнула, словно за этими стенами была в полной безопас-
ности; потом, вместо того чтобы отдохнуть, она принялась отворять шкафы,
считать стопки белья, проверять количество носовых платков и носков. Она
изменила порядок, разложила вещи по-новому, по своему вкусу; она разде-
лила белье на носильное, постельное и столовое, и когда все полотенца,
кальсоны и рубашки были помещены на соответствующие полки, она отступила
на шаг, чтобы полюбоваться своей работой, и сказала:
целовала его, обняв за шею правой рукой; в то же время она положила на
камин какой-то небольшой предмет, завернутый в белую бумагу, который
держала в левой руке.
встал, быстро взял в руки предательскую реликвию и, пройдя в другой ко-
нец комнаты, запер портрет в ящик письменного стола, дважды повернув
ключ в замке. Кончиком пальца смахнув, с ресниц набежавшую слезу, г-жа
Ролан сказала чуть дрожащим голосом:
она ушла, и я могу как следует все проверить.
келя были написаны в выражениях, самых лестных для их ученика, доктора
Ролана; г-н Маршан представил их правлению Океанской компании, где кан-
дидатура Пьера получила поддержку со стороны г-на Пулена, председателя
коммерческого суда, Леньяна, крупного судовладельца, и Мариваля, помощ-
ника гаврского мэра и личного друга капитана Босира.
дней удалось получить назначение.
финой, когда он кончил одеваться.
ный на казнь, которому объявляют о смягчении кары; душевная боль сразу
притупилась, как только он подумал об отъезде, о спокойной жизни под ба-
юканье морской волны, вечно кочующей, вечно бегущей.
семьи, он чувствовал, что его последние связи с родными порвались. Его
мучило раскаяние, оттого что он проговорился об этом Жану. Он считал
свой поступок отвратительным, подлым, злым, и в то же время это принесло
ему облегчение.
взоры избегали друг друга, и их глаза приобрели необыкновенную подвиж-
ность, научились хитрить, словно противники, не смеющие скрестить ору-
жие. Все время он спрашивал себя: "Что она сказала Жану? Призналась она
или отрицала? Что думает брат? Что он думает о ней, обо мне?" Он не мог
угадать, и это бесило его. Впрочем, он почти не разговаривал с ними,
разве только в присутствии Ролана, чтобы избежать вопросов старика.
семье. Отец, склонный радоваться решительно всему, захлопал в ладоши.
Жан, скрывая ликование, сказал сдержанно:
тебя было соперников. Назначением ты обязан, конечно, письмам твоих про-
фессоров.
ные справки; там он спросил и фамилию врача уходящей на следующий день
"Пикардии", чтобы осведомиться у него об условиях своей новой жизни и о
тех особенностях, с которыми придется столкнуться.
где в маленькой каюте был принят молодым человеком с белокурой бородой,
похожим на Жана. Беседа их длилась долго.
стук от падения ящиков - с товарами, опускаемых в трюм, смешивался с то-
потом ног, звуками голосов, со скрипом погрузочных машин, со свистками
боцманов, с лязгом цепей лебедок, приводимых в движение хриплым дыханием
паровых котлов, от которого содрогался весь огромный корпус судна.
тоска вновь охватила его, обволокла, точно морской туман, который прим-
чался с края света и таит в своей бесплотной толще что-то неуловимое и
нечистое, как зачумленное дыхание далеких вредоносных стран.
вал, что его затягивает омут отчаяния. Последняя нить была порвана; нич-
то больше его не удерживало. Когда он исторгал из сердца все, что связы-
вало его с родными, он еще не испытывал того гнетущего чувства заблудив-
шейся собаки, которое внезапно охватило его теперь.
животного, физический страх скитальца, лишенного крова, на которого го-
товы обрушиться дождь, ветер, бури, все жестокие силы природы. Когда он
ступил на пароход, вошел в крошечную каюту, качаемую волнами, вся его
плоть, плоть человека, привыкшего всю жизнь спать в неподвижной и спо-
койной постели, возмутилась против неустойчивости грядущих дней. До сих
пор он был защищен крепкой стеной, глубоко врытой в землю, уверенностью
в отдыхе на привычном месте, под крышей, которой не страшен напор ветра.
Теперь же все то, что не пугает нас в тепле и уюте, за запертыми дверя-
ми, превратится для него в опасность, в постоянное страдание.
вое поглотить. Не будет простора, где можно гулять, бродить, блуждать по
дорогам, а лишь несколько метров деревянного настила, по которому при-
дется шагать, словно преступнику, среди других арестантов. Не будет
больше ни деревьев, ни садов, ни улиц, ни зданий - ничего, кроме воды и
облаков. И все время он будет чувствовать, как под ним качается корабль.
В непогоду придется прижиматься к стенкам, хвататься за двери, цепляться
за край узкой койки, чтобы не упасть на пол. В дни штиля он будет слы-
шать прерывистый храп винта и ощущать ход несущего его корабля - безос-
тановочный, ровный, однообразный до тошноты.
его отдавалась чьим-то ласкам.
съедает людей, навеки покидающих родину.
язнью на незнакомых прохожих, теперь, ему хотелось заговорить с ними,
сказать им, что он скоро покинет Францию, ему хотелось, чтобы его выслу-
шали и пожалели. Это было унизительное чувство нищего, протягивающего
руку, робкое, но неодолимое желание убедиться, что кто-то скорбит об его
Конюшевский Владислав
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Круз Андрей