Долго молился. Хотел заплакать - не было слез. Как она не поняла, как не
сумела... Да что я! Говорила ведь, упреждала: <Не доживу!>
пождать было... Нет, не понимала она его и в смертный, последний час не
поняла. Или не захотела понять?
<там> - в том мире, где дух наш пребывает бессмертно. И свидимся ли мы
еще? Или <там> уже и не узрим, и не узнаем друг друга, бо смертная плоть
наша изгниет в земле? Или, как путники в краю далеком, что вопрошают друг
друга, отвечая: <Я из такого-то села, а я из таковыя-то волости> - и так
познают ближних своих, - такожде и мы в мире ином, вопрошая, опознаем
сродников и любимых?
мира. И как, и в коем облике встречу я тебя в мире том? Старой ли будешь,
в черном куколе своем, юной ли девою, как в далекие прошлые годы? Или как
тень, не имущая ни вида, ни облика? Или как солнечный луч, что сквозь
высокое узкое окно лег горячим и светлым пятном на холодную эту плиту? И,
быть может, и все мы там будем как свет светлый и в хоре согласном,
неразличимы один от другого, почнем славить Господа и благость его?
богатств скопление, и силы ратные, - быть может все сие токмо тень, токмо
сон господень, а жизнь вечная там, непонятно где, и неможно узрети ее
телесными очами своими?
отвечу? Да, дочерь нашу любимую я не пожалел. Да, тебя оставил в последний
твой час, и то - грех непростимый! Да, в душе у меня холод, и потому,
верно, не могу я жить душою и для души! Иные могут, не я! Ты пойми меня,
Олена, пойми и прости! Да, я такой! Я не могу иначе! Батюшка наш любил все
это, был щедр и рачителен, к семье и к зажитку заботлив, копил волость и
добро. Юрко, тот любил величатися, любил пиры и потехи ратные, коней и
соколов, и всего преизлиха, и паче всего любил власть, у него и ладони
чесались всегда, чтобы все заграбастать! А я, Олена, люблю тишину. Покой
молитвенный. Нет, и его не люблю тоже! Я должен делать то, что делаю я, и
не могу иначе! Я ведь, Олена, страшен! Я ведь всего добьюсь, Олена, ты
слышишь меня? Я ведь нынче лукавил, я знал, что боле не свижусь с тобою! И
все равно поехал в Орду! Я не могу иначе! Мне нечем жить, не для чего жить
мне, жена, ежели это отнять у меня! Я не знаю, зачем это мне! Ты говорила:
<Мне этого не нать, я не княгиня...> И мне не нать! И я не князь, я изгой,
я меч господень! Я - проклятие, сошедшее с небеси! Мне остановить себя -
умереть! Узбек меня не понимает, он... Он жалок передо мной! Да что я,
зачем Узбек... Зачем о нем здесь... Прости меня, жена моя, прости меня,
если можешь!>
резные буквы четким узором проступили на полу.
шевеля губами, беззвучно повторяя молитву. Кажется, наконец появились
слезы на глазах. Солнечный луч уже сползал с плиты и надпись опять
погружалась в тень.
у меня тут что-то такое, что не дает мне жить так, как живут другие. В
простоте. День ото дня. Я должен собирать землю. Даже не землю - власть.
Даже не власть - страну, язык русский! И не увижу сам, не узнаю, зачем и к
чему. В этом и будет наказание мое и искупление грехов, иже содеял и
содею. Да к чему я говорю тебе это? Не в том ведь причина и не в том
жалость и злоба моя! Просто я должен действовать, как сеятель - сеять, как
ратник - воевать, как дождь - снисходить на землю. Должен - и умру, ежели
мне токмо воспретить сие! Ты пойми, Оленушка, родниночка жалимая ты моя,
пойми и прости. Я не могу иначе!
признаваясь в том самому себе, боялся. И хорошо, что были мамки, что слуги
носили блюда, что он мог не смотреть в глаза дочерям и говорить токмо
потребное к застолью. Но вот убрали столы, удалились слуги и дети. Иван,
дав знак Симеону следовать за собою, прошел в изложню. Со старшим сыном
они наконец остались одни.
пожалел. Спросил об Орде. Иван принялся рассказывать обстоятельно,
спокойно. Перечислял вельмож ордынских, называя по памяти, кому что
дадено. Вдруг, сорвавшись, замолк, проговорил, глядя мимо Симеонов а лица:
страшно выпустить. И нищие бредут раздетые, разутые, ноги уж, верно, как
камень... Должно наши, русичи... Я не остановил, не подал... Не мог! А
потом уж началось...
жалимого, Тимура.
ворогов наших и пускать опасно! Да, Наримонта я выкупил. Крестился он,
Глебом назвали. Уехал к отцу, в Литву.
потерять! Коли заберет его Гедимин, нам с тобой худо будет! На то лето
женить тебя хочу. Время тебе приходит.
вишь, Василий Михалыч перебил... Возможно, даже и в Литве! Нам с има нынче
спорить не нать, пока Александр во Пскове сидит!
пока великая княгиня Михайлова, Анна, жива, он из ее воли навряд выйдет...
Ярлык даден на Тверь ему. Тут и не в ярлыке дело!
Акинфичам!
Акинфичну с има легко ся сносить. Да ведь доброго письма гонцу, будь он
свой-пересвой, все одно не дашь! Перенять всякого мочно! Из них троих
Ивана бы и можно купить, а те двое - законники. Пока сами ся не решат, ни
на что не обзарят: ни на сребро, ни на волости, ни на почет! А бояр надо
собирать. Всех, кто батюшке служил и деду нашему Александру Невскому...
Хочет тысяцкое под Протасием забрать!
Бояре ить как кони. В одной упряжке пока - везут, а распустишь - покусают
один другого, и все врозь пойдет!
Орды пойдет, Москвы не минует! Не знаю, перетянем ли к себе, а только при
нем надо своего человека иметь. Надежного. Чтобы, коли что, и заменить
мог!
так, как я! Жизнь кратка. Одному ничего не достичь. Александр, царь
Македонский, весь мир завоевал, а почему? Отец, Филипп, вишь, ему царство
приготовил, все устроил ладом: и рати набрал, и воевод верных поставил.
Сыну то и осталось, что весь мир полонить!
благодарно взглянув на сына, опустил глаза.
того как двинуть полки на Новгород. (Он уже решил дорогою, что добыть
серебро сможет только там и что добром ему цесареву дань новгородцы
выдадут навряд.)
в одном и том же монастыре Богоявления близ Москвы. Когда-то монастырь
стоял на отшибе, а ныне, обстроенный и стесненный клетями и избами
горожан, уже, почитай, начал сливаться с Москвою. Город рос. Туда, за
Неглинную, протянулись дымные печи кузнецов, гончары не вмещались уже в
свой старинный предел, последние хоромы горожан уходили из Кремника,
уступая место теремам боярским. После пожара Кремника новые строенья
наросли, как грибы после дождя, повалуши и сени богатых теремов стали
выше, стройнее, узорнее.
возок и приказал слуге закрыть полость наглухо. Кони дернули. С хрустом и
чавканьем затопотали копыта по снегу, протяжно закричал ездовой, расчищая
путь. Комонные кмети, <дети боярские>, тронули рысью, окружая возок.
горушки и поднялись на другую. Только по опасному порою крену возка
Акунин Борис
Русанов Владислав
Флинт Эрик
Володихин Дмитрий
Орлов Алекс
Суворов Виктор